— А это не ослабляет луковицу? — поинтересовался Джон.
Фермеры отрицательно закачали головами.
— Это помогает им делиться, — подал голос один из них. — Размножаться. И тогда что ты имеешь?
Джон пожал плечами.
— Две луковицы там, где была одна, — объяснил фермер. — И если цветы вырастут разного окраса, тогда ты в тысячу раз увеличишь свое состояние. Ну а если они останутся того же цвета, их просто станет в два раза больше, и ты все равно получишь двойную прибыль.
— Это просто чудо какое-то, — изумился Джон. — Без лишних усилий денежки удваиваются каждый год.
Фермер откинулся назад на своем стуле и добродушно улыбнулся.
— Не просто удваиваются. Цены постоянно растут. От сезона к сезону покупатели готовы платить все больше и больше. — С видом полного удовлетворения он почесал обширный живот. — Прежде чем я уйду на покой, я обзаведусь приличным домом в Амстердаме. И все благодаря своим тюльпанам.
— Я буду покупать у вас, — пообещал Джон.
— Милости просим на аукцион, — твердо произнес фермер. — Я не продаю частным образом. Тебе нужно участвовать в торгах.
Традескант колебался. Аукцион в чужой стране на незнакомом языке мог оказаться слишком дорогим удовольствием. Тут еще один фермер подался вперед и сказал:
— Ты обязан. Рынок тюльпанов полностью поделен. Все должно проходить коллегиально, в оговоренном порядке. Без участия в аукционе ты ничего не сможешь приобрести. Идет строгий учет, сколько можно заработать на каждом окрасе.
— Но я лишь собираюсь купить цветы, — запротестовал Джон. — Я не желаю участвовать в коллегиальных торгах и не понимаю, как это делается. Я просто хочу купить цветы.
Первый фермер покачал головой.
— Для тебя это просто цветы, а для нас торговля. Мы, торговцы, образовали коллегию, покупаем и продаем друг у друга на виду. Благодаря этому мы знаем цены, следим за их ростом и не отстаем от рынка.
— Что, цены растут так быстро? — уточнил Джон.
— Никому не известно, как высоко они поднимутся. — Фермер широко улыбнулся и отхлебнул из большой кружки с элем. — На твоем месте я бы спрятал английскую гордость, обратился бы в коллегию, сделал заявку и приобрел цветы сейчас. В следующем году все подорожает, а тем более через два года.
Джон оглядел таверну. Крестьяне вокруг дружно закивали, причем без малейшего желания побыстрее заключить сделку, а со спокойной уверенностью участников неудержимо растущего рынка.
— Я возьму дюжину мешков простых красных и желтых, — решился Джон. — Где тут ваша коллегия?
— Да прямо здесь. — Фермер ухмыльнулся. — Нет такого дела, ради которого мы бы встали из-за стола.
Он взял чистую обеденную тарелку, нацарапал на ней цену и подтолкнул тарелку к Джону. Сосед Джона по столу ткнул его локтем в ребра и прошептал:
— Многовато. Сбей по крайней мере на дюжину гульденов.
Исправив цену, Традескант отправил тарелку обратно; продавец стер свою прежнюю цифру и написал новую. Джон согласился, и тарелку повесили на крюк на стене. Фермер протянул мозолистую руку.
— И это все? — осведомился Джон, пожимая ее.
— Все, — подтвердил продавец. — Бизнес у нас делается открыто, там, где каждый может видеть цену. Честно и справедливо, без ущерба для покупателя и продавца.
Джон кивнул.
— С вами приятно иметь дело, господин Традескант, — добавил фермер.
На следующий день тюльпаны были доставлены на постоялый двор. Джон отправил груз с курьером, дав строжайшие указания следить за ним, пока в лондонских доках его не погрузят в фургон из Хэтфилда. Также Джон послал письмо в Меофем, в котором передал привет и поцелуи малышу Джею и сообщил, что едет в Париж.
Как только Традескант запечатал письмо и передал его курьеру, он вдруг осознал, что стал настоящим путешественником. Его не пугали особенности Европы; он испытывал глубокое пьянящее чувство от того, что может нанять лошадь, сменить ее на другую, потом еще на одну и еще, пересечь верхом всю Европу, побывать в самом сердце католической Испании и даже забраться в Африку. Джон больше не был островитянином — он превратился в путешественника.
Он стоял у канала и смотрел, как баржа увозит прочь его драгоценные тюльпаны, затем повернулся и пошел назад на постоялый двор. Его уже ждала оседланная лошадь, походный мешок тоже был готов. Традескант полностью рассчитался, набросил на плечи толстый плащ, сел в седло и направил лошадь к западным воротам.
— Куда собрались? — окликнул его один из продавцов тюльпанов, увидев, что хороший клиент уезжает.
— В Париж, — крикнул Джон и засмеялся собственному волнению. — Хочу посетить сады французского короля и приобрести кое-какие растения. Мне нужно много. Наверное, придется скупить пол-Европы.
Продавец заулыбался, помахал ему рукой, и лошадь, позвякивая металлическими подковами о булыжную мостовую, неспешно вывезла Джона на большую дорогу.
Дороги были хорошими до самой границы, потом они ухудшились и превратились в грязные тропы, изобилующие выбоинами. Джон внимательно всматривался в леса с замками, скрывающимися среди деревьев. Как только он замечал свежепосаженную аллею, ведущую к замку, он сворачивал с пути, находил садовника и выяснял у него, где тот брал деревья. Если Традесканту попадался хороший поставщик редких деревьев, Джон оставлял заказ на сто штук и договаривался, что, когда похолодает и деревья можно будет благополучно транспортировать, их отправят в Хэтфилд. Для самого великого графа Сесила.
По мере того как Джон приближался к Парижу, леса редели, за исключением тех, которые берегли для охоты. Вдоль дороги выстроились небольшие сельские домики с огородами, удовлетворявшими ненасытные аппетиты города. Со своей выигрышной позиции на спине лошади Джон заглядывал поверх оград и изучал французские грядки. Как уроженец Кента он мог пренебрежительно отнестись к качеству местных яблок, но завидовал размеру и спелости слив; раз шесть он останавливался и покупал деревья, относящиеся к новым сортам.
Когда Традескант добрался до Парижа, его обоз напоминал путешествующий сад — два фургона, из которых выглядывали кроны с колыхающимися листьями. Он с трудом нашел гостиницу, принимавшую с большими обозами, там распаковал свежие приобретения и отослал их в Англию.
Как только покупки благополучно отбыли, Традескант отправился к прачке; та выстирала и накрахмалила его одежду и вычистила пыль с плаща-накидки. Теперь Джон мог воспользоваться рекомендательным письмом к садовнику короля Франции, знаменитому Жану Робену.
Робен, который был наслышан о Традесканте, расспрашивал гостя о новом великолепном дворце и садах Хэтфилда. Конечно, там все будет во французском стиле, ведь планировкой занимался француз, но какими будут парки и аллеи? А что думает Традескант о ценах на тюльпаны: они поднимутся или останутся на прежнем уровне еще на год? До какой степени может вырасти цена на луковицу? Должен же быть предел, выше которого никто платить не станет!
Традескант и Жан Робен пару часов гуляли по дорожкам королевского сада, после чего отдали должное потрясающему обеду, украшением которого стали несколько бутылок кларета из королевских погребов. Сын Жана Робена присоединился к ним, смыв с рук грязь после работы в саду. Он сел за стол и склонил голову в католической молитве. Пока звучали ритуальные слова по латыни, Традескант беспокойно ерзал на месте, но когда молодой человек поднял голову, Джон заулыбался и сказал:
— Надеюсь, мой сын последует моему примеру. Он совсем еще дитя, но я обучу его своей профессии, и — кто знает?
— Мужчина, владеющий ремеслом, обязан передать свои навыки, — заявил Жан Робен, говоря медленно ради гостя. — Саду требуется очень много времени, прежде чем он начнет плодоносить, значит, ты сажаешь сад для сына и следующих поколений. Это прекрасно, когда можешь произнести: «Посмотри на дерево внимательно, сынок. Когда оно достигнет определенной высоты, ты должен обрезать его так-то и так-то». Хорошо быть уверенным, что сад продолжит расти, что твоя работа и планы будут жить уже после тебя.
— Это бессмертие для простого человека, — задумчиво промолвил Традескант.
— Ничего так не желаю, как оставить после себя чудесный сад. — Жан Робен улыбнулся сыну. — А какое наследство для юноши!
Неделю спустя на прощальном ужине Жан и Традескант поклялись в вечной дружбе и верности братству садоводов. Джон был нагружен коробами с посадочным материалом, кошелями с семенами и дюжинами корешков и саженцев.
— И куда ты направишься теперь? — полюбопытствовал Робен.
Джон очень хотел в Испанию — медленно ехать по сельским дорогам и собирать растения с каждой обочины.
— Домой, — ответил он на своем плохом французском. — Домой, к жене.
Робен шлепнул гостя по спине.
— И к новому саду в Хэтфилде! — воскликнул он, будто не сомневаясь в том, что это самое важное.
В декабре Традескант вернулся в Меофем. Он поцеловал Элизабет, затем помирился с малышом Джеем, который рассердился из-за того, что на него не обращают внимания. Джон привез сыну вырезанного из дерева маленького французского солдатика, одетого в форму личной стражи короля. Джей уже бегло разговаривал и был чрезвычайно тверд в суждениях. Утром после приезда Традесканта он закапризничал: ему не понравилось, что отец лег в постель к матери.
— Это мое место, — возмущенно заявил мальчик, сердито глядя на отца.
Джон, собиравшийся заняться с женой любовью сразу после пробуждения, был обескуражен очевидной враждебностью на личике сына.
— Это моя постель, — резонно возразил Джон. — И моя жена.
— Она моя мама! — завопил малыш и бросился на отца.
Традескант перехватил крохотные кулачки и зажал извивающееся сердитое тельце под мышкой.
— Вот тебе на! Это еще что такое? Я дома, и это мое место.
Элизабет улыбнулась обоим.
— Он был здесь мужчиной три месяца; тебя не было слишком долго.
Наклонившись к брыкающемуся маленькому сыну, Джон смачно поцеловал его в голенький животик со словами: