— В чем дело, сударыня?
Женщина повернула к нему лицо, пустое от долгого голода и затуманенное горем.
— Мой муж… Я жду мужа. Может, он прибудет на другом корабле?
— Как его имя?
— Томас Блэксон. Он пахарь, но его забрали в солдаты. Он и ружья-то в руках никогда не держал.
Джон помнил Томаса Блэксона — когда вместе со своим господином он отправился на вылазку, тот предложил ему поливать растения. Блэксон был человеком крупным, таким же терпеливым и работящим, как быки, которых он погонял. В последний раз Джон видел его перед цитаделью Сен-Мартен. Томасу приказали подниматься по лестнице и атаковать защитников на верху стены. Он послушно полез по лестнице, которая на пять футов не доставала до верха. Француз перегнулся через стену и сбил смехотворно легкую мишень — крупного человека, застрявшего на ступенях, всего в пяти футах от него.
— Мне жаль, сударыня, но ваш муж мертв.
Ее бледное лицо побелело еще больше.
— Он не может умереть, — возразила она. — Я жду ребенка. Я обещала ему сына.
— Мне жаль, — повторил Джон.
— Может, он на другом корабле?
Джон покачал головой.
— Нет.
— Он ведь меня не бросит, — убеждала женщина. — Он ни за что меня не бросит. Ему вообще не следовало идти в армию, но на него надавили и забрали против воли. Мне пообещали, что сам герцог поплывет с ними, что герцог позаботится о своих людях.
— Я видел, как он упал, — сообщил Традескант, чувствуя, как по жилам растекается усталость. — Ваш муж умер героем. Но он умер, сударыня.
Женщина отшатнулась от него, будто он разом стал ей неприятен, будто она не желала слушать такого лжеца.
— Я подожду, — ответила она. — Муж вернется на другом корабле. Он не бросит меня. Только не мой Томас. Он ни разу не опаздывал на свидания, ни разу, пока ухаживал за мной. Он никогда не опаздывал домой к обеду. Он не бросит меня сейчас.
Джон обернулся. Придворные рассаживались по каретам. В доме капитана Мейсона их ждали тонкие вина и изысканные блюда. Кто-то швырнул в море пустую бутылку. Традескант отошел от женщины и поспешил к Бекингему, как раз когда тот забирался в карету.
— Милорд?
— А, Джон.
— Где дом капитана Мейсона?
Кейт взяла мужа за накидку и потянула в карету.
— Недалеко от собора, — сказал Бекингем. — Но тебе незачем туда ехать, Традескант. Можешь отправляться домой.
— Я думал, что буду при вас…
Бекингем улыбнулся своей веселой улыбкой.
— Смотри, как меня отлично встретили! — Он рухнул на сиденье и обвил рукой талию жены. — Я не нуждаюсь в твоих услугах, Джон. Можешь возвращаться в Нью-Холл.
— Милорд, я…
Джон замолчал. Старая графиня пристально на него посмотрела, а он боялся ее черного глаза.
— Вы велели, чтобы сегодня я находился при вас.
Герцог снова рассмеялся.
— Да, конечно. Но слава богу, мне ни к чему твоя забота. Король — мой друг, жена со мной, мать охраняет интересы моей семьи. Отправляйся домой, Джон. Увидимся в Нью-Холле.
Он кивнул форейтору, тот закрыл дверцу, оттолкнул садовника и взлетел на запятки. Карета покатилась по мостовой.
— Но когда я увижу вас? — крикнул Джон.
Он был бы счастлив ехать хоть на запятках, или бежать сзади, или лежать, как собака, на полу у ног хозяина.
— Когда я увижу вас снова?
— Когда я появлюсь в Нью-Холле! — отозвался Бекингем.
Традескант отстал; герцог помахал ему рукой из окна.
— Спасибо за заботу, Джон! Я этого не забуду!
Головная лошадь поскользнулась на брусчатке, и карета на мгновение остановилась. Джон воспользовался шансом и снова поспешил к окну.
— Но я думал, что останусь с вами! У вашего плеча! Вы же сами говорили… милорд… вы же сами обещали!
Жена Бекингема прижалась к герцогу, ее прелестное шелковое платье было измято его руками. Удивляясь упорству Джона, она подняла на мужа полные смеха глаза.
— Я отпустил тебя! — Бекингем был тверд. — Не будь назойливым! Отправляйся в Нью-Холл. И не оскорбляй меня просьбами о большем.
Традескант застыл на мощеной мостовой словно вкопанный. Он смотрел, как карета, покачиваясь, удаляется по причалу. Остальные кареты, как на блестящем променаде, последовали за королевским экипажем. Традесканту пришлось отступить в сторону и пропустить их. И вот все исчезло: лошади, идущие рысью, веселые нарядные придворные, яркие ливреи. Джон снова находился среди серости и траура.
Он стоял неподвижно, пока не скрылась последняя карета. Он с трудом мог поверить в прощальные слова своего господина. Джон умолял не отталкивать его, а герцог ответил так, будто он просил денег. Бекингем, как прекрасная птица, ускользнул из рук Джона и улетел прочь. С тем же успехом можно свистеть и призывать вольную птицу вернуться в клетку. Традескант был порабощен страстной любовью и священной клятвой, одержим болезненным желанием. Он поклялся любить своего господина до самой смерти, но только сейчас осознал, что Бекингем никаких клятв не давал.
Джон медленно поднялся по сходням в свою каюту. Во время путешествия он редко бывал там, и кто-то украл его походные сапоги и теплый плащ. Традескант подумал, что придется покупать новые в Портсмуте, а там за такие вещи дерут втридорога. Он вытащил свой мешок и начал укладываться. Сейчас, после пяти месяцев в море, он почти не замечал колебаний корабля, качающегося на якоре в гавани. Как только на берег сошли офицеры, экипаж растворился. Все было тихо, слышалось лишь поскрипывание старой древесины. Каюта Джона выглядела заброшенной. Последние дни он проводил с Бекингемом, и его койка стала влажной. Даже растения были забыты, земля в маленьких горшочках высохла. Он понимал, что, наверное, совсем обезумел, раз вез растения из такой дали, а в последние три дня не следил за ними. Традескант принес кувшин с водой и тоненькой струйкой полил их.
Ему казалось, что он понял разочарование женщин: женщина отдает любовь и доверие, а потом обнаруживает, что все это время ее избранник был легкомысленным, непостоянным и ветреным. Она досадует, что выпустила из рук нечто драгоценное, редкий саженец. Она ранена (а Традескант ощущал боль как от раны), но в то же время чувствует себя дурой. Традескант испытывал такое унижение, как никогда в жизни. Если ты ученик садовника, это, конечно, низкое положение, но ты можешь гордиться своей работой, ты видишь открывающиеся перспективы. Но быть любовником благородного господина — это занятие для глупцов. Бекингем использовал Джона, взял утешать, отгонять страхи и поддерживать отвагу и уверенность в себе. А теперь рядом с герцогом его мать, и Кейт, и король, и двор, его богатство и радость. А все, что осталось Традесканту, — увядший левкой и большой куст полыни в сухой земле, боль в спине — от оскорбления, и боль в животе — от горя.
Он мрачно поднял мешок, пригнулся под низким дверным проемом, поднялся по трапу на палубу и с трудом спустился по сходням. На борту не с кем было прощаться, на берегу — некому встретить. Вдова с бледным лицом вскинула голову, когда услышала шаги, но тут же снова понурилась. Традескант прошел мимо, не проронив ни слова утешения. У него не осталось слов утешения. Он отвернулся от моря и побрел по булыжной мостовой к городу, непривычно ступая ногами, обутыми в туфли, по твердой земле.
Кто-то зашагал рядом.
— Вы поговорили с герцогом о моем повышении?
Это снова был Фелтон.
— Простите, — извинился Джон. — Забыл.
Но на сей раз лейтенант не рассердился.
— Должно быть, герцог сам все понял, — радостно сообщил он. — Теперь я готов поспорить с теми, кто называет его дураком. Он обещал мне капитанскую должность. Я уйду в отставку капитаном, а это кое-что да значит для бедного человека, господин Традескант.
— Рад за вас, — медленно ответил Джон.
— Никогда больше не пойду на войну, — рассуждал Фелтон. — Плохая была кампания, плохо спланированная, плохо проведенная, ужасно тяжелая. Были моменты, когда я плакал как ребенок. Боялся, что мы никогда уже не выберемся с этого проклятого острова.
Джон кивнул.
— Он ведь больше никогда так не сделает? — продолжал Фелтон. — Пусть французы сами воюют. Зачем им страдания англичан? Мы должны защищать только свои берега и земли, как было при королеве. В полной безопасности благодаря морю. Что мне французы и их проблемы?
— Я тоже так считаю, — согласился Джон.
Они дошли до конца причала. Садовник повернулся и протянул собеседнику руку.
— Храни вас Господь, Фелтон.
— И вас тоже, господин Традескант. Сейчас, когда мы дома, возможно, герцог подумает о людях здесь, на родине. Ведь столько нищеты вокруг. Смотреть на детей в моей деревне — сердце разрывается. Они не посещают школу, им негде играть, все общинные земли огорожены, у них нет ни молока, ни мяса, ни меда. Даже хлеба не хватает.
— Может, и подумает.
Они пожали друг другу руки, но Фелтон медлил.
— Если бы я был герцогом и мог советовать королю, я бы попросил остановить огораживания и освободить землю для народа. Так, чтобы каждый получил свою делянку и выращивал овощи или держал свинью. Если бы я давал советы королю, я бы сказал, что прежде, чем двигать алтарь в церкви направо, или в сторону, или вообще куда-нибудь, сначала следует накормить людей. Перед причащением глотком церковного вина нам нужен хлеб.
Традескант снова кивнул, но он знал то, что, скорее всего, не знал Фелтон: король никогда не видел на улицах попрошаек, не видел голодных детей. Он проезжал в карете от роскошного загородного поместья к охотничьему домику. Он плыл на королевском барке от одного дворца на берегу к следующему. И кроме того, разрешение землевладельцу на огораживание приносило доход королевской казне, тогда как отказ от этого пошел бы на пользу только беднякам, а Карлу не хватало бы наличных.
— Король милосерден? — спросил вдруг Фелтон. — А Бекингем хороший человек? Он ведь великий герцог.
— О да, — заверил Джон.
Боль в животе растеклась по всему телу, до кончиков пальцев на руках и ногах. Он почувствовал, что плечи и ноги онемели, что если он не начнет двигаться к дому как можно скорее, то просто ляжет на мостовую и умрет.