В московскую казну впадал серебряный поток из новых рудников Пермской земли.
Исследователи еще не занимались изучением истории жизни Василия и Данилы Мамыревых. Заняться же этим стоит хотя бы ради того, чтобы распутать клубок из нитей индийского жемчуга и светлого северного серебра.
Оба Мамыревы были современниками Афанасия Никитина и Христофора Колумба, больше других знали об этих открывателях и рассказывали о них на Руси.
Московиты в Дании
Много поучительного можно извлечь из истории московского посольства в Данию в 1493–1494 годах.
В Москву явился датский представитель по имени Иван, капеллан короля Иоанна Второго. Он предложил русским договор «о любви и братстве», намекнув на военный союз против Швеции и желательность прекращения деловых отношений с ганзейскими городами.
Надо сказать, что за год до этого Кляпик Еропкин и Траханиот, проезжавшие через Данию, доносили, что «Дацкой король» уже воюет с Любеком и напускает на Ганзу корсаров. Любчане в свою очередь тогда снарядили и послали в море вооруженные корабли.
Посол Иван был отпущен с честью «в свою землю» в сопровождении Дмитрия Зайцева и Дмитрия Грека Ралева — одного из Палеологов, ездивших в Рим с объявлением вести о казанской победе.
Пребывание московских послов при дворе Иоанна Датского наводит на размышления: какие сведения они могли раздобыть там в то время, когда к берегам Дании особенно часто стали приходить корабли из Бристоля? Бристольские мореходы добивались от Дании прав на торговлю с Исландией, которые они вскоре и получили.
От бристольских корабельщиков датские ученые, купцы и мореходы узнавали новости об открытиях англичан на севере Атлантики.
Еще в 1480 году самый бывалый и искусный мореплаватель Британии, по имени Лойд, покинул пристань Бристоля с тем, чтобы отыскать загадочный остров Бразиль, лежавший, как уверяли, к западу от Ирландии. Но оба корабля попали в бурю, и их пригнало обратно к берегам Альбиона. Вероятно, это и были те самые корабли, в отправлении которых принимал такое живое участие Джон Джей, купец и шериф Бристоля.
Затем бристольцы начали искать Антилию. Ей полагалось находиться на широте Лиссабона, на пути к славному острову Зипангу. В существование Антилии верили Тосканелли, Бехайм, Андреа Бианко и другие космографы.
Некоторые смешивали Антилию с не менее сказочной островной страной Семи Городов, где будто бы жили потомки христиан, еще в VIII столетии бежавших в синие океанские просторы от мечей мавров.
В XV веке находились мореходы, уверявшие, что они своими глазами видели дикую окраину Тартарии, возникающую из водной пустыни к норд-весту от Ирландии. Это страна великого хана.
Вот где бы сбывать без посредников английское сукно, а из Китая, Индии и Тартарии вывозить пряности, дорогие сплавы, шелк и самоцветы!
После того как Христофор Колумб открыл «Индийский берег» и весть об этом достигла Англии, — бристольцы снова стали пробовать силы в поисках морского пути в Китай. Они надеялись подняться в высокие широты, чтобы, плывя оттуда более коротким путем на запад, коснуться восточной окраины Азии. Там «Канбалык», «Катай», Великая Тартария!
Антилия и Бразиль были отставлены. Плясать приходилось от скандинавской печки. У этого очага бристольцы грелись уже со времен Яна из Кольно и северного похода Колумба, если великий открыватель действительно в 1477 году плавал в водах Исландии. Во всяком случае, Колумб однажды обмолвился о бристольских купцах на северном острове. Он упомянул и об окраине Тартарии за Ирландией.
Бесспорно, что посещения Дании и Исландии наталкивали бристольцев на какие-то новые мысли о поисках дальних стран. Скандинавы хранили в своей памяти древние сказания о Винланде. Семнадцать же лет не такой срок, чтобы можно было забыть поход Яна Кольненского, распахнувшего северную дверь в Индию.
В 1493 году Джон Кабот со своими сыновьями жил в Бристоле в предместье с выразительным названием «Катай». Этот Китай-город на берегах Эвона населяли выходцы из Генуи и Венеции, помнившие торговлю с Китаем через Каффу и Тану. Они-то уж знали, что потребуется стране великого хана: цветное «лундское» сукно, добротное оружие, изделия из металла, зеркала и многое другое.
Дмитрий Зайцев и Дмитрий Ралев, находясь в Копенгагене и обсуждая права Руси и Дании на Севере, не обошли молчанием успехи русских людей на Ледовитом море.
Иноземные космографы стали уже догадываться о том, что корабли могут проплыть от Скандинавии до устьев Северной Двины, Мезени, Печоры и Оби, что у окраины Московии находится большой полярный остров. Эти истины дошли до сознания бристольских купцов, ловцов и скупщиков трески, посещавших датские морские владения.
Но Джон Кабот тогда еще не был захвачен мыслью о северо-восточном пути. Он по-прежнему устремлял свои взоры на запад.
Некоторые историки берут под сомнение этот срок, другие же соглашаются с тем, что 24 июня 1494 года, в пять часов утра, Джон Кабот впервые увидел на западе таинственную землю — Terra de prima Vista[90], как предполагают — Лабрадор или Кап-Бретон.
Тщетно Кабот и его спутники искали приметы Китая в облике этой суровой страны. Им пришлось вернуться в Бристоль, в стены Китайского предместья, чтобы начать подготовку к новому плаванию.
В 1910 году В. Н. Семенкович обратил внимание на весьма забавную подробность. Каботова Terra de prima Vista, судя по ее описанию, была очень похожа на нашу Новую Землю[91].
В. Н. Семенкович, конечно, знал, что Джон Кабот плыл не на северо-восток, а на запад. Тем не менее русский историк первым заметил такую странность и сказал, что плавание Кабота «недалеко ушло от саг и легенд».
Если Семенкович прав в своих выводах, удивительное перемещение Новой Земли на запад по воле Джона Кабота представляется совершенно необъяснимым.
Но оба Кабота знали о существовании Новой Земли. После похода 1491 года Себастьян Кабот составил полярную карту. В надписи на ней были показаны Новая Земля и Обь!
Чертеж этот украсил стены Дворца Дожей в Венеции. Он был помещен на видном месте, над дверью главного входа[92].
Соображаясь со временем и обстоятельствами, можно думать, что весть об Оби и Новой Земле вышла в 1493 году из Москвы, через Колывань достигла Копенгагена, а оттуда была привезена в Бристоль к бравому шерифу Джону Джею и Джону Каботу с его тремя сыновьями.
Помпоний Лэт, Филиппо Каллимах и Себастьян Кабот на протяжении каких-нибудь пятнадцати лет будоражили мир от Рима до Бристоля дружными сообщениями о северном острове, открытом русскими.
Что же касается Дмитрия Зайцева и Дмитрия Грека Ралева, то они на деле доказали возможность морского путешествия из Стокгольма в устье Северной Двины. Но произошло это не в 1494 году, как указывает Н. Н. Зубов, а несколько позже[93].
Действительно, послы пришли на Русь из Дании в 1494 году, но тем же путем, каким они и отправлялись в Копенгаген, — через Колывань (Ревель).
Это происходило еще до открытого столкновения Москвы с колыванскими немцами, повлекшего за собой разгром ганзейской торговли в Новгороде в 1495 году.
А когда произошел этот разрыв с Колыванью и Ганзой, то встал вопрос: как отправить в Данию посла короля Иоанна, прибывшего в Московию с Дмитрием Зайцевым? В Литву поскакал гонец Семен Ступишин с поручением — узнать, можно ли пройти на бусах или кораблях в Копенгаген от Жмудского поморья[94].
Датского представителя сопровождали русские послы. Архангелогородский летописец свидетельствует под 1497 годом, что они вернулись «на Двину около Свейского королевства, и около Мурмонского носу морем Акияном, мимо Соловецкий монастырь, на Двину».
Забегая вперед, скажем, что в 1500 году из Дании к нам снова пришел «каплан именем Иван», то есть тот же посол, что и в 1493 году. Весной Иван был отпущен к своему королю с ответным посольством, во главе которого были Юрий Старый Траханиот и Василий Третьяк Далматов, будущий покоритель Пскова.
Пробыв в Копенгагене до лета 1501 года, русские, взяв с собой датского посла Давыда Коккера, поплыли на кораблях к устью Северной Двины и благополучно обогнули Скандинавию и Кольский полуостров. При этом любопытно, что Третьяк и Траханиот «с собою привели Якова разбойника Немчина». Кто это был — выяснить не удалось. Возможно, ганзейский корсар, взятый вместе с кораблем.
Ганза и Ливонский орден мстили за уничтожение немецкой торговли в Новгороде. Балтийские купцы, отложив в сторону аршины, брались за мечи, готовясь напасть на русские порубежные земли.
Московские послы не раз возили датских дипломатов «морем Акияном» от Северной Двины до Гафнии (Копенгагена) и обратно к Белому морю.
Это не могло укрыться от внимания представителей европейских дворов и неизбежно привлекло внимание купцов, космографов и мореходов к Северному морскому пути.
Обмену сведениями между Москвой и Копенгагеном в те годы помогло довольно длительное пребывание Григория Истомы при дворе короля датского, где Григорий успешно изучал латынь.
Это было, очевидно, задолго до знаменитого плавания Истомы из двинского устья в Тронхейм.
В Скандинавии трижды побывал Дмитрий Герасимов. Толмач Власий тоже был вхож в копенгагенский дворец.
Впоследствии послы не раз рассказывали не только о Дании, Норвегии и Швеции, но и о Гренландии и Исландии. Это они проложили путь из Москвы на Ростов Великий, Кострому, Северную Двину, Великий Устюг, Холмогоры, Белое море, Мурманский нос к Гафнии, как русские на латинский лад называли Копенгаген.
Вокруг Мурманского носа
Лучшее представление о подвигах русских дает плавание Григория Истомы, совершенное в 1496 году, одновременно с морским походом русских ратей в Каянскую землю по тому же пути.