– Холостой.
– Плохо! – отрезала Клавдия. – Мужик, он чего? Он должен бабу любить, детей растить, дело делать! А холостой просто так небо коптит. А бабы небось по тебе сохнут. Какой век наш? Год-другой-третий, и уж старуха! Вон генеральша-то вся в соку, а муж, гляди, бросил, другую нашёл! Главное дело, с молодой ещё сколько лет прожить надо перед тем, как она в разум войдёт! А потом и она остареет, да ведь и не знает никто, какой она к старости-то окажется! Может, урод. А своя родная жена и красавица, и баба неплохая, с достоинством. И детям оно надо? Хоть они маленькие, хоть большие, а всё равно мамку с папкой любят. А тут папка другую-новую на порог, вот, дети, вам новая мамка. Ну, чего глядишь на меня? Не нравится, что говорю?
– Не нравится, – сказал Илья Сергеевич. – Мои родители всю жизнь ссорились. И сейчас ссорятся. Я их, Клавочка, из-за этого видеть не могу. Лучше б развелись давно!
Она поглядела на него, кажется, с сочувствием и закурила ещё одну папиросу.
– Я не женюсь никогда, потому что повторения не хочу, – зачем-то продолжал Илья. – Я не понимаю, зачем! Зачем два разумных и неплохих человека испортили жизнь друг другу и ещё третьему – мне.
– Ах ты, мальчишечка, – выговорила Клавдия и большой красной рукой неожиданно погладила его по голове. Он отшатнулся. – Да погоди ты, не прыгай. Осуждать-то проще простого. Ты вот как погляди: может, им так веселей живётся, мамке с папкой? Может, они не со зла, а от чувств? Оно, конечно, родители первым делом должны об детях думать, чтоб, самое главное, детям угодить, а всё остальное побоку.
– Вы шутите, – сказал Илья. – Вы же шутите?
– Да чего тут шутейного, парень?! Ну, ругались они, твои-то, и по сей день всё ругаются! Ты уж вон какой вымахал здоровенный, а они всё друг с дружкой отношения выясняют, а ты, выходит, ни при чём, вот и обижаешься на них. Так ты попробуй понять их маленечко. Может, им, наоборот, повезло – весело жизнь прожили, ни дня не скучали, всё базарили! А?..
– Какая-то вывихнутая философия, – сказал Илья Сергеевич злобно. – Нонсенс просто!
Клавдия захохотала и опять погладила его по голове.
– Так, гляди, в полшестого! Грибов наберём, я жарёху организую или, может, похлёбку. Осенние грибы душистые – страсть.
Она затушила окурок, поддёрнула необъятные чёрные брюки и двинула на свою кухню.
– А вот когда жениться будешь, – сказала она издалека и взбила жёлтые кудри, – тогда и приезжай за мной. Я с тобой в Москву поеду, вот те крест! И стол соберу, всю жизнь помнить будешь!..
– Спасибо, – пробормотал Илья Сергеевич.
Он подождал, когда за ней закроется дверь и в кухне начнётся ураган – он обратил внимание: как только Клавдия возвращалась, там начинались шум, грохот, хохот и как будто салютационная стрельба, – сел на качели и стал раскачиваться.
…Не имеет никакого смысла обдумывать слова деревенской поварихи! Да и что такого она сказала?! Но он растерялся перед ней и теперь не мог собраться, хотя по профессорской привычке приказывал себе сосредоточиться.
Качели поскрипывали – уить, уить.
…Катерина разводится с мужем. И что из этого следует? Ничего. Ей кажется, что Николай Иванович за ней следит. Может быть, следит, а может, и нет. Пропавшая папка, появившаяся картина. Приехавший Артобалевский, знаменитый продюсер. Он чуть не сбил Илью машиной, но довольно мило извинился.
…Кто из них имеет отношение к убийству Лилии Петровны? За что её убили?
Уить, уить. Уить, уить.
Что-то он то и дело теряет – степени, буквы, знаки! Или всё подряд?.. И как ему теперь разбираться, если директор пропал и досье, которое он передал, пропало тоже! Разумеется, можно и нужно ему позвонить, но Илья решил, что звонить ни за что не будет. Ему казалось, что позвонить – значит попросить о помощи, а он, Илья Субботин, ни в чьей помощи не нуждается.
Он поднялся с качелей и пошёл по детской площадке. Песок мягко и приятно осыпался под подошвами его сапог. Заросшая жёлтой травой дорога уходила в лес. Здесь было тихо и просторно, пахло грибами и опавшими листьями. Тоненькие берёзки стояли, не шелохнувшись, все в золоте, как будто в новеньких, жарко горящих монетах. Илья подобрал длинную холодную осиновую палку и время от времени ворошил ею листья – ему нравилась палка!..
Лес кончился неожиданно. Деревья расступились, и открылся неширокий пляж, а за ним круглое озеро. На той стороне синели ёлки, отражались в спокойной неподвижной воде.
Возле самой воды, на бревне, нахохлившись и спрятав руки в рукава тёплой куртки, сидел Матвей. Видно было, что сидит он уже давно. Илья подошёл и встал у него за спиной. Матвей не шевельнулся и не оглянулся.
Они смотрели довольно долго. Слышно было, как вода нежно и осторожно плещется в песок и в кустах возится птаха. Дунул ветер – тоже как будто осторожно, чтобы не спугнуть тишину, – листья посыпались в тёмную воду и поплыли.
– Когда я был маленьким, – сказал Матвей, – у нас с мамой была любимая история. Мама её придумала, и мы по очереди рассказывали друг другу про старую обезьяну и старого шкипера. Шкипер живёт с обезьяной на берегу моря. По вечерам ветер воет в трубе. Шкипер в ковровом кресле курит трубку и читает толстую книгу, а обезьяна копошится рядом. У неё такой ворсистый вытертый плед, у обезьяны. И глиняная пиала с орехами и сладкими финиками.
Илья чуть-чуть пошевелился и посмотрел Матвею в спину.
– Если на море штиль, они выходят посидеть на перевёрнутой лодке. Кругом на шестах развешены рыболовные снасти и пахнет смолой. Они сидят вдвоём и вспоминают тёплые страны, скрип мачт, крики чаек, ход своей бригантины вдоль изумрудных берегов, луч солнца в прозрачной воде. Им есть что вспомнить, понимаете?
– Понимаю.
– Я часто думаю, – продолжал Матвей, помолчав. – Как они там, без меня?
Илья не хотел, но всё же спросил:
– Кто?
– Шкипер и обезьяна. Я давно их не видел, а раньше видел отлично, – он мельком оглянулся на Илью. – Как вас. Вот я и думаю, где она, моя обезьяна? Выходит ли посидеть на перевёрнутой лодке? Цел ли её матросский костюмчик? У неё был такой костюмчик – тельняшка и берет с красным помпоном! А вдруг шкипер умер и она осталась совсем одна? Кто даёт ей финики? Она же из тёплых стран и любит только финики.
Илья помолчал, а потом сказал:
– Да. История. – И попросил: – Подвиньтесь.
Матвей неловко подвинулся, Илья сел рядом.
– А почему вы давно её не видели, вашу обезьяну?
– Мама умерла, – объяснил Матвей. – И некому стало рассказывать про обезьяну. И вот я думаю – её тоже больше нет? Или она где-то есть и я просто её не вижу?
– Может, имеет смысл поехать на море? – спросил Илья просто так.
– Ну что вы, – Матвей улыбнулся. – При чём тут это?
Он поёжился, видно, сильно замёрз.
– Я часто сюда прихожу, – продолжал он. – Сижу и жду. Иногда мне кажется, как будто что-то возвращается. Вот как сегодня. Сегодня мне показалось, что я почти увидел обезьяну. А иногда ничего не вижу. Понимаете?
– Нет.
Матвей покивал, принимая его непонимание.
– А Лилия Петровна понимала вас? – наугад спросил Илья.
– Ну что вы. Она обо мне заботилась. Но мы никогда ни о чём таком не говорили.
– Она была приятным человеком?
– По-своему, – ответил Матвей. – Ей нравилось всё устраивать на свой лад, только и всего. Когда её… не стало, иллюзия гармонии разрушилась окончательно.
Илья вздохнул и палкой нарисовал на песке круг – как будто солнце, и стал пририсовывать линии – как будто лучи.
– Какая иллюзия? – наконец спросил он скорее сам себя, чем Матвея. – Какой гармонии?..
– В том-то и дело, что не было никакой гармонии, только иллюзия. Но она очень старалась помочь, очень!..
– Кому? Вам?
– И мне в том числе.
– Кто её убил? – спросил Илья, дорисовав на песке линии. – Вы знаете?
Матвей отрицательно покачал головой.
– А та картина? Которую велел повесить директор? Откуда она у него?
У Матвея перекосилось лицо.
– Я не знаю. Она была у Лилии Петровны.
– А ей картину отдали вы?
Матвей кивнул.
– Где вы её взяли?
– Я и сам не знаю, – произнёс Матвей с силой. – Сейчас уже точно не знаю!.. Я пытался понять, но ничего не получается.
– Секундочку, – перебил его Илья Субботин. – Вы что? Чем-то больны?
– Конечно, – сказал Матвей.
– Остроумно, – прокомментировал профессор. – Это удобно. Сказался больным, и можно ничего не помнить, не видеть и ни за что не отвечать. Это удобно.
– За что же я могу отвечать? – тихо спросил Матвей.
За их спинами послышались голоса, грянувшие в тишине почти неприличной какофонией. Илья оглянулся, а Матвей нет.
Со стороны парка бежали Ванечка и Лилечка – каждый при этом смотрел в свой телефон.
– Привет! – прокричала Лилечка, не отрываясь от экрана. – Как здесь красиво, правда?
– Колокольня закрыта на обед, – сообщил Ванечка, глядя в аппарат. – Мы хотели там сфоткаться.
– Здесь тоже ничего! Ты палку взял?
– Взял, взял!
Ванечка приладил телефон на палку, они обнялись с Лилечкой и одинаково уставились в камеру. Лилечка выгнулась, повернулась несколько вбок, откинула волосы и согнула в колене ножку.
Илья и Матвей смотрели.
– Возьми меня на руки.
– А палку? Так не выйдет.
– Ты попробуй.
– Не выйдет, я тебе говорю.
– А мы дяденьку попросим. Дяденька, сфоткайте нас!
– Вы ко мне обращаетесь? – уточнил Илья. Матвей молчал.
– К вам или… к тому. Можете?
Илья поднялся. Ванечка отцепил от палки телефон и сунул его Субботину. Телефон был горячий.
– Нет, вы его переверните. Да, да. Нажимайте и не отпускайте, чтобы залпом!.. Ну? Ванечка, бери меня!..
Ванечка поднатужился и взгромоздил Лилечку на руки. Она тряхнула головой и раскинула руки. Илья снимал «залпом».
– Ок, ок, сенкс!..
Ванечка куда-то поволок Лилечку, уронил очки, и от них отлетела дужка. Он приткнул подругу на песок и стал прилаживать пластмассовую штуковину. Лилечка фотографировала себя.