— Извините меня, я должен идти. Меня ждет жена.
— О, я тоже должен идти! — вдруг вспомнил Фелтон. — Слава богу, и у меня есть жена, которая ждет. Пусть теперь называет меня капитаном.
Он подхватил походный мешок и, насвистывая, пошел прочь. Джон смотрел на носки туфель и ставил одну ногу перед другой, словно только что научился ходить. При каждом шаге он будто снова слышал голос Бекингема и его прощальные фразы: «Я отпустил тебя! Не будь назойливым! Отправляйся в Нью-Холл. И не оскорбляй меня просьбами о большем».
Традескант даже не подумал, как доберется до Нью-Холла. Он был на таком пике желания и счастья, что представлял себе, как они с герцогом помчатся верхом бок о бок, вдвоем, вместе. Или, может, поедут в карете герцога, будут качаться на ухабах плохих дорог и смеяться, когда придется останавливаться для смены колеса, или плечом к плечу подниматься в гору, чтобы пожалеть лошадей.
Но теперь он брел один, еле волоча ноги в новых жестких сапогах. У него были кое-какие деньги, он мог бы нанять или купить лошадь или попроситься в какую-нибудь повозку. Но по мере того, как медленно вставало солнце («Английское солнце», — подумал Джон с внезапной болью узнавания), он обнаружил, что хочет идти пешком, идти как бедняк, идти медленно по разбитой дороге, которая вела от порта в Лондон. Ему нравилось смотреть на рдеющиеся румянцем цветы на деревьях и ягоды на живых изгородях, на то, как ветер разносит семена трав. Ему казалось, что он долгие годы провел в изгнании, что мечтал об этих тропинках, о солнце, таком теплом и мягком. Мечтал все время, что они провели на том острове, пойманные в ловушку, ожидая подкрепления, ожидая решающей битвы, ожидая победы и славы.
В середине дня он постучал в дверь небольшого фермерского дома в стороне от дороги и поинтересовался, можно ли купить какой-нибудь обед. Жена фермера выложила на доску хлеб с сыром и поставила кувшин с элем. Кожа на ее руках была покрыта грязью и царапинами от шипов, грязь была и под ногтями.
— У вас сад, — догадался Традескант.
Хозяйка потерла руки о фартук.
— Я с ним воюю, — ответила она с сильным хэмпширским акцентом. — Но это просто лес, как лес Спящей красавицы. Когда я ложусь отдохнуть, он тут же дорастает до самых окон. Представьте, я полола грядку с клубникой и наткнулась на кустик с шипами. Клубника с шипами! Да весь сад зарастет сорняками и шипами, дай ему волю.
— Клубника с шипами? — уточнил Джон.
Он отодвинул эль в сторону. Боль все еще жила глубоко внутри, но он не мог отказать себе в удовольствии и дал волю небольшому любопытству.
— У вас клубника с шипами? Можно взглянуть?
— Почему нет? Какая с нее польза? На ней вырастают зеленые ягоды. Ни съесть, ни варенье сварить.
— Это диковинное растение, — сообщил Джон. — Я просто большой специалист по диковинам, я был бы рад, если бы вы показали мне эту клубнику. Будьте так добры. Я бы заплатил вам…
Он почувствовал, что улыбается, что мускулы на лице расправляются и гримаса боли исчезает.
— Берите так. — Хозяйка махнула рукой. — Только ищите сами. Я выполола ее и выбросила с другими сорняками в навозную кучу. Так что придется там порыться.
Джон захохотал и тут же замолк, изумленный этим странным звуком. Уже несколько месяцев он не смеялся. Время, проведенное с господином, было временем страсти, изгонявшей тоску в темноте. Но теперь он был дома, на английской земле, под английским солнцем, и перед ним стояла женщина, у которой выросла зеленая клубника с шипами.
— Я найду ее, — заявил Традескант. — И попробую вырастить в своем саду. А если окажется, что это действительно штука интересная или имеет какие-то интересные свойства, то пришлю вам ус.
Женщина покачала головой, удивляясь его причуде.
— Вы из Лондона?
— Да, — подтвердил Джон.
Он не хотел называть Нью-Холл, чтобы его не разоблачили как слугу герцога Бекингема. Хозяйка кивнула, как будто это все объясняло.
— А нам здесь нравится красная клубника, которую можно есть, — промолвила она мягко. — Не посылайте мне ус. Можете заплатить пенни за обед и за клубнику с шипами и идите себе дальше. Мы в Хэмпшире любим клубнику красную.
ЗИМА 1627 ГОДА
Когда Джон появился в воротах, Элизабет как раз была в саду. В прохладном вечернем свете она срезала травы; в корзинке, стоявшей перед ней на земле, качали головками ромашки. Услышав неровные шаги мужа, она подняла глаза и бросилась к нему, но сразу остановилась. Его сгорбленная фигура, понурые плечи подсказали ей, что возвращение Джона счастливым не назовешь.
Она медленно пошла к мужу, отмечая на его лице новые приметы боли и разочарования. Его хромота, которую, как он думал, она не замечала, усугубилась. Элизабет положила руку ему на плечо.
— Муж? — мягко сказала она. — Добро пожаловать домой.
Традескант оторвал взгляд от земли, и когда она встретилась с его темными глазами, то отшатнулась.
— Джон, — прошептала Элизабет. — О мой Джон, что он сделал с тобой?
Хуже вопроса и придумать было нельзя. Он выпрямился во весь рост, его лицо стало каменным.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего. Ничего. Входи и садись.
Элизабет подвела его к скамейке перед домом, ощущая в ладони его дрожащую руку.
— Я принесу тебе стакан эля. Или ты хочешь чего-нибудь горяченького?
— Чего угодно, — отмахнулся Традескант.
Она испытывала смятение. Джей был еще на работе, подрезал деревья в фруктовом саду при дворце и занимался прополкой. Элизабет не посылала за ним, опасаясь ссоры между отцом и сыном, и теперь, когда увидела измученное лицо Джона, испугалась, что сын выйдет победителем. Джон вернулся домой стариком. Элизабет бросилась в дом, принесла кувшин эля и ломоть домашнего хлеба. Она поставила все на скамью рядом с мужем и хранила молчание, пока он пил. От еды он отказался.
— Мы слышали, что вы проиграли, — наконец сообщила она. — Я боялась, что тебя ранило.
Элизабет покосилась на супруга, вдруг заподозрив, а нет ли у него физического ранения, которое он скрывает.
— На мне ни царапины, — отчитался Традескант.
Тогда интуиция подсказала Элизабет, что боль у мужа в душе.
— А его светлость? — не унималась она.
Что-то промелькнуло на лице Джона и тут же исчезло, словно молния темной ночью.
— С ним все в порядке, слава Богу. Король обрадован его возвращением, с ним жена, благодарение Богу.
Она слегка наклонила голову, но обнаружила, что не может заставить себя произнести «аминь».
— А ты… — бережно намекнула Элизабет. — Я ведь вижу, что с тобой не все в порядке, Джон. Я вижу, что ты не рад.
Традескант встретился с женой глазами, и она подумала, что впервые за всю их совместную жизнь он выглядит так, будто свет в его душе погас.
— Не буду озадачивать тебя своими горестями, Элизабет, — ответил Джон. — Я справлюсь. Я ведь не мальчик в начале жизни. Я справлюсь.
Серьезный взгляд Элизабет не дрогнул ни на йоту.
— Может, все-таки поделишься со мной. Или со Спасителем. Спрятанный секрет подобен спрятанной боли — становится только хуже.
Он кивнул, словно теперь знал все о спрятанной боли.
— Я попробую помолиться. Но боюсь, моя вера и так не была слишком твердой, а теперь я как будто вовсе потерял ее.
Если бы Элизабет поверила мужу, то была бы шокирована.
— Как можно потерять веру? — просто спросила она.
Джон посмотрел в сторону, на свой сад. Может, это случилось на острове? Может, его вера заболела так же, как те солдаты, которым пришлось спать на сырой земле? А может, утонула в море, как раз там, где настил был самым узким и где они лишились последнего штандарта? Или она истекла кровью по пути домой, когда раненые кричали так громко, что он слышал их даже сквозь скрип корпуса корабля? Всегда ли существовала эта неразрывная связь, соединяющая его с господином, господина с королем, а короля с Богом, и рвется ли вся цепь из-за потери одного звена? Или он забыл о вере точно так же, как забыл обо всем остальном, даже о левкое и полыни, потому что безумно влюбился, безумно возрадовался и создал себе бога из другого человека?
— Я не знаю. — Традескант вздохнул. — Возможно, Бог потерял меня.
Склонив голову, Элизабет быстро прочитала молитву, умоляя небеса подсказать, чем она может помочь мужу.
— Ты права, ты была права с самого начала, — продолжал Джон. — Нами правит глупец, который в руках у подлеца. За свою жизнь мне доводилось видеть, как люди умирают из-за сумасбродной прихоти этой парочки: и в Лондоне, где чума царит на улицах, и в деревнях по всей стране, где людей выгоняют из домов и садов, освобождая землю для овец лендлордов, и на этом проклятом острове, где мы установили осаду. Еды у нас было меньше, чем у осажденных, мы шли в атаку с пахарями и преступниками, наши штурмовые лестницы были намного короче стен, наш командир просто играл в солдатики, а король забыл прислать подкрепление.
Горечь Джона была как взрыв в тихом саду, даже хуже, чем его богохульство. Элизабет не ожидала когда-нибудь услышать такие слова от мужа, от садовника Сесила, который служил еще старой королеве. Супруг показался ей незнакомцем, ожесточившимся человеком, душа которого покрыта шрамами гибельного предательства, который наконец отважился на изменническую речь.
— Джон…
При виде ее удивления он обнажил зубы в безжалостной улыбке.
— Ты должна быть довольна. Много раз ты предупреждала меня. А теперь посмотри: наконец я прислушался к твоим поучениям и потерял веру в своего господина, в своего короля и в своего Бога. Разве ты не этого хотела?
Онемев от ужаса, Элизабет покачала головой.
— Разве не ты говорила мне, что он содомит и мастер управлять марионетками? Разве не ты умоляла меня отказаться от этой работы, как только мы приехали сюда? Разве не ты дала мне длинную ложку, чтобы я хлебал суп с самим дьяволом, когда я начал хранить его секреты?
Элизабет закрыла рот руками и с изумлением уставилась на мужа. Тот откашлялся и харкнул по-солдатски, будто вкус желчи был слишком для него горьким. Элизабет машинально присыпала плевок землей.