— Хотел бы я иметь такую возможность — отказываться от своих обязанностей, когда у меня нет настроения, — заявил Фелтон, глядя вслед адмиралу.
Джон послал матросов ловить рыбу и к вечеру смог предложить Бекингему блюдо скумбрии. Когда он поставил поднос, Бекингем лениво промолвил:
— Не уходи.
Джон ждал у двери, пока Бекингем молча ел. Казалось, весь корабль погрузился в тишину. Закончив обедать, герцог встал из-за стола и распорядился:
— Принеси мне горячей воды.
Традескант отнес поднос на камбуз и вернулся с кувшином нагретой морской воды.
— Извините, только соленая, — сказал он.
— Без разницы, — махнул рукой Бекингем.
Он снял льняную рубашку и штаны. С полотенцем в руках Традескант наблюдал, как герцог моется и мокрыми пальцами расправляет свои темные кудри. Он встал, и Джон завернул его в простыню. Потом Бекингем лег на кровать, на расшитое алое покрывало, все еще обнаженный. Традескант не мог отвести от него глаз: герцог был прекрасен, как статуя в садах Нью-Холла.
— Хочешь снова спать здесь? — поинтересовался его светлость.
— Если вам угодно, милорд, — ответил Джон, стараясь не выказывать надежду.
— Я задал тебе вопрос: чего ты хочешь, — возразил Бекингем.
Джон замешкался.
— Вы мой господин. Вы должны приказать.
— Но что ты сам об этом думаешь? Желаешь остаться здесь, как прошлой ночью? Или пойдешь в свою постель? Ты волен делать так, как считаешь нужным, Джон. Я не принуждаю тебя.
Традескант поднял глаза на порочную улыбку герцога и почувствовал, как запылало его лицо.
— Я хочу вас, — признался Джон. — Хочу быть с вами.
Бекингем вздохнул, словно освободился от какого-то страха.
— Как мой любовник?
Джон кивнул, осознавая всю глубину греха и страсти, будто грех и страсть едины.
— Унеси кувшин с тазом и возвращайся, — велел герцог. — Желаю сегодня ощутить любовь мужчины.
На следующее утро они заметили вдали Корнуолл; осталась лишь одна ночь до прибытия в Портсмут. Джон ожидал, что его прогонят, но после того как священник прочитал вечерние молитвы и покинул каюту, Бекингем поманил его пальцем. Традескант запер дверь и провел ночь с герцогом. Они изучали тела друг друга, как новички в деле страсти. Кожа Бекингема была гладкой и мягкой, но мускулы твердыми от верховой езды и бега. Джон стыдился седых волос на груди и мозолистых рук, но вес его сильного тела заставлял более молодого мужчину стонать от наслаждения. Их губы сливались в поцелуе, они медлили, исследовали, пили влагу изо рта друг у друга. Они боролись друг с другом как воины, как спаривающиеся животные, испытывали на прочность, не щадя друг друга и не предаваясь сентиментальностям, но в основе сохраняя неуправляемую нежность варваров, пока Бекингем не прошептал, задыхаясь:
— Больше не могу ждать. Я так хочу этого.
Он открылся Джону, и они разом упали в темный мир боли и наслаждения, пока боль и наслаждение не слились в одно и тьма не стала полной.
НОЯБРЬ 1627 ГОДА
На рассвете они проснулись от шума, производимого матросами на подходе к порту. Времени для слов не оставалось, да и то, что произошло между ними, было глубже простых слов. Джон верил, что теперь они связаны друг с другом и ничто не сможет их разделить. То была любовь мужчины к брату по оружию, сильная, могучая любовь вассала к своему господину, а теперь еще и страстная преданность любовников, которые обнаружили все наслаждения мира в телах друг друга. Пока Джон быстро одевался, Бекингем улыбался, вытянувшись на постели. При виде этой шаловливой соблазнительной улыбки желание Традесканта, теперь казавшееся ненасытным, снова возродилось.
— Где мы ляжем сегодня? — спросил он.
— Не знаю, какой прием меня ждет, — отозвался Бекингем; его улыбка погасла. — Нам придется искать двор. Учитывая время года, есть шанс, что Карл сейчас в Уайтхолле. Возможно, мне будет непросто сохранить свое положение при дворе.
— При любом раскладе я ваш, — просто сказал Джон.
На лице герцога промелькнула слабая улыбка.
— Я знаю, — спокойно ответил он. — Пока мне нужно, чтобы ты был рядом.
— А после Уайтхолла?
— Домой на Новый год. — Бекингем изобразил покаянную гримасу. — К нашим любящим женам.
Традескант помедлил.
— Я мог бы отослать супругу в Кент, — наконец предложил он.
Элизабет и долгие годы брака казались теперь частью какой-то другой жизни, ничто не могло помешать его новому существованию, его новой любви, этой внезапно нахлынувшей страсти.
— У моей жены семья в Кенте. Она может навестить их. А я бы остался в Нью-Холле один, с вами.
— Нет надобности. Мы будем постоянно путешествовать, ты и я. Ты всегда будешь мне нужен. Люди станут сплетничать, но они всегда сплетничают. Ты будешь служить мне в спальне, как во время нашего плавания. Ничто не разлучит нас.
Встав коленями на кровать, Традескант потянулся к Бекингему. Двое мужчин обнялись. Кудрявые волосы герцога щекотали щеку и шею садовника. Рука Джона скользнула вниз по теплому телу господина и ощутила твердость его желания, что поднялось, приветствуя прикосновения.
— Ты хочешь меня, — заметил Джон.
— Очень.
— Я боялся, что все это продлится недолго, — признался Традескант. — Станет частью этих безумных дней. Поражения и горя. Я боялся, что сразу по прибытии в порт вы забудете меня.
Бекингем покачал головой.
— Только не сейчас. Я не вынесу, если останусь без тебя.
Говоря о своих чувствах после долгих лет добровольного молчания, Джон ощущал себя очень странно. Он казался себе таким свободным, будто открыл где-то внутри незнакомую территорию, личную Виргинию.
— Мы будем вместе, — пообещал герцог.
Он отбросил простыни, и у Джона при виде безупречного тела перехватило дыхание. Широкие плечи, длинные ноги, копна волос вокруг вставшего пениса, гладкая белая кожа живота и груди со спутанными темными волосами. Джон рассмеялся сам над собой.
— Я потерял голову от любви, как девушка! У меня просто дух захватывает, когда я смотрю на вас.
Бекингем улыбнулся.
— Мой Джон, — промолвил он, надевая льняную рубашку. — Люби только меня.
— Клянусь.
— Я серьезно. — Герцог выдержал паузу. — Не потерплю соперников. Ни жену, ни ребенка, ни другого мужчину, даже твои сады не потерплю.
Джон покачал головой.
— Конечно, никого и ничего, только вы, — заверил он. — Раньше вы были моим господином, но теперь я ваш душой и телом.
Бекингем надел алые лосины и красные штаны, расшитые золотом. Он рассеянно повернулся к Джону спиной, и тот завязал алые кожаные тесемки, наслаждаясь этой интимностью, этими небрежными прикосновениями.
— Ты мой талисман, — пробормотал Бекингем точно сам для себя. — Ты был человеком Сесила, теперь ты мой. Он умер, не замарав себя бесчестьем, и я должен умереть так же. Сегодня выяснится, простит ли меня король за эту неудачу.
— Не было никакой неудачи, — возразил Джон. — Вы сделали все, что могли. Неудачи были у других. Флоту не удалось доставить вам продовольствие и боеприпасы, но ваши отвага и честь были безупречны.
Герцог прижался спиной к садовнику и почувствовал теплое крепкое тело своего любовника. Он закрыл глаза. Джон обхватил руками герцога, наслаждаясь твердостью его груди по контрасту с мягкостью его кудрявых волос.
— Мне необходимо слышать такие слова, — прошептал Бекингем. — Только ты один убеждаешь меня. Мне необходимо знать, что ты веришь в меня, Джон, особенно когда я сам в себя не верю.
— Не припомню, чтобы вы хоть на миг испугались, — пылко произнес Традескант. — Ни разу я не видел ваших сомнений или трусости. Вы были лордом-адмиралом каждую минуту. Никто не сделал больше. Никто не может приуменьшать ваши заслуги.
Бекингем выпрямился, расправил плечи и поднял подбородок.
— Сегодня, какая бы ни сложилась ситуация, я буду мысленно повторять твои слова. На острове ты был всему свидетелем. Здесь тоже оставался со мной и любил меня. Ты человек, мнению которого доверяют. И ты мой — как ты там выразился? — душой и телом.
— До самой смерти.
— Поклянись.
Бекингем повернулся и с внезапной страстью схватил Джона за плечи, затем сжал его лицо ладонями.
— Поклянись, что ты мой до самой смерти!
Традескант не колебался.
— Клянусь всем святым, что я только ваш и больше ничей! И я пойду за вами и буду служить вам до самой смерти.
Это была страшная клятва, но Джон не ощущал ее тяжести. В его душу вселилось потрясающее чувство радости, что наконец он посвятил себя другому человеку без остатка, будто годы с Элизабет были всего-навсего поиском особой интимности, которую никак не получалось обрести. Женственность Элизабет, ее вера, их непохожесть — из-за всего этого он никогда не понимал ее по-настоящему. Между ними неизбежно вставали различия мнений, вкусов и образа жизни.
Тогда как Бекингем глубоко проник Джону в сердце. Теперь ничто не могло разлучить их. Это не было любовью между мужчиной и женщиной, основанной на различиях, постоянно сражающейся с этими различиями. Это была страсть между мужчинами, которые начинают как равные и как равные прокладывают себе путь к взаимной страсти и взаимному удовлетворению.
Руки Бекингема расслабились.
— Мне необходимо было это услышать, — задумчиво промолвил он. — Это как четкая субординация: я нужен был старому королю, он звал меня «мой верный пес». И брал меня по-собачьи. А теперь ты нужен мне, и ты будешь моим псом.
Шум на палубе усиливался, уже можно было различить голоса матросов, которые требовали буксировочный трос. Потом все ощутили мягкий толчок, когда корабль спустил паруса и его взяли на буксир.
— Принеси горячей воды, — велел Бекингем. — Я должен побриться.
Джон кивнул и выполнил обязанности юнги с пьянящим наслаждением. Он стоял рядом с Бекингемом, пока тот сбривал с гладкой кожи темную щетину, держал наготове полотенце, пока тот умывался, а потом подал господину чистую рубаху, жилет и парадный камзол. Бекингем одевался молча, его рука, когда он потянулся за флаконом с духами, дрожала. Он сбрызнул духами волосы, надел шляпу с плюмажем, сияющую бриллиантами, и улыбнулся своему отражению в зеркале. Улыбка вышла пустой и испуганной.