Викарий оглянулся в поисках подмоги, но никто не смотрел в их сторону.
— Бог в своей мудрости исполнил мир разнообразием, — начал он и с облегчением увидел, что Традескант не собирается спорить.
Джон по своей сути не был вздорным и неуживчивым, он лишь пытался нащупать истину. У викария появилось странное чувство, что он видит перед собой человека, занятого поиском своей судьбы. Традескант слушал викария очень сосредоточенно, так сосредоточенно, что между бровей у него пролегла глубокая борозда.
— В великой мудрости своей Господь дал нам великое разнообразие и красоту. Мы не можем подвергать сомнению Его решение подарить нам многие вещи, незначительно отличающиеся друг от друга. Если ты утверждаешь, что так оно и есть.
Джон медленно покачал головой.
— Я не подвергаю сомнению Господа моего, — смиренно произнес он. — Ничуть не больше, чем своего хозяина. Просто удивляюсь. Ведь Господь не мог создать весь мир сразу в Эдеме, а потом дать его людям. Хотя я и читал об этом в Библии, но мне трудно вообразить такое, я лично вижу, как мир меняется от сезона к сезону.
Викарий моргнул и заторопился.
— Полагаю, это сравнимо с работой ремесленника, когда он создает стол. Мы просто используем умения и материалы, подаренные нам Господом, чтобы сотворить что-то новое.
Джон задумался.
— Но если я выращу новую маргаритку или тюльпан, а кто-то пройдет мимо и увидит в моем саду цветок, он решит, что это работа Господа нашего, и возблагодарит Его. И ошибется. Ведь это будет уже моя работа.
— Твоя и Господа, — без запинки сказал викарий. — Потому что Господь придумал первый тюльпан, из которого ты вывел новое растение, другого цвета. Вне всяких сомнений, Божий замысел в том и состоит, чтобы дать нам массу красивых, редких и необычных вещей. Наш долг — благодарить Его и восхвалять за это.
При упоминании долга Джон согласно кивнул и поинтересовался:
— А человеческий долг — собирать эти разности?
— Может, и так, — рассудительно изрек викарий, отхлебнув немножко свадебного эля. — Только зачем человеку собирать разные виды?
— Во славу Господню, — просто ответил Джон. — Если, по замыслу Божьему, мы должны познать Его величие через огромное разнообразие растений, которые существуют в мире и которые можно создать, то во славу Господа надо сделать так, чтобы всем стало известно об обильности Его даров.
Викарий секунду размышлял, боясь ереси.
— Да, — отозвался он осторожно. — Наверняка Богу угодно, чтобы мы познали обильность Его даров, это поможет нам возблагодарить Его.
— Значит, человек, который растит чудесный сад, все равно что человек, который строит церковь, — убежденно заключил Джон. — Он показывает людям могущество Бога, как каменщик, который во славу Господню вырезает колонны и горгульи.
Поняв наконец, в чем суть этого разговора, викарий улыбнулся.
— Так вот что ты хочешь делать, Традескант? — спросил он. — Тебе мало быть просто садовником и выпалывать сорняки, ты жаждешь большего!
Возможно, Джон и стал бы протестовать, но крепкий свадебный эль хорошо над ним поработал, и гордость за свой труд была в нем чрезвычайно сильна.
— Да, — признался Традескант, — таково мое желание. Сады лорда Сесила — во славу моего хозяина; они станут великолепной оправой для его прекрасного дома и покажут всему миру, какой он великий лорд. Но сады будут и во славу Божью. Там каждый поймет, что Господь создал мир обильным и многообразным; целую жизнь можно посвятить, находя тому примеры, но так и не увидеть всего.
— Вот ты и выяснил, какова твоя жизненная цель, — шутливо заметил викарий, надеясь закончить беседу.
— Так оно и есть, — серьезно, без улыбки, промолвил Джон.
В конце обеда Гертруда встала из-за стола, и все женщины последовали за ней, кроме служанок, которые вместе с соседями победнее так напились, что не могли подняться. Элизабет больше нечего было делать в старом семейном гнезде, и она просто ждала, когда Джон тоже покинет стол. В сумерках он вышел из зала и направился в кухню, где сидели его супруга и другие женщины. Традескант взял новобрачную за руку, и они стали спускаться с горки к своему новому дому; за ними тянулся хвост кричащих и поющих родственников и соседей.
Сначала в маленькую спальню с низким потолком ступили женщины. Кузины и сводные сестры Элизабет помогли ей снять новое белое платье и облачиться в рубашку из тонкого батиста. Затем они расчесали ее темные волосы и заплели в толстую косу. На голову Элизабет надели чепец и прыснули немного розовой воды за каждое ухо. Потом все вместе уселись в тесной спальне, ожидая, когда на лестнице раздадутся голоса и обрывки песен, означающие, что новобрачный идет к супруге.
Дверь с треском распахнулась; свадебные гости с радостным энтузиазмом почти внесли Джона в комнату. Он развернулся к ним и вытолкал через порог. Женщины, столпившиеся вокруг кровати, издавали негромкие возгласы фальшивого беспокойства, тревоги и волнения.
— Мы согреем постель! Мы поцелуем невесту! — кричали мужчины, пока Джон сдерживал их в дверях.
— Я согрею ваши задницы, — пригрозил он и повернулся к женщинам. — Дамы?
Те захлопотали вокруг Элизабет, как куры в курятнике, поправляя ее чепчик и целуя в щеку; новобрачная отмахивалась от такого внимания. Наконец женщины стали выходить, ныряя под рукой Джона, твердо державшей дверь.
Многие бросали быстрый взгляд на садовника, на его сильную вытянутую руку, и думали о том, чем же Элизабет заслужила такое везение. Захлопнув дверь прямо перед носом женщин, Джон закрыл ее на засов. Самые буйные гости забарабанили в дверь.
— Впусти нас! Мы хотим выпить за ваше здоровье! Хотим проводить Элизабет до кровати!
— Убирайтесь! Мы сами выпьем за свое здоровье! — рявкнул Традескант. — И я сам уложу Элизабет в постель!
Он со смехом повернулся к супруге, и улыбка застыла на его губах. Элизабет стояла на коленях в изножье кровати и молилась, спрятав лицо в ладонях. Кто-то снова начал колотить в дверь с вопросом:
— Что ты собираешься сажать, садовник Джон? Что за семена у тебя в мешках?
Традескант выругался про себя, услышав этот грубый юмор, и удивился, что Элизабет хранит такую неподвижность и спокойствие.
— Убирайтесь! — снова гаркнул он. — Ваша забава кончилась! Идите напейтесь и оставьте нас в покое!
С облегчением он услышал, как застучали башмаки, спускаясь по лестнице.
— Утром мы вернемся посмотреть на простыни! — раздалось напоследок. — Будем ждать пятен, роскошных красных и белых пятен!
— Розы и лилии! — добавил какой-то умник. — Красные розы и белые лилии на грядке Джона Традесканта!
За этой сальной шуткой последовал еще один взрыв хохота, затем входная дверь в доме хлопнула, и гости выкатились на улицу.
— Копай глубже, садовник Джон! — донесся крик уже с улицы. — Сажай хорошенько!
Новобрачный подождал, пока нетвердые шаги не направились вверх по тропинке к единственному в деревне трактиру. Элизабет все еще стояла на коленях с закрытыми глазами и умиротворенным лицом.
Джон нерешительно опустился на колени рядом с супругой, тоже закрыл глаза и сосредоточился на молитве. Сначала он вспомнил о короле — не о телесной оболочке, которую он видел и знал, а о создании где-то на полпути между землей и небесами, о кладезе премудрости, об источнике справедливости, об отце своему народу. Подобно Господу Иисусу, король был послан Богом, явился прямо от Бога, чтобы руководить своим народом и благоразумно править. Прикосновение его величества исцеляло, он мог творить чудеса, его мантия укрывала всю нацию.
— Боже, храни короля, — искренне пробормотал Традескант.
Потом он подумал о своем господине, еще одном человеке, тронутом божьей благодатью, на ступень ниже короля, но очень могущественном. В любом случае, Сесил был хозяином Джона, то есть в его жизни играл исключительную роль. Традескант размышлял о значении слова «господин» — Господь Иисус, господин Сесил, и тот и другой — господа. Садовнику легко было призывать в своих молитвах благословение на сэра Роберта, который особо доверял Джону, на сэра Роберта с лукавым мудрым умом и с телом ребенка, что казалось особенно трогательным. Господин Джона, великая привязанность Джона. Потом он вдруг представил старый королевский дворец в Хэтфилде. Сесил построит там новое здание, конечно же, величественное. Он распорядится разбить на участке прекрасный парк. Возможно, с аллеей… Джон никогда еще не создавал аллею. Он напрочь потерял нить своих рассуждений, перескочил от молитвы к мыслям о посадке аллеи, сразу загоревшись идеей увидеть двойной ряд великолепных деревьев. Его воображение уже рисовало липы. Конечно, только липы, для аллеи нет ничего лучше липы.
— Господи, дай мне сил сделать это, — прошептал Джон. — И дай мне, Господи, из милости Твоей, достаточно саженцев.
Элизабет стояла на коленях рядом с ним, очень близко; Традескант чувствовал тепло ее тела, слышал ее тихое ритмичное дыхание. «Господи, благослови нас обоих, — подумал он. — И дай нам прожить в дружбе и добросердечии». Он ждал от Элизабет только дружбы и ничего больше; дружба и партнерство на всю жизнь, общие неразрывные интересы. Тут некстати на ум снова пришла Кэтрин с темными глазами и низко вырезанным корсажем. Если бы он женился на Кэтрин, то наверняка бы не проводил первую брачную ночь на коленях в молитве.
Джон открыл глаза и забрался в постель. Элизабет все так же стояла на коленях у кровати, ее голова была наклонена, губы двигались. С внезапным раздражением Традескант нагнулся и задул свечу. В комнате воцарилась темнота. Во мраке и тишине он по шорохам ощущал, как Элизабет поднялась с колен и через голову сняла рубашку. Обнаженная, она легла рядом с ним. Джон был ошеломлен откровенной чувственностью этого движения. То, как просто женщина разделась догола сразу после молитвы, спутало его простые представления о разделении женщин на хороших и плохих, на безгрешных и сексуальных. Но Элизабет была его женой и имела право находиться рядом. При виде ее тела, освещенного лунным светом, Джон испытал желание. Он пожалел, что теперь нечем зажечь свечу, которую он, разозлившись,