Минуту все молчали и смотрели друг на друга.
– Додумался всё-таки, – усмехнулся Мурашов-Белкин, вытянул ноги и закинул руки за голову.
– Я не один, – предупредил Хабаров.
– Так и я не один, – заявил писатель и показал на Настю.
– Устроим погоню? – осведомился Алексей Ильич. – Перестрелку? В сводки попадём?
– Где мы просчитались? – деловито спросила Настя. – Можете сказать?
Хабаров стоял, перекрывая выход из закутка. Он знал, что где-то рядом Джахан и Даша с её винтовкой, но не видел их.
На своих девчонок он надеялся больше, чем на группу быстрого реагирования, которая тоже была где-то рядом.
– Писатель просчитался прежде всего с Моршанском, – сказал Хабаров. – В Моршанске вы никогда не жили. Последний Мурашов-Белкин, который на самом деле оттуда родом, умер в девяносто третьем году.
Писатель молча смотрел на него.
– В тамбовском ТЮЗе никогда не ставили «Кота в сапогах». Хотя это так логично – детский театр и «Кот в сапогах»! Но… в Тамбове его не ставили. Я навёл справки. И вы странно себя вели. Все эти разговоры о гибели культуры и закрытии библиотек – слишком похоже на фарс, пародию. Так мог бы рассуждать персонаж из кино, а вовсе не тамбовский старожил. Уверяю вас, тамбовчане и не такое переживали! Внезапная смерть директора библиотеки и гибель культуры никак… – Хабаров поискал слово, – не коррелируют.
– А я? – спросила Настя.
– На вас навёл Цветаев. Он не до конца вам доверял, хотя, разумеется, вы сделали всё, чтобы усыпить его бдительность. Но он был очень опытным агентом, слишком опытным!.. Как нормальный мужчина, он принимал ваши ухаживания, но всё же немного сомневался.
– Старый хрен, – сказала Настя, пожалуй, с уважением. – Я не смогла запудрить ему мозги?..
– Смогли, – успокоил её Хабаров. – Вы же сумели подложить ему ампулу в ботинок, да так, что он ничего не заметил! Это подвиг, обвести вокруг пальца такого опытного человека! Но не до конца. Всё же он сомневался и оставил нам некоторые наводки. И потом. Зачем вы отправили своих бойцов – Веронику и этого певца – ликвидировать меня в первый же день?
– Я говорил, что из этого ничего не выйдет! – воскликнул бывший писатель, подтянулся, сел прямо и уставился на сообщницу. – Я говорил, а ты меня не послушалась!
– Из покушения я сделал вывод, что возможны два варианта: или меня вели из Москвы, но я не заметил слежку. А я не мог не заметить. Или, обнаружив, что я здесь, приняли спонтанное решение ликвидировать. Я склонялся ко второму варианту, потому что нападение явно не подготовили. Стреляли почти вслепую, через кусты, шансов попасть было очень мало.
– Шанс был, – сказала Настя.
– Был, – согласился Хабаров. – Никто здесь, на месте, ничего не знал о нас. Значит, вам сообщили. Кто мог сообщить? Только библиотекари. Вам о московском проверяющем сказала Светлана Ивановна.
– Мокрые курицы, – выговорила Настя. – Как они мне надоели. Как вы все мне надоели!..
Бывший писатель сделал движение, и Хабаров перехватил его.
– Это не имеет смысла, – сказал он – Вы же понимаете. Один из ваших погиб, женщина-мотоциклист у нас. Почему вы не ушли после смерти Цветаева?
Писатель посмотрел на Хабарова.
– А вы бы ушли? Он заморочил нам голову, старый пёс! Задание было не выполнено. Мы избавились от него, но не получили то, что нам нужно. Операция затевалась ради его тайника.
– И вы не нашли тайник, – уточнил Хабаров.
– Не нашли, – признался бывший писатель.
Во сне Макс Шейнерман видел серенькие сугробы, какие-то купола, заборы, раскисшую дорогу, а за ней поле в тёмных проталинах, как будто в пролежнях.
Ещё видел Елизавету Хвостову, но как-то отдельно от весенней тоски. Она шла по улице, у неё были румяные щёки, весёлые глаза, и говорила она так, что ему всё время хотелось её слушать.
Хотя во сне он не мог вспомнить, что именно она ему говорила.
Ещё он спорил с отцом, который уверял его, что холодные математические схемы ничто по сравнению с полнокровной правдой жизни.
Ты знаешь, что такое «осим хаим», вопрошал отец. Это значит – наслаждение жизнью, а ты не умеешь наслаждаться ничем! Ты даже от науки не получаешь удовольствия! Ты одолеваешь её, как будто она твой враг! Ты что, хочешь прожить всю жизнь, одолевая врагов?..
Макс проснулся и некоторое время лежал, не открывая глаз.
Что-то случилось во сне, но он не мог разобраться, что именно. Нечто такое, что требовало его внимательного и честного осмысления.
Он встал и взялся было за кофе, но тут вдруг всё сложилось в голове.
Так чётко, что он даже зажмурился.
Первым делом он посмотрел в словаре определение слова «сретение» – встреча, соединение. В религиозном отношении праздник Сретение Господне – это в том числе и приход весны, момент, где встречаются весна и зима. Макс точно знал, где он видел эту встречу. Зима отступала, а весна потихоньку брала своё.
Он быстро оделся, натянул дафлкот и кеды и бегом кинулся по улице.
До галереи он добежал в два счёта. Охранник поднялся было ему навстречу, но Макс сунул ему под нос удостоверение, даже не посмотрев какое именно. Видимо, это было какое-то всесильное, замечательное удостоверение, потому что охранник немедленно выпучил глаза и взял под козырёк.
Макс взлетел на второй этаж и распахнул дверь в кабинет Бруно Олеговича.
Тот, хмурый по утреннему времени, пил растворимый кофе из большой кружки – рядом на столе стояли банка и электрический чайник – и, морщась, подписывал бумаги.
– Здрасти, – сказал Макс Шейнерман и прошёл в кабинет.
Директор так удивился, что немного пролил из кружки на бумаги и стал торопливо смахивать, оставляя длинные коричневые следы.
– Как неожиданно-то, – забормотал директор, – доброе утречко, здравствуйте, господин Шейнерман! А чему, так сказать, обязаны в такую, так сказать, рань?
– Как называется эта картина?
Макс сбросил пальто на директорский стол, подошёл и снял картину со стены. Бруно Олегович уставился на него в испуге.
– Там написано должно быть. Как-то… я забыл… А, «Сретение», кажется!.. Видите, с одной стороны зима, снег лежит, а с другой – уже весна. Весна, как говорится, идет, весне дорогу!..
На обороте деревянной рамы, похожей на ящик, было написано «Сретение».
Макс глубоко вдохнул и сильно выдохнул.
– Я посмотрю? – полуутвердительно заявил он, полез в рюкзак и извлёк оттуда тонкий и острый инструмент.
Бруно Олегович опустился в кресле. Рука его потянулась к телефону.
– Не нужно никуда звонить, – не оборачиваясь, приказал искусствовед. – Сидите спокойно.
Лезвием непонятного инструмента Шейнерман подцепил раму, развалил её на две части, и на диван выпала старая книга в малиновом переплёте. Искусствовед с мировым именем подобрал книгу и прочитал название:
– «Империализм и эмпириокритицизм», Владимир Ильич Ленин.
Бруно Олегович ещё немного помолчал, потом осведомился осторожно:
– И… что? Интересная книга?
– Весьма, – ответил Макс Шейнерман, защёлкнул раму, как сундучок, и аккуратно пристроил обратно на стену. – Эту картину я потом у вас куплю.
– Да мы вам так подарим! Договоримся с художником и подарим!
– Нет, нет, я куплю. До свидания.
– Всего хорошего, – привстал Бруно Олегович.
Макс Шейнерман натянул пальто, сунул под мышку томик Ленина и удалился из кабинета.
– Всей группе выражается отдельная благодарность Главнокомандующего, – закончил чтение генерал и захлопнул папку. – Всем спасибо, товарищи офицеры. Вопросы?
– Разрешите?
Хабаров чуть скосил глаза к носу – ну, конечно, Дашка, а как же!
– Пожалуйста.
– Что мы искали, товарищ генерал?
– И нашли! – воскликнул генерал с улыбкой. – Вот это самое главное. Искали – и нашли.
– Мы нашли книгу Владимира Ильича Ленина, – не по уставу перебила его Даша. Она стояла, как положено, по струнке, руки вытянуты. Злосчастный локоть, на который она так неудачно упала, нещадно ныл. Врач в госпитале сказал – вы доиграетесь. Он сказал – берегите себя. Он сказал – никто не молодеет, и вы тоже! Даше в тот момент стало смешно. – Именно за ней охотилась иностранная разведка? Именно её столько лет в Тамбове охранял Пётр Сергеевич Цветаев?! Именно о ней знал полковник Хабаров и не знал никто из нас?
– Вы… садитесь, товарищи офицеры, – предложил генерал. – В девяностых, когда всё развалилось, в спецслужбах тоже был… раздрай. Не такой, как везде, но всё же, всё же… Никто не понимал, что будет дальше. Я вам не шутя, серьёзно говорю: был министр, который считал, что всю оперативную информацию по нашим нелегалам, которые по всему миру работают, мы должны передать в ЦРУ. Они, мол, теперь наши лучшие друзья, железный занавес рухнул, нынче весь мир – одна большая семья. Очень, очень активный был министр, к президенту тогдашнему вхож, убедителен сверх всякой меры!
– Да это невозможно, – выпалила Даша и оглянулась на группу, – своих сливать!
– Невозможно, – согласился генерал. – Но тогда всякое могло произойти. Министр этот на место главы нашего ведомства своего человека продвигал, а к нему прислушивались, я же говорю!.. Может, он кому-то что-то пообещал, на Западе, я имею в виду, точно не знаю, врать не буду. Только наш тогдашний шеф решил от греха подальше всю информацию по действующим на тот момент нелегалам-разведчикам собрать и спрятать, а личные дела, дискеты, все упоминания уничтожить. Были сделаны микрофильмы и помещены в корешок этого самого «Империализма и эмпириокритицизма». Охранять его назначили Цветаева, опытнейшего и надежного человека, и место определили – Тамбов. От столицы не далеко и не близко, добраться легко, догадаться трудно. Пётр Сергеевич, повторюсь, опытный был сотрудник, тёртый. Он, когда неладное почуял, книгу с микрофильмами в другое место перепрятал – в галерею!.. На то он и профессионал, что мог нестандартные решения принимать. И даже дама сердца его ни в чём не убедила. Убить убила, только всё равно он ей не верил. Вот вам и сретение, товарищи офицеры.