Ангел принялась за второй кусок.
Илья уселся напротив и разлил чай.
– Лилию Петровну Маслову Артобалевский не знает и такой фамилии не слышал. Зато он уверен, что Матвей давно умер или в сумасшедшем доме.
Ангел посмотрела на него.
– Картин мало, и за ними гоняются коллекционеры.
Ангел сосредоточенно отхлебнула чаю, обожглась и зажмурилась.
– И к чему это относится? К числителю или к знаменателю?
Илья Сергеевич засмеялся.
– Да в том-то и дело, что невозможно понять! И сократить уравнение невозможно, оно только удлиняется!..
– Но ты понял, что картины Матвея дорого стоят.
– Но я не понял, есть ли деньги у него самого. И сколько. И где они? Имеет ли смысл за них биться, понимаешь?
– В нашей цивилизации имеет смысл биться за любые деньги, – сказала Ангел. – Людей больше ничего не интересует. Только деньги и слава. Слава и деньги.
– Это опять цитата из книги об истории русского крестьянства?
Она встала, отряхнула пальцы о подол платья и пошла за чайником.
Илья, позабыв про крестьянство, как недавно он позабыл про КПД спиртовки, смотрел на неё.
Она была не в привычных глазу чёрных угловатых брюках с карманами по всей длине, а в сером свободном платье почти до полу. Илья Сергеевич отвёл глаза, но не выдержал и опять уставился.
Платье было особенное – женственное, закрытое, и от закрытости соблазнительное. Вокруг шеи шли мелкие кружева, и шея, и без того скульптурная, казалась мраморной, а скулы идеальными. Синева с запястий всё же отмывалась плохо, и они были трогательные, узкие и исцарапанные.
Илья Сергеевич подошёл и взял её за запястье.
Она обернулась.
– Что?
Он притянул её к себе и обнял свободной рукой.
– Нет, не надо, – заговорила она перепуганно. – Зачем?.. Не надо, Илья.
– Подожди, не мешай мне, – попросил он.
Тыльной стороной ладони он погладил её по виску и по ёжику волос. Она закрыла глаза и потёрлась о его руку. Веки у неё были тонкие, как будто чуть голубоватые, и сильно билась жилка на виске.
– Всё равно, – выговорила она. – Не надо.
– Мне не всё равно, – возразил он.
– Ты занят, – продолжала она. – Ты всё время думаешь. И ты просто придумал себе развлечение. Меня.
– Я пришёл к неутешительному выводу, – сказал он и обеими руками взял её за голову. – Люди придуманы или для того, чтобы мучить друг друга. Или для того, чтобы друг друга развлекать. Между этими двумя явлениями ничего нет. Между ними – коллеги по работе, соседи, однокурсники. То есть ничего, равнодушие.
Она у него в руках пристально смотрела и молчала. Жилка билась всё сильнее.
Илье стало жарко и страшно. И немного щекотно – от предвкушения.
– Я хочу сказать, – он поцеловал её, оторвался от неё и продолжил: – что ты меня развлекаешь. Это так важно.
– Да?
– Да.
Они ещё некоторое время целовались.
Очень жарко было в байковой рубашке, подбитой куцым искусственным мехом!..
Она забралась под эту самую рубашку и гладила ладошками его футболку.
…Зачем она гладит футболку?.. Почему она не гладит его самого?…
Он вдруг вспомнил важное. Он давно хотел спросить и всё откладывал, потому что был уверен, что она не ответит, а сейчас точно знал, что ответит.
– Как тебя зовут?
Она усмехнулась очень женской усмешкой и открыла глаза. И посмотрела очень близко. Он немного дрогнул – так близко она была и так сильно он её хотел.
– Агния, – сказала она.
– Красиво, – сглотнув, оценил профессор Субботин.
Наконец она догадалась и стянула с него байковую рубашку.
– Ты не похож на профессора, – констатировала она, рассматривая его. – В крайнем случае ты похож на аспиранта.
– Я сначала был аспирантом, – согласился он, плохо соображая, о чём она говорит.
Длинные пальцы с розовыми ногтями забрались в рукава его футболки и погладили кожу внутри рукавов.
Илья Сергеевич представить себе не мог, что руки и плечи – это такое опасное место!.. В голове всё заволокло красным туманом. Он видел красный туман, а больше ничего не видел.
Агния прижалась к нему ногами и грудью, он перехватил её под спину и стиснул. Она откинула голову и укусила его в подбородок.
– Ну и ладно, – сама себе сказала она. – Я не хотела. Я дала себе слово. Ну и ладно.
– Слово? – переспросил он.
Он чувствовал её колени, обтянутые тонкой шерстью платья, и довольно полные бёдра со всеми выпуклостями и мечтал поскорее до всего этого добраться.
…Это не может быть роман. Все романы начинались одинаково. Никакого красного тумана, боли в затылке и желания раздирать одежды. Просто некий физиологический процесс – так положено, и положено, чтоб процесс доставлял удовольствие. Значит, попробуем это самое удовольствие извлечь. И дальше всё сводилось к извлечению.
…Нет, это не роман.
– Я дала себе слово, что год буду одна. И тут подвернулся ты.
– Всегда кто-нибудь подворачивается.
Она засмеялась и бедром провела по его джинсовым ногам.
Илья подхватил её, прижал и слегка приподнял над полом. Она была довольно тяжёлая и очень горячая.
Они упали на кровать, которая вздрогнула и застонала, и спешно и отчаянно раздевали и гладили друг друга, и он всё никак не мог оторваться от ёжика её волос и от её острого малинового вкуса. Ему было мало, мало, и все попытки насытиться лишь разжигали жажду.
Она то ли боролась с ним, то ли старалась им завладеть, делала что-то особенное, отчего красный туман у него в голове не только густел, но и раскалялся, как плазма. И можно было прикинуть температуру плазмы, но он совершенно забыл, как это делается, и забыл, зачем вообще нужна температура плазмы.
Они прижимались друг к другу в необъяснимом исступлении, набрасывались друг на друга, и невозможно было понять, что они делают – мучают или развлекают друг друга.
Он победил, конечно. В тот момент, когда и должен был победить. Она сдалась.
И в этот момент объяснилось то, что было необъяснимым, – исступление, жажда, мука.
Никакого извлечения физиологических удовольствий!.. В его победе было поровну усилий тела и души.
Она принадлежала ему, и Вселенная принадлежала ему, и раскалённая плазма, и ледяная пустота – всё принадлежало ему, и он принадлежал миру, в котором всё было по-другому, он даже никогда не мечтал о нём, потому что не знал о его существовании.
Он словно смотрел на Вселенную с другой стороны и удивлялся, что она – такая.
Воронка закручивалась и ускорялась, и, побалансировав на краю и цепляясь друг за друга, они всё же ухнули в самую её сердцевину.
И что там было, в эпицентре, Илья никогда и никому не смог бы рассказать. Даже ей, хотя она была рядом.
…Они лежали довольно долго и как-то отдельно друг от друга. Потом он взял её пальцы и подержал. Приподнялся на локте, и она посмотрела на него.
Одновременно они набросились друг на друга, словно требовалась срочная проверка, повторение. Она не сказала ни слова, и он молчал, и в их молчании тоже был особый смысл.
Когда Илья Сергеевич вспомнил, для чего в принципе вычисляется температура плазмы, оказалось, что за окнами темно.
Агния, подвинув его, выбралась из постели и стала жадно пить холодный чай.
– Дать тебе?
– Конечно.
Она принесла ему полчашки, а потом налила ещё.
Он выпил единым духом и уставился на неё.
– Что ты смотришь?
– Ты совершенное произведение, – сказал он глупость, изумляясь тому, что говорит. – Законченное. Тебя нельзя улучшить. Ты абсолютна, понимаешь?
Она покачала головой. Её необыкновенные светлые глаза казались нарисованным художником – у людей не бывает таких глаз.
Илья взял её за плечи и уложил рядом с собой.
Теперь от неё пахло лесными травами и летом.
– Я никогда не видел таких совершенных… – он поискал слово и нашёл не сразу, – творений.
– А, – протянула Агния. – Я поняла. Ты чокнутый профессор в прямом смысле слова.
Ему было важно, чтобы она поняла, что он хочет сказать. Важно, как никогда в жизни.
Он сел на колени, наклонился и взял в ладони её лицо.
– Нет, послушай меня. Ты не красивая.
– Ужас какой.
– Ты совершенная.
Она потрогала его ладони на своих щеках.
– Что с тобой? – спросила она с нежностью, как будто он был маленький мальчик, а она взрослая женщина. – Что ты хочешь сказать?
Он немного подумал, как объяснить получше.
– Ты восхитительная. Ты вся.
– Ты ничего обо мне не знаешь.
Он удивился. Уж он-то знал о ней всё!..
– Нонсенс, – сказал он, чтобы ничего больше не объяснять, и лёг рядом с ней.
…Должно быть, имело смысл сказать, что всё было чудесно и с ней он пережил лучшие мгновения жизни, но он не умел произносить такие глупости. И почему-то был уверен, что она в них не нуждается.
– Я правда дала себе слово, – сказала она и положила его ладонь себе на лицо, на глаза. – Ни в кого не влюбляться. Никому не верить. Не начинать сначала. По крайней мере год.
– Это очень глупое обещание.
– Почему?
– Потому что от тебя это никак не зависит. Ты же не можешь пообещать себе, что сегодня вечером взойдёт луна. Она или взойдёт, или не взойдёт, на её собственное усмотрение. Ты тут ни при чём.
Она помолчала, потом выглянула из-под его ладони.
– Ты думаешь?
Он кивнул.
– Всё равно я не собиралась с тобой… спать.
– Спать, – повторил Илья Сергеевич. – Она не собиралась спать со мной!
– Но ты мне понравился, – призналась Агния и, кажется, покраснела.
– И ты мне понравилась, – сказал он спокойно.
Они просто болтали, и он был уверен, что болтовня не имеет никакого отношения к тому, что только что случилось с ними.
– А что это у тебя за новая теория?
– Какая? – пальцами он легко прищемил ей нос.
– О том, что люди или мучают, или развлекают друг друга.
– На самом деле автор теории – повариха Клавдия. Я рассказал, что мои родители всю жизнь ссорятся и испортили существование друг другу и мне. А она сказала: зато ни одного дня они не скучали. Всё время развлекались.