«Лишь в походе узнается…»
Лишь в походе узнается,
Как целительна всегда
Деревенского колодца
Молчаливая вода.
Вот под крышею дощатой
Светит в глубине она,
Животворною прохладой,
Силой радостной полна.
Блеском вороненой стали
Влажный слой сияет там.
Мы ведром ее достали,
Разлили по котелкам.
После зноя, после пыли
Раскаленного пути
Лучшей влаги мы не пили,
Лучшей в жизни не найти.
Долгий бой для нас не тяжек,
Если, лежа под огнем,
Осторожно мы из фляжек
Воду свежую глотнем.
1941
Блокада
На нас на каждого легла печать.
Друг друга мы всегда поймем. Уместней,
Быть может, тут спокойно промолчать.
Такая жизнь не слишком ладит с песней.
Она не выше, чем искусство, нет.
Она не ниже вымысла. Но надо
Как будто воздухом других планет
Дышать, чтобы понять тебя, блокада.
Снаряды, бомбы сверху…Все не то.
Мороз, пожары, мрак…Все стало бытом.
Всего трудней, пожалуй, сон в пальто
В квартире вымершей с окном разбитым.
Всего странней заметить, что квартал,
Тобой обжитый, стал длиннее втрое.
И ты, устал, особенно устал,
Бредя его сугробною корою.
И стала лестница твоя крутой.
Идешь — и не дотянешься до края.
И проще, чем бороться с высотой,
Лечь на площадке темной, умирая.
Слова, слова…А как мороз был лют.
Хлеб легок. И вода иссякла в кранах.
О теневой, о бедный встречный люд!
Бидоны, санки. Стены в крупных ранах.
И все ж мы жили. Мы рвались вперед.
Мы верили, приняв тугую участь,
Что за зимой идет весны черед.
О, наших яростных надежд живучесть!
Мы даже улыбались иногда.
И мы трудились. Дни сменялись днями.
О, неужели в дальние года
Историк сдержанный займется нами?
Что он найдет? Простой советский мир.
Людей советских, что равны со всеми.
Лишь воздух был иным…Но тут Шекспир,
Пожалуй, подошел бы к этой теме.
1942
«Все знакомо…»
Все знакомо:
Длинные тревоги
И успокоительный отбой.
Смерть подстерегает
Все дороги.
Как дожить
До встречи мне с тобой?
«Ты».
Кого под этим разумею?
Мать,
Или ребенка,
Иль жену, —
Всех, кто был всегда
Душой моею.
Как до встречи с ними дотяну?
Сердце стало
Легким и бездонным.
Каждый день
Неумолим и скуп.
Вот несу я,
Грохоча бидоном,
Мой голодный
Ленинградский суп.
Улицы покрыты
Снежной коркой,
Белой шерстью
Стройный сад оброс.
Только память
Делается зоркой
В этот убивающий мороз.
И опять
Вы все перед глазами,
Близко,
Только руки протянуть.
Будьте счастливы,
Живите сами…
Встретимся ли мы
Когда-нибудь?
1942
Дочке
Ты подрастешь,
Но ты запомнишь, дочка,
Как был мороз
В тот странный год суров,
Как неба
Колыхалась оболочка
Вся в голубых пучках
Прожекторов,
Как ты, отбросив книгу
С тихой сказкой,
В убежище
Сбегала налегке
И называла, как и мы,
«Фугаской»
Смерть, грохнувшую вдруг
Невдалеке.
Я шёл наверх
Под круглые стропила
И наблюдал
Сквозь окна чердака,
Как вспышками
Зенитных бомб
Кропила
Ночь мирные,
Простые облака.
И слушая
Волнистый гул мотора,
Я понимал,
Кто надо мной навис
И целится,
И вот уронит скоро
Визжащий груз
На стихший город —
Вниз.
Я знал, он хочет,
Развернувшись ловко,
Тебя в неравном
Поразить бою,
Отыскивает он
Твою головку
И жизнь
Девятилетнюю твою.
Пусть он сегодня
Стукнет мимо цели,
Пускай еще
Я твой услышу смех,
Но сколькие
Сейчас осиротели,
И крепнет гнев,
И боль в груди
За всех.
Ты не забудешь, девочка,
Я тоже.
Нам надо
Позаботиться о том,
Чтоб стало небо
На себя похоже,
Чтоб не грозило
Нам оно потом,
Чтоб из его широкого колодца
На нас лишь звезды
Рушиться могли.
Мы победить должны.
И все вернется —
Покой небес
И чистый мир
Земли.
1942
Землянка
Мы за заставой. Вырыта землянка
На дворике обычном городском.
Жужжа, горит железная времянка.
Я греюсь перед быстрым огоньком.
Я выступать приехал. С командиром
Беседую. Мы размечтались с ним:
Пройдет война. Жизнь озарится миром.
Мы утвердим его и сохраним.
Все прежним будет, драгоценным, нашим…
Нет, будет лучшим. Мы, в дома свои
Вернувшись, детям не спеша расскажем
Про подвиги, походы и бои.
Мы стекла вставим, улицы починим,
Любовно изукрасим города.
И станет небо нестерпимо синим,
Цветы душистей и светлей вода.
Но эту вот землянку хорошо бы
Сберечь, чтоб помнил в будущем народ,
Как враг грозил нам, полон жадной злобы,
Как он стоял у городских ворот,
Как воздух рвал кусками жаркой стали.
А мы таким военным зимним днем
На рубеже бойцам стихи читали,
Не слишком потревожены огнем.
Но суть не в нас — в общенародной силе.
Ее частицей скромной были мы,
И вместе все врага не пропустили
В наш город в дни той роковой зимы.
1942
Урал
Терпеливо в него проникаю
И его я в обиду не дам.
Я почти что его понимаю,
Разбираю его по складам…
Он глаза не слепит пестротою
Яркотканных, затейных одежд,
Не полнит суматошной мечтою,
Невозможных не дарит надежд.
Но когда ты захочешь опоры
На пути многолетнем земном,
Посмотри на Уральские горы,
Что объяты таинственным сном.
Потемнелые замерли ели,
Сизей хвоей чуть слышно звеня.
Как прохладная сталь, засинели
Небеса молчаливого дня.
И дорог не меняя вовеки,
Не пугая внезапной бедой,
Блещут трудолюбивые реки
Нелукавой, правдивой водой.
Эти складки земли даровитой
И небес умудренная высь,
Все прошепчет тебе: — Не завидуй,
Но в лишеньях сильней становись.
И какие не встретишь невзгоды,
Этот край, он поможет тебе,
Как помог в многотрудные годы
Всей России в великой борьбе.
1942
Кама
Дружбой верною и долгою
Я за век тревожный свой
Связан был с могучей Волгою,
С полноводною Невой.
Вопрошая дни грядущие,
Коротал я вечера
Под каштановою кущею
У кипучего Днепра.
И смотря сквозь воздух розовый,
Пил таинственный покой
В роще блещущей, березовой
Над задумчивой Окой.
И окольною дорогою
Мне теперь пришла пора
До тебя добраться, строгая
Волги смуглая сестра.
*
Кама, Кама, гладь глубинная,
Ты спокойна и горда.
Тихо дышит голубиная,
Сизая твоя вода.
Не шутливой, не беспечною,
Без шумливой суеты,
Кама, труженицей вечною
Представляешься мне ты.
Горы высятся над водами,
Сосен бронзовых леса.
Над бессонными заводами
Вздулись дымов паруса.
И скользят в струистом лепете
Отбегающей волны
Пароходы, будто лебеди,
Барж надежных табуны.
*
Ты подчас бываешь хмурою,
Думу древнюю тая,
Словно ржавчиною бурою
Грудь покроется твоя.
Но уходит туча мрачная,
Не к лицу тебе тоска,
Дружелюбная, прозрачная,
Откровенная река.
*
Кама, друг ты мой теперешний,
Я за свой нелегкий век
С нежностью запомнил бережной
Много плавных русских рек.
И с любовью неистраченной,
С неисчерпанной душой
Я стою сейчас, охваченный
Тишиной твоей большой.
И весну всем сердцем празднуя
На высоком берегу,
На тебя, моя прекрасная,
Наглядеться не могу.
1942
«Мы идем…»
Мы идем
Морозною деревней.
Смутно путь белеет снеговой.
С яркостью нетронутой и древней
Звезды искрятся
Над головой.
И в душе
Широкая отрада.
Зимний воздух
Крепко входит в грудь.
От массивных улиц Ленинграда
Мой сюда пролег
Нелегкий путь.
Были мы разделены войною.
Сколько пережили мы потерь.
И дышать
Уральской тишиною
Странно мне
Вблизи тебя теперь.
В низких избах
Слабо светят окна
Теплым керосиновым лучом.
Плещут ветра
Длинные волокна.
Нет, я не жалею ни о чем.
Мы не смяты грозною войною.
Мы идем. Мы дышим.
Мы одни.
С большей силой,
С нежностью двойною
Мы дружить умеем
В эти дни.
1942
***
1. «Не бывало этих дней тяжелее…»
Не бывало этих дней тяжелее.
Мается земля
В жару, в бреду.
Самому мне странно,
Неужели
Силы я для радости найду?
Все я слышу,
Помню,
Понимаю,
Жизнь у всех висит на волоске,
И несвоевременному маю
Трудно улыбаться мне в тоске.
Но на смутной
Молчаливой Каме
Распластался солнца блеск живой.
И окутан,
Будто облаками,
Свежий сквер
Клубящейся листвой.
Словно молодость вокруг вернулась.
Греет небо,
Чувства не мертвы.
Я нагнулся,
И рука коснулась
Нежной, притаившейся травы.
Нет, в груди не потухает вера
В жизнь,
С ее певучей новизной.
…По сверкающей дорожке сквера
Вы идете
Заодно с весной.
2. «Неровные пыльны подмостки…»
Неровные пыльны подмостки
И сцена
Тесна и жалка.
Льют резкие лампочки
Жесткий,
Безжизненный свет с потолка.
В коробку унылого зала
С его безразличной толпой
Судьба Вам прийти приказала,
Судьба Вас заставила:
— Пой! —
Связала Вас,
Не отпуская
В тот город,
Где все Вам сродни.
Ну что же?
И здесь Вы такая,
Как в самые добрые дни.
Что участи хмурой угрозы?
Смеясь Вы проходите тут,
Как будто беспечные розы
У ног Ваших
Пышно цветут.
Не сломлены Вы переменой,
И голос,
Скользя и моля,
Над этою
Нищенской сценой
Звенит веселей хрусталя.
Он душу ведет не в края ли,
Где не было смерти
И нет.
И старые струны в рояле
Покорно воркуют в ответ.
И ласку лучистого звука
Когда я припомню порой,
Угрюмая жизни наука
Мне кажется
Детской игрой.
3. «Мне терпеливый мой труд — не обуза…»
Мне терпеливый мой труд — не обуза.
Творчества нынче легка благодать.
Вас
Я б назвал по-старинному — Муза,
Только зачем же наш век покидать?
И не ценнее ли знать для поэта:
Нет, Вы не фея,
Но между людьми
Бродит по улицам
Женщина эта
В неприхотливой
Холмистой Перми.
И не Титания,
И не Розина,
Хоть героиням певучим равна,
В комнату
Маленького магазина,
Может, сейчас заглянула она.
Или с подругою середь дороги
Разговорилась,
И слов тут не счесть,
Вовсе не зная, что стройные строки
Я в тишине возвожу
В ее честь.
Радостных рифм возникают союзы.
Славься, труда моего волшебство!
Пусть Вы явились
Не в облике Музы, —
Стих этот…
Вы подсказали его.
4. «Мне приснилось…»
Мне приснилось,
Мы входим с тобою
В город конченный, брошенный — тот,
Где над тусклой ночною Невою
Волокнистое небо плывет.
И по набережным,
Чуть ступая,
Мы идем, как по глади стекла
И зари полоса золотая
За отточенным шпилем легла.
Не стремится машин вереница,
И трамваев молчат бубенцы.
Как за пышной гробницей гробница,
Величавые стихли дворцы.
Вот стена, словно вспорота ломом,
Без опоры висят этажи.
Щебень, мусор на месте знакомом.
Здесь я жил…
О, пойдем, не дрожи.
Видишь —
Необъяснимым недугом
Были улицы поражены.
Площадь яростным вспахана плугом.
Как дышать средь такой тишины?
Тут и солнце, должно быть, не светит.
Тут — морей неизведанных дно.
Если крикнуть,
Никто не ответит.
Все прошло,
Все погибли давно.
Лишь домов одичалые глыбы
В неподвижный глядятся канал.
Здесь любить мы друг друга могли бы,
Если б я тебя
Раньше узнал.
Неужели ж теперь не нарушу
Эту тишь?
И немыслимо мне
Выйти вместе с тобою наружу,
И встречаться нам
Только во сне?
Ты измучена долгой ходьбою.
И шепчу я,
Проснувшись почти:
— Мы не смеем
Погибнуть с тобою,
Обопрись об меня.
Не грусти.
5. «Ни слова об отъезде…»
Ни слова об отъезде,
Об осени, о том,
Что не придется вместе
Нам тут блуждать потом.
Еще мы дышим рядом.
И медленно паря,
Блестит над бедным садом
Ленивая заря.
Меж листьями густыми
Навстречу нам, смотри,
Шарами восковыми
Желтеют фонари.
Я знаю, мне не двадцать,
Но жизни нет конца.
Глазам не оторваться
От милого лица.
О праздник мой минутный!
Душа, благослови
Сиянье бесприютной
Нечаянной любви.
6. «Бывает, настойчивый голос во мне…»
Бывает, настойчивый голос во мне,
Как строгая совесть, со мной говорит в тишине:
— Опомнись, одумайся! Мир от морей до морей
Дрожит, опоясан гремучим огнем батарей.
И летчики падают, не выпуская руля,
Дымят города, от разрывов клубятся поля.
И целятся люди. Глаза их зорки и сухи.
На что им, подумай, твои пригодятся стихи?
По топким болотам ты сам пробирался ползком,
Ты с весом винтовки, как с собственным телом, знаком.
К земле прижимаясь, лицо вытирал ты травой,
Гудела моторами смерть над твоей головой.
И в роще сосновой остались, ведь ты не забыл,
Друзья твои спать в тесноте неглубоких могил.
Так вырви же нежность из жадного сердца. Кому
Рассказы о веснах нужны? Не тебе ль одному? —
И я отвечаю: — О, я принимаю твой суд,
Но времени груз разве плечи мои не несут?
От каждого дня на душе остаются рубцы,
И в мыслях моих обитают друзья-мертвецы.
Я не виноват, что, обдав языками огня,
Смерть не уничтожила и отпустила меня.
Но нам не всегда задыхаться в кровавом чаду,
Когда-нибудь люди вернутся к простому труду.
И каждый обнимет невесту, ребенка, жену,
И звезды увидит, и вслушается в тишину.
И кто-нибудь скажет, открыв мою книгу весной:
— Как странно, ведь это же все происходит со мной. —
И строки, в которых любовь моя заключена,
Подруге прочтет. И в ответ улыбнется она.
7. «Отобрано все, что воздвиг я упорным трудом…»
Отобрано все, что воздвиг я упорным трудом.
Где книги заветные?
Нет ни одежды, ни крова.
И только любовь как невидимый высится дом.
В него я вхожу,
Воскресая и радуясь снова.
Просторные комнаты в нем
Высоки и пусты.
И солнечный воздух.
И стол мой готов для работы.
И перед окном шевелятся сирени кусты.
Распахнут рояль.
И раскрыты любимые ноты.
Ты, верно, учила их.
Ты, улыбаясь, войдешь.
С тобою мы прожили
Лет неделимых немало.
О нет. О, зачем я твержу
Невозможную ложь?
Я выдумал все.
Дней таких никогда не бывало.
8. «Весь день я занят мелочами…»
Весь день я занят мелочами.
Мне из сетей не вырвать рук.
И только иногда ночами
В груди родится тайный звук —
Каких-то струн неясный отзвук,
Иль это легкий голос твой,
Или то плачет самый воздух
Вдали над скорбною Невой.
И упрекающие тени
Нашептывают мне, скользя:
— Ты наш. Не думай об измене.
Тебе счастливым быть нельзя.
9. «Ты захотела быть одной…»
Ты захотела быть одной.
И ты ушла одна.
Ты скрылась вон за той стеной,
И ты мне не видна.
И будто в воздухе дрожит
Одежды светлой след.
Но время трепетно бежит,
И вот и следа нет.
О бедная моя, ну что ж,
Так ясен мне твой путь.
Ты в сад войдешь…Ты так уйдешь
Совсем когда-нибудь.
И в том саду одна совсем,
На той скамье тогда
Задумаешься ты над тем,
Что кончилась беда,
Прошла болезнь, и счастья кладь
Не давит слабых плеч,
И некого искать и звать,
И нечего беречь.
О бедная моя, вольны
Мы в прихотях своих,
Мы сами зажигаем сны,
Мы сами гасим их.
Пусть будет взгляд твой трезв и строг,
Я все б на свете снес,
Лишь только б Бог тебя сберег
От поздних скудных слез.
10. «Как сквозь кустарник цепкий и терновый…»
Как сквозь кустарник цепкий и терновый,
Сквозь колющий и резкий дождь я шел.
Вот — с осенью я повстречался новой.
Был небосвода колокол тяжел.
И облаков окаменели глыбы.
Вращал их ветер, на пласты дробя.
Дрожали в сквере пасмурные липы.
И в целом мире не было тебя.
О, зубы сжать. И обойтись без жалоб.
За творчество схватиться впопыхах,
Чтобы оно мне душу поддержало б,
Чтоб милостивей стала жизнь в стихах,
Чтоб стала скорбь ясна и величава…
Но как ее сейчас мне задушить,
Когда на смерть я не имею права?..
И нет тебя…А надо долго жить.
11. «Знаю — отрадуемся, отстрадаем…»
Знаю — отрадуемся, отстрадаем
И убедимся, взглянув за окно:
Все, что сияло немеркнущим маем,
Снегом смертельным запорошено.
И никакой встревожен обидой,
И неспособный обидеть других,
Не повторю я давно позабытый,
Некогда мною придуманный стих.
И над равниной морозною стоя,
Зимний созвездий увидя венец,
Только — покоя, покоя, покоя
Я попрошу у судьбы наконец.
Может быть, это и будет когда-то…
Нет, я еще не измаян борьбой.
Небо обширно, и сердце богато
Счастьем, тревогой, тоскою, тобой.
12. «Как сегодня странно потеплело…»
Выхожу один я на дорогу…
Лермонтов
Как сегодня странно потеплело.
И мягки сугробы, и влажны.
Если б только сердце не болело,
Что отрадней зимней тишины?
Разве жизнь сейчас ко мне сурова?
Разве я с собою не в ладу?
Не лишенный ни огня, ни крова,
Я в свой дом приветливый иду.
И луна скользит за облаками,
К неизвестной радости маня.
И могу я светлыми стихами
Рассказать, как любишь ты меня.
И душа трудиться не устала.
Да и от друзей я не далек…
Отчего ж средь тихого квартала
Я б один на талый снег прилег,
Чтоб лишь ветер свежий и прозрачный
Пролетал бы, веял веселей
Над моею участью удачной,
Над завидной долею моей.
Как преодолеть мне мысли эти,
Как мне самому себе помочь?
Или заблудился я на свете
В бледную расплывчатую ночь?
И сейчас, друзей воображая,
Я не помню, где мне их найти.
И не хочет женщина чужая
Знать мои смертельные пути.
13. «Не верь мне. Тоска — это признак и внешность…»
Не верь мне. Тоска — это признак и внешность,
Налет преходящий, поверхностный слой,
Но ты — доброта. Ты — блаженство и нежность,
Тебя никогда не представлю я злой.
И если тревога пронижет однажды,
То это от жадности, от нищеты
И от невозможности видеть от жажды
Быть там, где сейчас улыбаешься ты.
И только бы не расставаться. И снова
Губами иссохшими пить из ручья.
Нет, ты никогда не бываешь сурова.
Я не усомнюсь, не изверюсь — Моя.
14. «Так ярко…»
Так ярко
Луны голубое сиянье.
Бездонен
Небес лучевой водоем.
Хрустальных деревьев
Блестят изваянья.
По светлому снегу
Идем мы вдвоем.
Весь город
Молчаньем задумчивым залит.
Победною преображен белизной.
На площади мы,
Как в таинственном зале.
Легли наши тени
На пол ледяной.
Сугробы, как волны
Недвижного моря,
Что разом застыло,
Заворожено.
Покой безграничный.
Мы примем, не споря,
То счастье,
Что нам выше меры дано.
Над нами
Трепещущих звезд ликованье.
Вон Сириус искрится.
Видишь его?
…И может, мы празднуем
Наше венчанье
И благословенной любви
Торжество.
1942
ЗИМНИЕ ЯМБЫ
1. «Последний, окончательный когда-то…»
Последний, окончательный когда-то
Раздастся выстрел. И когда-нибудь
Прольется кровь последнего солдата,
Последней пулей раненного в грудь.
Необычайно и необъяснимо
Вдруг над землей распространится тишь.
И в небе нет ни грохота, ни дыма,
В него без опасения глядишь.
Оно забыло о своем позоре,
Живет неоскверненное. И в нем
Ночами — звезды, вечерами — зори
И солнце удивительное — днем.
Какими мы увидим всё глазами?
Поверим ли, что отошла беда?
Как выглядеть тогда мы будем сами?
Что ощутим? Где буду я тогда?
2. «Где ты, где я, где все тогда мы будем?..»
Где ты, где я, где все тогда мы будем?
Кто доживет, кто встретит день такой?
Он труден, непривычен будет людям —
Вдруг наяву достигнутый покой.
Как поступить? Расплакаться? Молиться?
Чтоб сердце не распалось на куски,
Безумие не исказило б лица,
Чтоб кровь не опалила бы виски?
Но жизнь, шипы взрастившая на розах,
Хранящая в земных глубинах соль,
Мудрее нас. В необходимых дозах
Она со счастьем смешивает боль.
Среди обугленных развалин стоя,
Мы вспомним мертвых, тех, что не умрут
У нас в душе. И самое простое
Откроется нам исцеленье — труд!
3. «Забудет город про свои лишенья…»
Забудет город про свои лишенья,
Оправятся разбитые дома.
Вот этот мост — был некогда мишенью,
Над площадью — господствовала тьма.
И яростные прыгали зенитки,
Размахивая вспышками огней.
Здесь жизнь людей казалась тоньше нитки,
Порвется, только прикоснешься к ней.
Здесь сад был в ледяной броне. По краю
Его я брел, неся домой еду.
А тут я вдруг подумал: умираю.
А умереть нельзя. И я дойду.
Но майской ночью в бестревожном свете
Над медленной скользящею водой
Другие люди, может, наши дети,
Пройдут своей походкой молодой.
Они не вспомнят нас, и будут правы,
Поглощены волнением своим.
Что ж, на земле мы жили не для славы.
Мы гибли, чтоб легко дышалось им.
4. «И мертвые невидимой толпою…»
И мертвые невидимой толпою
Проникнут тихо в комнату мою.
Так жаждущие сходят к водопою.
Я их душой своею напою.
Они не спросят ни о чем. Иные,
Меня не видя, но невдалеке,
Обсудят сами трудности земные
Друг с другом на беззвучном языке.
Те — сквозь меня посмотрят на страницы,
Что буду я писать. А этим тут
Захочется в досаде отстраниться,
А те мне руку тихо подтолкнут.
Но все же им не трудно будет рядом
Со мной и тем, с кем не имел я встреч
Здесь на земле. И тем я буду братом.
Мне не чужда и не страшна их речь.
5. «Их оскорбило бы названье — духи…»
Их оскорбило бы названье — духи.
Мы их живыми в памяти несем,
Погибших в Ленинграде с голодухи,
Залегших в украинский чернозем,
Собой загородивших путь к Поволжью,
Врага остановивших на Дону.
Что надо им? Чтоб не пятнали ложью
Мы ни себя, ни страдную страну.
Они за это принимали казни,
Чтоб сгинул страх и упразднился гнет.
Да расцветет народ и не погаснет,
Но умудренный, плечи разогнет.
Да будем мы в делах своих не лживы.
И это все, что нужно павшим, им,
Они пребудут вместе с нами живы,
Покуда мы их в мыслях сохраним.
6. «С тобой дружили темная гвоздика…»
С тобой дружили темная гвоздика
И неприметных фиалок полумгла.
О сон мой, хлопотунья Эвридика,
И ты среди других ко мне пришла.
Как странно верить: ты была женою,
Твой голос я улавливал извне.
Теперь ты стала кроткой тишиною
И добротою, спрятанной во мне.
Не воссоздать лицо твое и тело,
О, не спеши, повремени еще.
Ты невесомой ласточкой слетела
И опустилась на мое плечо.
Где ж ревность, зависть? — Это клубы дыма,
Перенестись нельзя им за межу.
О, сколько раз была руководима
Душа тобой. И я тебе служу.
До самых недр, до самой сердцевины,
До тайного тебе я виден дна.
И ты одна мои не судишь вины,
И счастье мне прощаешь ты одна.
7. «Ночь за окном пустынна и морозна…»
Ночь за окном пустынна и морозна.
Сквозь ледяной сверкающий ковер
Ярка луна. Я засиделся поздно.
Закончим с тишиною разговор.
Не просто жить. Но разве, плечи сгорбив,
Задохся я под грузом трудных лет?
Я полон благодарности, не скорби.
Я знаю скорбь. Но скорби в сердце нет.
Благодарю судьбу я за благие
Часы труда, за детский смех вблизи,
За голос твой, за руки дорогие,
Протянутые мне…Зима, грози,
Мороз, крепчай. Я переполнен всеми,
Кто с тьмою злобной борется сейчас.
И я, как все, — народной нивы семя.
И под землей весна разыщет нас.
1943
Царскосельская статуя
Чудо! не сякнет вода…
Пушкин
В эти жестокие дни,
В пору, тревогой богатую,
Всем привелось пережить
Столько нелегких потерь.
Время ли припоминать
Не человека, а статую,
Бронзы холодной кусок
Кто пожалеет теперь?
Но отчего же мне ты
Часто мерещишься, смуглая,
В чистой своей наготе
На валуне у пруда?
Лип драгоценных венцы,
Солнце, как зеркало круглое,
Блещет сквозь них,
А в пруду
Так шелковиста вода.
Кроткого неба куски
И облаков отражения
Вытканы ярко на ней.
Мостика мрамор упруг.
И неумолчной струи
Не иссякает движение
Из кувшина, что идя
Ты обронила из рук.
Лоб открывая крутой,
Твердой охвачены лентою,
Волосы гладко лежат.
Лик твой серьезен и тих.
Пушкина очаровав,
Стала ты ясной легендою.
С детства к тебе нас ведет
Пушкинский радостный стих.
Где ты сейчас?
Может быть,
Сброшена бомбой фугасною
Ты на траву. Иль от пуль
Дыры в груди. Иль в плену,
Выкраденная, грустишь.
И окликаю напрасно я,
И не верну я тебя,
И на тебя не взгляну.
И пересох твой родник.
Парк изрубцован траншеями.
Вдоль опозоренных зал
Ветер бежит по дворцу.
И угловато торчат
С их оголенными шеями
Виселицы вместо лип
На одичалом плацу.
Девушка, ты среди жертв
Кажешься, самою малостью.
Ты ведь не вскрикнешь от ран,
Кукла — не кровь и не плоть.
Сердце, томясь о живых,
Гордостью полно и жалостью.
Но не могу я тоски
И о тебе побороть.
Кончится ж эта война.
Жизнь нам не будет обузою.
В парк воскресающий тот,
Верю, вернусь я тогда.
Может, ты ждешь?
И склонюсь
Я перед пушкинской музою.
И, изумленный, скажу:
— Чудо, не сякнет вода!
1943
«Мне представлялось, что конца…»
Мне представлялось, что конца
Дням летним не видать,
И светлых вишен деревца
Не будут увядать,
И будут яблони шатры
Шуршать вокруг меня,
Плодов душистые дары
В листве всегда храня.
Но в далях накоплялся гром,
И иссякал покой.
И обречен был каждый дом
Над кроткою рекой.
И скоро синий дрогнет свод,
И рухнет тишина…
То был тридцать девятый год.
Вступала в мир война.
1944
Под Ленинградом
В суровой почве вырытые норы.
Гнилые бревна. Тряпки. Ржавый лом.
Бомбежкой вспаханные косогоры.
Еще свежа здесь память о былом.
Они сидели здесь, зарывшись в недра
Земли российской. Где теперь они?
Дрожит кустарник под нажимом ветра.
Блестят цветы, как пестрые огни.
Край северный, знакомая сторонка,
Тебя топтал, тебя калечил бой.
Но тканью трав затянута воронка.
Земля, ты вновь становишься собой.
Ты снова воскресаешь, хорошея,
Всегда права и вечно молода.
Осыпется ненужная траншея,
Окоп размоет тихая вода.
Березка затрепещет над рекою,
Пугливыми листами шевеля.
О, поскорей бы стать тебе такою —
Спокойной, щедрой, русская земля.
1944
Той зиме
Перевернулась времени страница.
Известно нам, что прошлое, как дым.
Меж ним и нынешним крепка граница,
Мы издали на зиму ту глядим.
Она превращена в воспоминанье,
Уже почти не зла, не холодна.
Ей вязких красок посвятит пыланье
Художник на отрезке полотна,
Поэт ее перелицует в строчки
(О, только б без назойливых длиннот!),
И зачернеют в честь ее крючочки
Расставленных по партитурам нот.
Ее в театрах раздадут актерам,
Партер примолкнет в душной темноте,
И скорбным строем, величавым хором
Пройдут те дни… И все-таки не те.
Лишь иногда, рванувшись тихой ночью,
Еще не пробудившись до конца,
Я потянусь к ней, различу воочью
Черты ее священного лица.
Прозрачными вдруг сделаются стены,
Мороз за горло схватит. И пора
Бежать на пост. Фугаски бьют. Сирены
Визжаньем сотрясают рупора.
И в сердце снова ясность и упорство.
Сквозь область смерти все ведут пути.
И в доме не отыщешь корки черствой.
И день прожить — не поле перейти.
И только ты меня окликнешь рядом:
«Опомнись, что ты?» Близится рассвет.
Лишь шепчет дождь над спящим Ленинградом.
И хлеба вдоволь. И блокады нет.
1944