ские капиталы. И Николай вступил на окольный путь, по которому всегда шли и его приемный отец и дядюшка. Он пообещал рабочим продумать их требования и сообщить свое решение. «Как все это странно, нелепо, непостижимо!» — думал Николай, поздним вечером сидя на завалинке, напротив дома главного стана, притаившегося среди стволов деревьев, в завешенных окнах которого мерцал слабый свет.
Николай докурил папиросу, бросил на землю, затоптал.
Ему захотелось пройтись по лесу. Зябко поеживаясь от ночной прохлады, засунув руки в карманы, нащупывая ногами тропу, он не спеша пошел между деревьями в глухой мрак ночи. Не успел Николай сделать и десятка шагов, как почувствовал легкое прикосновение чьей-то руки. Он не испугался. Остановился, вглядываясь в темноту. Перед ним стоял высокий человек.
— Неразумно, хозяин, ночью гулять одному по лесу, — весело сказал он хрипловатым голосом. Это был откатчик Матвеев, мужик средних лет, заросший до глаз, больших, пронзительных, умных глаз. С львиной гривой волос, широкоплечий и большерукий.
На собрании рабочих он наговорил Николаю и управляющему прииска много резких, обидных слов, самых неприятных, но и самых справедливых.
— Здесь не город. Чай ты давеча понял, что старатели тебе не ахти какие други, глядишь, и натворят что под покровом ночи-то, — так же весело продолжал он.
— А у меня в одном кармане вошь на аркане, а в другом блоха на цепи, золота тоже нет, — попытался отшутиться Николай.
— Ан не всегда в этом дело, хозяин. Есть на свете такая штучка — посильнее золота. Классовой враждой называется. Слыхал, верно?
— Как не слыхать! — все так же пытался шутить Николай. — Слухами земля полнится!
А сам подумал, что ее — эту классовую вражду — он ярко почувствовал сегодня в разговоре с рабочими прииска.
— Нет, неразумно, хозяин, одному по лесу ходить, неразумно, — твердил свое Матвеев. — Саданет в темноте старатель какой ножом в спину — и поминай как звали! Ночь злодея не выдаст. Возьми хоть меня в товарищи погулять.
Николаю стало не по себе от речей откатчика, но гордость не позволила повернуть обратно.
— Пойдем, — сказал он.
По узкой тропе идти рядом было невозможно, и откатчик пропустил хозяина вперед. Николаю казалось, что еще несколько шагов, и он почувствует в спине лезвие того самого ножа, о котором так весело говорил Матвеев.
— Теперича направо, хозяин, там близко просека, — сказал откатчик и громко стал насвистывать какой-то странный, срывающийся мотив.
Николай вздрогнул. Ему показалось, что свист этот был сигналом. Он остановился, порывисто повернулся к Матвееву и дрожащими руками стал доставать из кармана папиросы.
— Куришь? — спросил он.
— Даровое курю.
Он принял папиросу, зажег спичку и, прежде чем Николай приложился краем папиросы к огню, осветил его лицо. Умные, пронзительные глаза насмешливо взглянули в глаза Николая.
В эту минуту вблизи послышался конский топот.
— По просеке скачут! — прикуривая, сказал Матвеев. — Смотри, хозяин, пока ты гуляешь по тайге, не твоих ли коней слямзили?
— Кому здесь нужны мои кони? — спокойно возразил Николай.
— Не жалко, значит. Да при твоих капиталах — что кони! Посидим вот здесь.
Николай вгляделся в темноту и увидел белеющий ствол сваленной березы. Они сели. До них все еще доносился затихающий топот лошадиных копыт.
— В самом деле, зачем кто-то ночью скакал по просеке? — спросил Николай.
— Я же говорю: твоих коней, хозяин, угнали. Других коней здесь не было… — засмеялся откатчик. — Хоть этим тебя прижать решили. А то какая несправедливость: ты, скажем, миллионером родился, а я нищим. Тебе все, а мне ничего.
— И я — нищим, — неожиданно для себя сказал Николай. — Нищая подбросила миллионеру. Тот усыновил.
— Рассказывай басни, — не поверил откатчик.
— Ну, не верь. Я правду говорю.
— Стой, стой, а ведь слухи такие в самом деле ходили у нас на прииске. Повариха сказывала… Занятно. Как же ты своих-то эксплуатируешь? Взял бы да богатства свои поделил на всех. И мне бы, глядишь, что-то перепало. — Он помолчал и сказал резко: — Нет, брат, хоть и нищим родился, а вырос в довольстве. Про нужду не знал. Гусь свинье не товарищ! — И опять он помолчал, а потом спросил раздумчиво: — Ты, хозяин, в бога веруешь?
— А что? — спросил Николай.
— Вот ты не ответил прямо на мой вопрос, значит, и у тебя сомненьице: вроде бы и нет его, а вдруг есть — накажет за неверие. А я, хозяин, не боюсь и говорю: знаю, что бога нет. Не мог бы он учинить такой несправедливости — одному все. Другому ничего. Я не только про богатства говорю. Я и про другое думаю. Вот у меня, к примеру, сын глухонемым родился. За что ребенку наказание такое? За мои грехи али материны? Где же справедливость-то? Нету ее на свете. Нету. А стало быть, и бога нету.
Николай молчал. Он не мог опровергнуть слова откатчика. Эти самые мысли не раз посещали и его, колебали веру в бога. А он страстно хотел верить, считая, что только вера может скрасить бессмысленность человеческого существования.
Время подходило к полуночи. На черном небе мерцали яркие звезды. На кружева кедровых крон то там, то здесь игриво садился золотой рогатый месяц. С гор, из ущелий, как из ледников, тянуло холодом. Ветерок не дышал.
Но вдруг тишину разорвали крики, потом раздался пронзительный женский вопль. Шум слышался со стороны главного стана.
— Что случилось? — обеспокоился Николай.
— Что-то случилось, хозяин, — спокойно сказал откатчик. — В такие разбойничьи ночи завсегда что-нибудь случается. Поглядим, что ли?
Он встал, шумно потянулся, так что хрустнули суставы, и пошел по тропе, теперь уже впереди.
А на прииске в эту ясную, безветренную ночь действительно случилось удивительное происшествие. Николай и Матвеев увидели у построек главного стана толпу людей. Многие держали в руках зажженные фонари. Из открытой двери дома на крыльцо падал свет, и оттуда слышалось женское причитание, голос был уже охрипшим от громкого плача.
К Николаю метнулся дядюшка.
— Ну и слава богу! Слава богу! — широко перекрестился он, увидев Николая. — Где же ты пропадал? Я уж чего только не передумал! А тут вон какие дела!
И Николай узнал, что, пока он любовался природой и беседовал с откатчиком, на его конях с прииска сбежали двое: красавец цыган и внучка поварихи.
— Романтическая история! — усмехнулся Николай и подумал, что Матвеев, вероятно, в сговоре с ними.
Было понятно горе поварихи. Но толпа, как ни странно, сочувствовала не ей, а какому-то оборванцу, сидящему на крыльце. Он вцепился руками в волосы и раскачивался из стороны в сторону с глухими стонами.
«Должно быть, отец сбежавшей», — подумал Николай. Но это было не так.
Позднее Николай узнал фантастическую приисковую историю, связанную с этим ночным происшествием. Одну из тех историй, которых так много слышал он с детства.
Этот оборванец много лет работал на приисках. Его звали Петром Чижиковым. В ранней молодости Петр Чижиков пришел старателем на прииски Михайла Ивановича Саратовкина, как все, мечтая о фарте. Он был работящим, скромным, не прикасался к спиртному. Управляющий приметил эти качества молодого рабочего и, когда однажды приехавший на прииски Саратовкин потребовал человека, которому мог бы он доверить серьезное поручение, прислал к хозяину Чижикова.
Саратовкин принял его в кабинете управляющего. И когда молодой рабочий смущенно остановился у двери, не зная, куда девать свои большие заскорузлые руки, Саратовкин оглядел его цепким, молниеносным взглядом и остался доволен.
— Так вот, Петр Чижиков, — сказал Саратовкин, пальцами, украшенными драгоценными перстнями, ухватив в горсть густую, вьющуюся бороду, — фарт, ради которого ты пришел сюда, не в горах лежит, а вот он, — Саратовкин отпустил бороду и ударил кулаком в свою могучую грудь, — перед тобой. Я твой фарт! Понял?
Петр Чижиков ничего не понял. Переминаясь с ноги на ногу, он испуганно поглядывал на хозяина.
— Молчать умеешь? Тайну сохранишь? — спросил Саратовкин.
— Умею. Сохраню, — оторопело ответил парень.
— За тайну, которую доверю тебе, получишь дорого, — торжественно сказал Саратовкин, поднимая указательный палец, — а когда дело, ради которого ты нужен, завершится успехом, будешь богат. Понял?
— Как не понять-то! — Петр Чижиков выпрямился, сообразив наконец, что он позарез нужен хозяину.
— Для отвода глаз станешь работать на прииске, а основное дело твое отныне — не спускать глаз с зеленых гольцов, чтобы ни одна душа туда не проникла!
— Да кто пойдет туды, хозяин: путь опасный! — сказал Чижиков.
— Пойдут, Петр, пойдут! Жизнью рисковать будут, а пойдут. Придет время — поведаю тебе все. А пока на слово поверь! Любой ценой никого не пускай к гольцам! Задержишь кого — обыщи. Отбери бумагу — планом называется. И тотчас же ко мне — в ночь, за полночь. Надо будет — на тот свет отправь без жалости, без страха. Сам богачом станешь — деньги завсегда выручат. Понял, парень?
— Как не понять… — бледнея, повторил Петр Чижиков, начиная догадываться, о чем идет речь. — Не сумлевайся, хозяин. Никто к зеленым гольцам не пройдет.
— А коли поинтересуется управляющий, о чем я с тобой говорил, скажи: звал, мол, хозяин на работу в сиротский дом, да ты согласия не дал.
Прощаясь с Чижиковым, Саратовкин протянул ему деньги.
Петр никогда не держал в руках такой большой суммы. Глаза его заблестели. Колени затряслись. Теперь он знал, что судьба понесла его в гору.
С того дня Петр Чижиков не спускал глаз с пади, что раскинулась вблизи зеленых гольцов… С площадки стана, на котором работал Чижиков, была видна эта падь. Миновать же ее, идучи к зеленым гольцам, невозможно. Другого пути нет. Падь, со всех сторон окруженная гольцами, в одном месте суживалась и заканчивалась входом в ущелье, причудливой естественной аркой. Местные жители знали, что, минуя это ущелье, к зеленым гольцам путь был один — по аршинному выступу скалы, уходящей в облака, отполированной ветрами и временем. Скала висела над бездной.