Есть полагалось в главном холле с другими членами королевского двора. Король требовал подавать там обед по полной программе, независимо от того, присутствует он сам во дворце или нет. По ритуалу на стол перед троном короля стелили скатерть и ставили блюда; все входившие и выходившие должны были кланяться трону.
— Но это же идолопоклонство! — неосмотрительно воскликнул Джон, наблюдая, как присутствующие кланяются пустому креслу.
— Так велел король, — ответил один из грумов королевской спальни. — Это поддерживает величие трона. Так поступали при королеве Елизавете.
Традескант покачал головой.
— Я помню времена Елизаветы, теперь уже один из немногих. Ее креслу и обеду кланялись, когда она собиралась сидеть за столом и трапезничать. Она была слишком бережливой и не позволила бы накрывать для нее в десяти дворцах, когда поесть намеревалась только в одном.
Слуга покачал головой, как бы предупреждая Джона быть осмотрительней в речах.
— Что ж, а теперь делается так, — заметил он. — Воля короля.
— Когда он приедет?
— На следующей неделе, — сообщил грум. — Вы увидите, как все изменится. Дворец лишь наполовину жив, когда их величества отсутствуют.
Он был прав. Когда двора не было, Отлендс напоминал деревню, пораженную чумой. Переходы между зданиями дворца были пустынными и молчаливыми, половина кухонь стояли холодными, очаги даже не разжигали. Но в начале сентября караван повозок и фургонов растянулся по дороге от Уэйбриджа, сотня барж поднялась от Лондона вверх по течению и доставила королевские вещи. Двор на месяц перебрался в Отлендс.
Дворец попал в осаду кухарок, горничных, конюхов, грумов, прислужников и мелких дворян. Это была целая армия кричащих, спорящих, командующих и поющих людей. У всех были срочные дела и серьезная ответственность, и все путались друг у друга под ногами. Нужно было развесить гобелены и картины, подмести полы и расстелить ковры. Вся самая красивая мебель короля путешествовала вместе с ним. Необходимо было безупречно подготовить покои короля и королевы. Прежде чем разжечь очаги, нужно было прочистить трубы, а для просушки отсыревшего постельного белья огонь требовался немедля. Вся деревня, распростершаяся на девяти акрах, была в состоянии полного сумасшествия. Даже шотландские борзые в конурах почуяли общее волнение и лаяли всю ночь под желтой сентябрьской луной.
Традескант нарушал правило обеда в главном холле и ходил в деревню Уэйбридж за хлебом, сыром и элем. Всю провизию он уносил с собой в маленький домик в парке. И там, по соседству, он и шелковичные черви жевали свои обеды. «Спокойной ночи, червячки», — бодро окликал их Традескант, задувая свечу. Глубокая деревенская тьма окутывала его спальню.
Джон не задумывался о встрече с королем. В последний раз он видел его величество в Портсмуте, где они оба ждали Бекингема, до этого — при отплытии первой экспедиции на Ре. Когда Джона проводили в королевскую спальню, он обнаружил со знакомым уколом печали, что озирается в поисках своего господина. Невозможно было поверить, что герцога уже нет.
И вдруг Джон увидел его, будто силой своего желания вызвал призрак. Это был портрет Бекингема в натуральную величину, написанный в темных богатых тонах. Герцог вытянул одну руку, словно демонстрируя длину и грацию пальцев и роскошь единственного бриллиантового перстня, другая рука лежала на богато изукрашенном эфесе шпаги. Его бородка была аккуратно подстрижена, яркая одежда была изящно вышита и инкрустирована. Однако внимание Традесканта привлекло лицо. Это был его господин, его утраченный господин. Густые темные волосы, высокомерно поднятые смеющиеся брови над темными глазами, неотразимая улыбка, та искра, тот намек на духовность и святость, которые разглядел король Яков, любивший все же чувственную красоту этого лица.
Традескант подумал о том, что в мыслях до сих пор касается своего господина почти каждое утро и каждый вечер, и о том, что, возможно, король тоже переступил через смерть друга. Джон понял, что королю гораздо легче, потому что он постоянно смотрит на это самонадеянное улыбающееся лицо, чувствует тепло этих глаз и может даже потрогать раму картины или поцеловать нарисованную щеку.
Портрет недавно появился в спальне вместе с красивыми занавесями и толстым турецким ковром на полу. Все ценные вещи короля переезжали вместе с ним, куда бы он ни отправлялся. И самой великой ценностью был портрет, который висел у кровати так, что король мог видеть его перед тем, как закрыть глаза вечером, и сразу, как только открывал глаза утром.
Карл появился из прилегающей личной комнаты и замешкался, застав Джона перед портретом. Наклон головы садовника и неотрывность взгляда напомнили королю, что Традескант тоже потерял человека, который был центром его мира.
— Т-ты смотришь на мой п-портрет герцога.
Джон обернулся и упал на колени, немного дернувшись от боли, когда больное колено ударилось об пол.
Король не велел ему подняться.
— Твоего п-покойного господина.
В его голосе остались следы парализующего заикания, от которого он страдал ребенком. Только со своим ближайшим окружением он общался без затруднений, только с двумя людьми, герцогом и теперь с женой, он говорил совершенно свободно.
— Должно быть, ты с-скучаешь по нему, — продолжал король.
Фраза звучала скорее как приказ, а не как выражение сочувствия. Джон посмотрел на лицо короля. Горе изменило его, он выглядел более усталым и казался старше. Его каштановые волосы поредели. Тяжелые веки нависали над глазами, будто ему все наскучило и он уже ничего не ждет.
— Я все еще горюю по нему, — честно признался Джон. — Каждый день.
— Ты л-любил его?
— Всем сердцем, — подтвердил Джон.
— А он л-любил тебя?
Традескант поднял глаза на короля. За вопросом крылась страсть. Даже после смерти Бекингем все еще вызывал ревность.
— Немного любил, — ответил Джон, — когда я служил ему особенно хорошо. Но одна его улыбка была дороже золотой монеты.
Наступило молчание. Карл многозначительно кивнул, словно это высказывание было важным, отвернулся к окну и посмотрел вниз на королевский двор.
— Ее величество распорядится, ч-чего она желает. Но я хочу, ч-чтобы один двор засадили р-розами. Розовые лепестки будут бросать во время маскарадов.
Джон кивнул. Человек, который мог так легко перейти от смерти друга к розовым лепесткам для маскарадов, был действительно хозяином, которого трудно полюбить.
Король обернулся и вздернул брови.
— Да, ваше величество, — отчеканил Традескант со своего места на полу.
Он задался вопросом, что подумал бы его господин сэр Роберт Сесил, бывало распекавший более великого монарха, чем Карл, который исповедуется в своем горе садовнику, но при этом оставляет его коленопреклоненным на артритных ногах.
Послышались шелест шелка и перестук высоких каблучков.
— А! Мой садовник! — раздался голос королевы.
Уже и так униженный, Джон попытался поклониться и почувствовал, что выглядит совершенно смехотворно. Он вскинул голову. Королева была невысокого роста, полненькая, руки унизаны кольцами, волосы завиты, лицо сильно накрашено и с мушками. На ней было платье с низким вырезом, которое вызвало бы порицание Элизабет; Традескант знал, что юбки королевы окружены густым облаком аромата, который вызвал бы негодование обитателей «Ковчега». Ее величество одарила садовника яркой улыбкой, светившейся в ее темных глазах, и протянула маленькую ручку. Джон поцеловал ее.
— Встань! Встань! — поторопила она. — Обойдешь со мной сад, и я посмотрю, что предстоит сделать.
Поток фраз показался ему таким быстрым после спотыкающейся речи ее мужа, и акцент был таким сильным, что Джон не понял ни слова.
— Ваше величество? — обратился он к королю в поисках помощи.
Тот сделал быстрый жест рукой, явно обозначающий, что Джон свободен. Садовник снова низко поклонился и, пятясь, покинул комнату. К его изумлению, королева отправилась с ним. Когда лакей распахнул дверь, Джон прижался к стене.
— Сюда! Пойдем! — бросила королева.
Она сбежала впереди него по лестнице и выскочила наружу, в личный сад короля, залитый летним солнцем.
— Здесь пусть растут благоухающие цветы, — указала она Джону. — Окна короля как раз выходят сюда; запах будет подниматься к нему в покои.
Традескант кивнул, изучил величественные стены, окружавшие двор, и пришел к выводу, что стена с южной стороны даст дополнительное тепло, а стена на востоке защитит посадки от ветра.
— В таких условиях я выращу практически все, что угодно.
— Это был сад матери моего мужа, — сообщила королева.
По легкому движению головы сразу стало понятно, что она не одобряет вкус предыдущей владелицы: низко растущие травы и регулярный сад с дорожками, посыпанными цветным гравием.
— Хочу, чтобы у стен цвели розы и везде были лилии. Это мои цветы, они есть на моем гербе. Пусть сад наполнится розами и лилиями; муж будет смотреть на них из окна и думать обо мне.
Джон слегка поклонился.
— Каковы ваши предпочтения? — осведомился он. — Можно посадить удивительно красивые красные и белые розы, розы «Розамунда». Они есть у меня в саду в Ламбете.
— Да, да, — согласилась королева, в спешке коверкая слова.
Даже прожив в Англии пять лет, она все еще изъяснялась так, будто английский язык для нее чужой и неприятный.
— На центральной клумбе пусть будут наши сплетенные инициалы К и ГМ.
— Конечно, — кивнул Традескант.
Она вдруг напряглась и поправила его:
— Конечно, ваше величество.
— Прошу прощения, — извинился Джон. — Меня так заинтересовали ваши слова, что я забыл о манерах. Конечно, ваше величество.
Королева тут же улыбнулась и протянула руку для поцелуя. Традескант низко поклонился и легко прижался губами к ее маленьким пальчикам. Мысль о том, что раньше он служил более выдержанным, более интеллигентным и благородным господам, никак не отразилась на его лице.
— Это должен быть сад, который выражает любовь, — продолжала королева. — Самую высокую любовь, которая только возможна под небесами. Любовь между мужем и женой, и даже выше: между королем и королевой.