Полагаю, так прошло около получаса. Помню, внимание занимал лишь скрип пера по бумаге. Наконец занялась заря и голова моя повалилась на стол. Я проспал до утра без сновидений.
Проснувшись, я первым делом хотел сжечь написанное, мне никак не удавалось различить в нем какой-то смысл. Было стыдно, что я позволил себе такую пустую забаву.
После завтрака я надел самый опрятный костюм, собираясь в секретариат университета, дабы записаться на лекции. Я надеялся, что Поль пойдет вместе со мной, однако он не появился и в десять часов я отправился туда в одиночестве. Погода стояла хорошая; повсюду была тишина, и я чувствовал себя спокойнее, чем в первый день.
Оказалось, секретариат откроется только через неделю. До обеда оставалось еще три часа, и я решил прогуляться.
Я ушел от университета и направился в сторону, противоположную той, с которой пришел. Не знаю почему, через какое-то время я ускорил шаг и шел все быстрей и быстрей, и вскоре дыхание у меня сбилось. Я оказался на дороге в низине, усеянной большими камнями, и непрестанно спотыкался.
Я снова разволновался и внезапно мне показалось, что я от кого-то бегу. Говорил ли я раньше, что иногда мной завладевает страх, причины которого распознать я не в силах? В этом и кроется мой недуг, это самое печальное и постыдное в моей жизни, и я мучаюсь от того, что не могу никак себе объяснить. Почему я не как все? Порой меня охватывает чувство, что за всеми моими мыслями и поступками стоит нечто, чего я никогда не пойму. Не от меня ли самого это исходит, не порождение ли это моего собственного рассудка? Если это нечто от меня, почему оно мне настолько чуждо? Неужели я себе не принадлежу? Неужели я над собой не властен?
Я упоминаю все это случайно, не осмеливаясь перечитать. Подобные вещи занимали меня на протяжении жизни, во всяком случае, с того времени, как я начал размышлять, кто я такой. Порой в моем воображении они становятся чем-то ужасным и неведомым образом словно обретают физический облик, проявляя себя крайне враждебно. В такие моменты мои терзания толкают меня на нелепые, ребяческие поступки! Временами я просто вынужден затыкать уши. (Я не смог бы этого написать, зная, что мои признания прочтет кто-то еще).
На дороге в низине меня охватил странный ужас и я подумал, что кто-то меня преследует. Разум словно бы помутился, я зажмурился и побежал, громко крича, как вдруг голову пронзила резкая боль, заставившая меня остановиться. Несколько минут я стоял без движения, будто не в себе.
Открыв глаза, я обнаружил, что нахожусь на опушке возле крутых холмов, поросших деревьями. Как я мог не заметить их прежде? Казалось, лес был гораздо дальше. Страхи мои улеглись (они стихают, когда я принимаюсь бежать), однако я все еще был обеспокоен и повернул обратно.
Я старался идти медленно и владеть собой, двигаясь как все обычные люди. Вскоре я достиг широкой дороги, огибавшей университетские здания. Там было много прохожих и некоторые меня приветствовали, словно мы были знакомы. От такой учтивости я растрогался. Среди них попался священник, он остановился и обратился ко мне с приветственными словами. Думаю, это был капеллан при университете, поскольку, казалось, он знаком со всеми преподавателями. Он принялся мне о них рассказывать. Посоветовал заняться математическими науками и спросил, усердно ли я читаю Библию. Мы немного прошлись. Говорил он уверенно и спокойно, задавая все те вопросы, которые полагается задавать человеку его занятий. Вопрос о Библии привел нас к теме молитвы и непорочности. Говоря о последней, поскольку к ней, казалось, священник и вел, я уверил его, что как огня сторонюсь еретических книг, не читаю их и не держу дома, поскольку порок в Библии представлен такой мерзостью, что поддаться ему представляется просто немыслимым. В ответ он сказал, что на свете случается всякое, и разные вещи путать не следует. Затем мы расстались. После беседы мне было очень отрадно.
Часа через два я вернулся к себе. Там я застал Поля, сидевшего перед кучей еще теплого пепла. Я сразу же глянул на каминную полку. Она оказалась пуста. «Вы ищете книги, — сказал Поль, заметивший направление моего взгляда, — я выкупил их у вас из расчета по двадцать пять центов за том. У вас было четырнадцать книг. Можете сосчитать сами». Я молча на него посмотрел. Достав из кармана несколько купюр и серебряную монету, он вложил их мне в руки. «Пересчитайте деньги», — сказал он. Я был настолько изумлен, что послушался и машинально пересчитал купюры. И вдруг спросил: «Но где же книги?» — «Я их сжег», — ответил он.
В одно мгновение я понял, что никогда еще не испытывал столь горькой тоски, и эти простые слова открыли для меня мир неведомый. Я выронил деньги. Я даже не помышлял спросить Поля, почему он уничтожил все мои книги. Думаю, я не мог даже обидеться. Я всего лишь смотрел на пепел. Он поднял деньги и положил их в карман жилета. «Приберегите их, — молвил он. — Они вам еще понадобятся». Глядя в ответ, я вдруг вспомнил, что именно его я и видел, гуляя в роще кладбища Бонадвенчер.
Он взял меня за руку и усадил на стул.
Я многое сейчас вспоминаю, но мне следует торопиться. Посоветовав сберечь деньги, Поль поднялся и вышел, и более в тот день мы не виделись. Дабы отвлечься от пронзившей меня тоски, я решил написать о том, что происходило со мной в детстве и позже, до сего дня. Казалось, в моей жизни действительно было что-то необычайное и я смогу во всем разобраться, изложив воспоминания на бумаге. Я трудился над ними весь день и, поскольку мне не спалось, ночь напролет. Чем дольше я писал, тем больше мне это нравилось. Утром следующего дня я написал, казалось, последние строчки моей истории, как вдруг обнаружил нечто, глубоко меня потрясшее.
В день приезда я отослал прачке небольшой сверток с бельем. Его вернули через два дня, и я полез в карман за кошельком, в котором лежали все мои деньги: кошелька не было. Я принялся искать, но напрасно, у меня была лишь та небольшая сумма, которую дал мне Поль. Прачка, присутствовавшая при сцене и видевшая мое беспокойство, сказала, что может несколько дней подождать, и ушла. Я мог бы ей заплатить из тех денег, которые еще оставались, однако силы меня покинули и какое-то время я оставался словно в оцепенении.
Вскоре пришел Поль. К тому времени я немного оправился от случившегося и размышлял, что же мне делать. Получалось, он пришел как раз вовремя, дабы помочь советом. Однако я оказался во власти странных противоречий. Я был почти уверен, что это он украл деньги в тот день, когда сжег книги. (И в самом деле, я припомнил, что забыл кошелек в кармане одежды, которую отложил в сторону, дабы надеть костюм поновее). Почему же я не чувствовал возмущения? Почему, наоборот, так радовался его приходу? Я даже решился поведать ему о своих неприятностях, словно злая ирония всей сцены не была для меня очевидной. Вор стоял прямо передо мной, я был в том уверен, и что же я тем временем себе говорил? «Он человек хороший, у него-то и нужно просить помощи. Совершенное им не имеет никакого значения». Подобные мысли теснились у меня в голове в таком количестве, что я был почти оглушен, как на базаре.
— Что же мне делать? — спросил я.
— Существует множество способов заработать, книги ничему вас не научили?
Мне этот вопрос показался жестоким, но при том столь справедливым, что я погрузился в раздумья. Он словно проливал свет на всю мою жизнь. Я ничего не умел, я потерял столько времени, потратив его на чтение и не получив с того никакой пользы. Прошли долгие годы, а я прожил их, как если бы дядя должен был жить вечно, присматривая за мной до конца дней. Я был поражен своей беспомощности, о которой прежде не задумывался, мне хотелось прокричать Полю: «Не оставляйте меня. Я во всем вам покоряюсь. Прикажете — пойду куда захотите!» Но гордость меня удержала. В отчаянии я озирался по сторонам и вдруг мой взгляд остановился на зеркале: никогда прежде таким я себя не видел. Это было воплощение неуверенности и страха. Глаза увеличились, рот приоткрылся, я почти задыхался. Я хотел отвернуться, но, казалось, голову кто-то держал насильно, дабы я смотрел в зеркало, и против воли глядел я в лицо, которое не желало отвести взгляда. Получается, я доселе не замечал, что губы мои настолько невыразительны, что они почти белые и безжизненные? Щеки были бледны, широко посаженные глаза придавали лицу вид странный, пугающий. Неужели я никогда не видел собственного лица? Неожиданно я самого себя испугался и закрыл глаза руками.
Поль сидел передо мной. Опустив руки, я увидел его с той же ясностью, с какой только что смотрел на свое отражение. Однако описать его мне не по силам, и все слова, что приходят на ум, по отношению к Полю кажутся неточными и неверными. Черты его крупные и неправильные, при этом во взгляде присутствует что-то настолько особенное, настолько спокойное и ужасное, что лицо будто светится. Я чувствовал, он не может ошибиться, не может причинить зла. Еще я чувствовал, что в нем нет презрения, при этом он видит всю мою слабость, он единственный, кто может меня направить.
Сделав над собой усилие, я обратился к нему: «Если вы согласитесь помочь мне, я выполню все, что вы скажете». Он погрузился в раздумья и несколько минут царила полная тишина. Сердце мое страшно билось, и в мыслях я восклицал: «Поверяю тебе все свои планы. Сделаю все, что ты скажешь». Наконец он вновь посмотрел на меня и молвил: «Полагаю, вы сами найдете выход из положения». Я ничего не ответил, и Поль вскоре ушел.
Оставшись один, я был в полном отчаянии. Стало быть, я ошибся и единственный человек, на которого я мог положиться, от меня отстранился. Гордость моя жестоко страдала, я унизился перед незнакомцем, лишенным всякого милосердия. Однако с отчаянием поневоле свыкаешься, человек вынужден покориться судьбе, и происходит это довольно быстро. Я решил, что заслужил претерпеваемые мной обиды и буду претерпевать их до той поры, пока не покончу с самолюбием и самодовольством. Повторяя эти слова, я ощутил горькую радость и, если можно так выразиться, осознал весь масштаб постигшего меня бедствия.