— В твоем «Ковчеге» есть какие-нибудь вещи Бекингема?
— Кое-какие растения из Нью-Холла и пара экспонатов с Иль-де-Ре, — осторожно ответил Традескант, понимая опасность этой темы. — Он отдал мне несколько вещей из своей коллекции. Что-то было ему не нужно, что-то было вторым экземпляром. Долгие годы я собирал для него коллекцию.
— Я заеду к вам, — пообещал король. — Вместе с супругой. У меня есть кое-что, тебе может п-понравиться, перчатки и еще…
— Это честь для меня.
Традескант низко поклонился. Когда он выпрямился, его величество смотрел на него так, будто они связаны общим секретом.
— Он был великий человек, очень-очень великий! — воскликнул король.
Видя его меланхолическое лицо, Традескант не решился открыть правду, точно так же, как поступали все прочие.
— Да, — кивнул он. — Бекингем был самым великим человеком в Англии и наилучшим образом соответствовал тому высокому положению, которое занимал.
Карл пошел прочь, не проронив больше ни слова. Традескант снова упал на колени, хотя этого уже никто не видел, так как король все удалялся. Когда он скрылся, Джон неуклюже поднялся на ноги. В холодную погоду его всегда беспокоило больное колено.
Пока Традескант жил в Отлендсе, его сын оставался в Ламбете. Джейн была теперь полноправной хозяйкой и вела дом с благочестивым усердием. День начинался с молитвы для всех обитателей дома; Джей читал Библию вслух, затем кто-нибудь — от самой молоденькой посудомойки до старшего садовника — молился экспромтом, в своей молитве сообщая свои пожелания присутствующим и обращаясь к Богу. В течение дня все в доме работали, а перед сном снова собирались на общую вечернюю молитву. Незаметно в доме изменилась даже манера одеваться. Слуги, естественно, копировали скромный приглушенный стиль Джейн.
Джей боялся, что отец, когда вернется, будет недоволен нововведениями, но никакого открытого неодобрения не последовало.
— Веди дом, как считаешь нужным, — разрешил Традескант невестке. — Теперь ты здесь хозяйка. Распоряжайся всем так, как тебе нравится.
— Думаю, это нравится всем, — пылко откликнулась Джейн.
С пониманием улыбнувшись, Традескант спросил:
— А если нет? Если кухарка и посудомойка, Питер, оба садовника и их помощник в придачу решат, что им куда приятнее танцевать, петь и пропустить по кружечке эля? Если нарядятся в зеленое и алое, украсят волосы лентой? Ты позволишь им?
— Я постараюсь наставить их на путь истинный, — напряженно произнесла Джейн. — И буду бороться за их души.
— То есть люди свободны в своем выборе до тех пор, пока их выбор правильный?
— Да, — подтвердила Джейн, но тут же поправилась: — Нет, не совсем так.
Джон снова улыбнулся невестке.
— Когда у тебя есть власть над другими, легко забыть, что они делают так, а не иначе, лишь из-за твоих приказов. Можно запросто принять послушание за согласие. Все в моем доме подчиняются тебе, как я велел. И вряд ли это нравится каждому. Но они подчиняются, ведь я распорядился. Однако сам я буду участвовать в молитвах только время от времени, когда возникнет внутренняя потребность.
— Я уверена, вы найдете утешение… — начала Джейн.
Джон потрепал невестку по щеке.
— Похоже, ты уже борешься за мою душу. А я хочу, чтобы мою душу оставили в покое.
— Хорошо. — Джейн улыбнулась, признавая свое поражение. — Желаете взглянуть на малыша Джона?
— Да, — кивнул Традескант.
Тогда Фрэнсис принесла младенца и осторожно положила его дедушке на колени. Малыш Джон уперся кулачками дедушке в грудь, откинулся назад и стал изучать его лицо.
— Он все еще не умеет правильно кушать, — пожаловалась Фрэнсис.
— Почему нет? — осведомился Традескант.
— Он все еще сосет, — пояснила Фрэнсис. — Он как маленький козленочек.
Джон улыбнулся внучке.
— Ты что, не любишь своего братика?
Фрэнсис теснее прижалась к деду.
— Да нет, он нормальный, — признала она. — Только мне не нравится, что все с ним так носятся. Но ведь ты все равно любишь меня больше всех, дедушка?
Одной рукой Джон крепко держал младенца, а другой привлек к себе внучку и поцеловал ее гладкую теплую головку, как раз в то местечко, где начинался простой белый чепчик, который она носила по настоянию матери.
— Знаешь, быть любимицей далеко не всегда хорошо, — заметил он, вспомнив о герцоге, о парламенте, обвинявшем его в измене, и о короле, который все еще оплакивал друга.
— Нет, всегда, — возразила Фрэнсис. — Я всегда была твоей любимицей и сейчас тоже.
Она уютно устроилась в изгибе его локтя.
— Конечно, ты моя любимица, — заверил Традескант. — Моя драгоценная девочка.
— И когда я вырасту, я буду садовником у короля, — заявила она решительно. — И буду главной в «Ковчеге».
Джон покачал головой.
— Девочки не бывают садовниками.
— А кухарка говорит, что девочки могут быть садовниками, потому что в Судный день мужчины и женщины будут равны, — выпалила Фрэнсис. — И что пророчествовать и проповедовать легко дается тем женщинам, которые вы… выбега… избегают полевых радостей.
— Наверное, ты хочешь сказать, плотских радостей, — неуверенно поправил Джон.
— Полевых, — настаивала Фрэнсис. — Это значит, что нельзя танцевать вокруг майского шеста, покупать гостинцы на ярмарке и играть в церковном дворе в праздничные дни.
— Думаю, ты права, — согласился Джон.
Он очень боялся расхохотаться, но ухитрился превратить смех в хриплый кашель.
— Так вот, я собираюсь избегать полевых радостей и жить безгрешно, — продолжала Фрэнсис. — И тогда я стану королевским садовником.
— Посмотрим, — умиротворяюще промолвил Традескант.
— А малыш Джон будет королевским садовником? — строго спросила Фрэнсис.
Традескант поуютнее устроил малыша в кольце своих рук, взял его за пухлую ручку в перевязочках и тактично сказал:
— Он еще слишком мал для работы. А вот ты уже большая девочка. К тому времени, когда он будет еще только учиться, ты уже будешь давным-давно пророчествовать и садовничать.
Это был правильный ответ. Фрэнсис просияла и направилась к двери.
— Мне пора идти, — серьезно объявила она. — Нужно полить рассаду.
— Вот видишь, ты уже настоящий садовник, — подбодрил Традескант внучку, — а малыш Джон пока только на руках у дедушки сидеть может.
Фрэнсис выскочила за дверь. Джон посмотрел в окно и увидел, как она тащит тяжелую бутыль для поливки к грядкам с рассадой, что были разбиты у теплой южной стены. Ее тоненький большой палец был слишком маленьким, чтобы надежно заткнуть горлышко бутылки, и она оставляла за собой след из светящихся водяных брызг, как будто за ней ползла змейка.
ЯНВАРЬ 1635 ГОДА
Как-то Традескантам в Ламбет доставили послание с королевской печатью. В нем было требование уплатить налог, новый налог, еще один налог.
Стоя у венецианского окна в комнате с редкостями, Джон развернул письмо. Сын был рядом.
— Налог на флот, — сообщил Традескант. — Деньги на корабли.
— Нам не нужно его платить, — отмахнулся Джей. — Это только для портов и приморских городов, которые флот защищает от пиратов и контрабандистов.
— Похоже, мы все-таки будем платить, — мрачно изрек Джон. — Видимо, всем придется платить.
Джей выругался, сделал несколько быстрых шагов по комнате, потом так же быстро подошел к отцу.
— Сколько?
— Достаточно много, — отозвался Джон. — У нас есть сбережения?
— Мы не трогали мой заработок за последние три месяца, но эти деньги отложены на весну, на покупку саженцев и семян.
— Придется запустить туда руку, — вздохнул Джон.
— Мы можем отказаться платить?
Традескант отрицательно покачал головой.
— А следовало бы! — пылко воскликнул Джей. — Король не имеет права облагать налогами. Сначала парламент одобряет налог и выслушивает жалобы, если они есть, потом облагает налогом и передает собранные деньги его величеству. Король не должен сам взыскивать деньги. Он не может просто придумывать налоги и делать все, что вздумается. Когда это кончится?
Джон снова покачал головой.
— Король разогнал парламентариев и вряд ли снова пригласит их. Мир изменился, Джей, а больше всего — сам король. Раз он ввел новый налог, нам придется платить. У нас нет выбора.
Джей в ярости уставился на отца.
— Ты всегда твердишь, что у нас нет выбора, — упрекнул он.
Джон устало посмотрел на сына.
— А ты всегда кричишь, как пустомеля. Я знаю, ты думаешь, что я старый дурак, Джей. Тогда посоветуй, как нам быть. Ты откажешься платить налог. Тебя бросят в тюрьму. Твои жена и дети будут голодать. Наше дело разрушится, Традесканты разорятся. Гениальный план, сынок. Я аплодирую стоя.
Джей выглядел так, словно вот-вот взорвется. Но вдруг рассмеялся коротким горьким смехом.
— Что ж, — промолвил он. — Очень хорошо. Ты прав. Но мне это не по нутру.
— Многим не по нутру, — парировал Традескант. — Но они заплатят.
— Когда-нибудь они откажутся, — предрек Джей. — Невозможно из года в год душить страну и избежать встречи лицом к лицу с народом. Настанет время, когда добрые граждане будут отказываться в таких количествах, что королю придется их выслушать.
— Может быть, — задумчиво произнес Джон. — Но никто не ведает, когда это будет.
— Если бы король знал о возражениях среди своих подданных! Им не нравится, что за них решают, когда ходить в церковь и как молиться, им не нравится, что их заставляют играть в церковном дворе после службы, словно они малые дети! А ведь есть в стране люди, которые хотят использовать воскресенье для размышлений, а не для стрельбы из лука и подобных занятий. Если бы король знал все это…
— Верно, — согласился Джон. — Но ведь Карлу это неизвестно. Он выгнал самых достойных, а оставшиеся при дворе никогда не сообщат плохие новости.
— Ты мог бы сообщить, — заявил Джей.
— Я ничуть не лучше всех прочих, — ответил Традескант. — Я научился быть придворным. Может, поздновато, но в конце концов научился. Я всегда говорил правду тем, кому служил, так, как ее понимаю. И я никогда не пытался обманывать хозяев лестью. Но нынешний король не любит правду. Поверь мне, Джей, я не могу быть с ним честным. Он пребывает в иллюзиях. И я никогда не отважусь сказать ему, что они с королевой вовсе не окружены обожанием там, куда приезжают. Я не смогу сказать, что люди, которых он бросил в тюрьму, вовсе не дикари, не безумцы и не горячие головы, а зачастую более разумные, осторожные и благородные, чем все остальные. Я не могу открыть ему глаза на то, что он не прав и что вся страна медленно начинает осознавать это. Король с детства убежден, что мир существует ради его удовольствий. И одно мое слово неспособно разрушить это заблуждение, нужно нечто большее.