Лада интересуется, будем ли мы сегодня исполнять «Здравствуй мир!». В ответ лишь пожимаю плечами. Вообще-то, не хотелось бы светить эту песню раньше времени, у меня на нее совсем другие планы. Но если Галина Леонидовна возжелает ее услышать, то отказать мы ей не сможем. Так что оставляем ее на десерт.
Я смотрю на часы. Почти час дня.
— Тогда за оставшееся время нам остается только записать фонограмму Снегирей — я подытоживаю наше совещание — И можно отправляться в МИД.
Время неумолимо приближается к шести. Музыканты уже отправили аппаратуру в МИД и уехали туда сами. Нам с девушками тоже пора уже переодеваться и ехать. Но кто бы только знал, как мне не хочется это делать…! Не хочу находиться в этом гадюшнике ни одной лишней минуты, но приехать туда ровно к восьми — это выказать неуважение к Галине Леонидовне, а она такого точно не заслужила. Деваться некуда — иду переодеваться в мастерскую Львовой. Там маленькое столпотворение — все наши женщины собрались в кучу и над чем-то восторженно ахают. Заглядываю через их головы и сам невольно расплываюсь в улыбке. Букет, который я попросил купить Розу Афанасьевну, и впрямь достоин всяческого восхищения, мне остается только гадать, где она достала такое чудо посреди зимы. Он собран из разных цветов в единой оранжево-белой гамме, среди них сам я уверенно опознаю только хризантемы и розы, остальных названий даже и не знаю. Но букет по-европейски стильный и завернут в объемный кокон из хрустящего прозрачного целлофана.
Виновница этого переполоха невозмутимо курит у приоткрытого окна, задумчиво рассматривая кучку фанатов, которые, кажется, уже прописались в нашем дворе. Идея приходит спонтанно, и я приглашаю Розу Афанасьевну присоединиться к нам.
— Нечего мне там делать — бабуля резко тушит окурок в пепельнице — Не будут там мне рады.
А мне будут? Как представлю надменное лицо Громыко, его заместителя — Середу. Да, отца того самого «хмыреныша», что я убил у гаражей возле Проспекта Мира. Вера вон совсем бледная ходит. Даже забыла нашу размолвку из-за Снегирей и пришла поплакаться в кабинет. Пришлось успокаивать.
Алька поди тоже еще не успела соскучиться по всем этим спесивым мидовским мордам. Если бы не просьба Чурбанова и Брежневой, к которым я отношусь с большим уважением, я бы всех этих мидовцев послал куда подальше.
Тяжело вздыхаю, иду переодеваться. Контрольный проход перед придирчивым взглядом Львовой и мы, захватив букет, отбываем в МИД.
В дороге молчим, настроения нет никакого. Только Лада продолжает жизнерадостно щебетать, не давая нам окончательно скиснуть. Доезжаем очень быстро, Леха, гад, мог бы так и не спешить, но дело сделано. Показываем на посту пропуск «вездеход», называем свои фамилии и вскоре паркуемся прямо у центрального входа.
Дальше нас уже ведет Альдона, которая здесь все знает и легко ориентируется в мидовских коридорах. Рабочий день подходит к концу, но в здании еще много сотрудников. На входе в актовый зал нас встречает товарищ Афанасьев и приветливо просит следовать за ним. Вроде ничем неприметный мужчина средних лет с довольно приятным лицом, но Альдона незаметно оттесняет застывшую Веру подальше от него — видимо он тоже сыграл в той неприглядной истории не последнюю роль. Мы заходим в небольшую комнату за сценой, где уже сидят музыканты, вся группа, наконец-то, в сборе. Нас просят ждать здесь, никуда не выходить, и по коридорам не слоняться. Короче в вежливой форме указали нам наше место и велели не отсвечивать. Но стоит Афанасьеву уйти, как Лада начинает причитать над букетом, и Альдоне приходится отправляться на поиски воды. Вскоре она приносит пластиковое ведро, и это зрелище заставляет нас всех улыбнуться — Алька при полном параде, в концертном длинном платье, на высоких каблуках и с ведром в руках. Ребята начинают ее подкалывать и обстановка немного разряжается, но полностью напряжение все равно не уходит. Мы посматриваем на часы и тихо сходим с ума от безделья. От нечего делать, снова обговариваем порядок исполнения песен, музыкальное сопровождение…
Наконец, появляется какой-то человек и просит нас пройти на сцену. Мы с облегчением вздыхаем и отправляемся выполнять свою работу.
В первом ряду полного актового зала сидит нарядно одетая Брежнева, вся увешенная золотом и бриллиантами. Цепочки, серьги, перстни… На груди приколот Орден Ленина. Справа от жены расположился хмурый Чурбанов, который сегодня выглядит на все 100 % — красивый светло-серый китель, ордена, медали… По другую сторону от дочки Генсека восседает Громыко. Застывшее лицо-маска, ни единой эмоции, он даже не смотрит на нас.
— Ой, ребятки мои любимые…! — Брежнева всплескивает руками и, похоже, уже готова нам аплодировать, хотя мы еще даже ничего не спели!
С букетом в руках я подхожу к микрофону и поздравляю «дорогую Галину Леонидовну» с заслуженным праздником. Спускаюсь в зал, дарю букет. Дочка Брежнева целует меня, пачкая помадой, и я с ужасом понимаю, что виновница торжества уже «подшофе». Не пьяна еще, но навеселе. Чурбанов вскакивает и принимает цветы. Попутно успевает мне подмигнуть. Да понял, я, понял… Все еще в прошлый раз обсудили — ни слова об ее отце.
Обратно со мной на сцену поднимается Громыко. Он подходит к микрофону и скрипучим голосом произносит длинную речь. В ней он отмечает несомненные заслуги Галины Леонидовны перед советской дипломатией (интересно какие?), ее яркие таланты и дарования, которые послужили причиной вручения высшей награды СССР — Ордена Ленина… Мне остается только стоять за его спиной, переминаясь с ноги на ногу. Похоже, и бедные МИДовцы тоже почувствовали всю искусственность данного мероприятия.
Громыко заканчивает речь, расцеловывается с Брежневой, и мы начинаем свое выступление. Первой по плану у нас идет «Мы желаем счастья вам», сразу после нее «Миллион алых роз» и «Теплоход». Постепенно нам удается расшевелить зал. Многим песням все дружно подпевают, некоторые женщины украдкой вытирают слезы. Если бы не безразличное лицо Громыко в первом ряду — я был бы полностью удовлетворен концертом.
После выступления, мы попадаем в объятия Галины Леонидовны. Она одновременно умудряется хвалить мои песни, восхищаться красотой «звездочек», и попутно давать указания своему мужу. Бедный Чурбанов знакомит нас какими-то людьми, принимает подарки, цветы… Пока все это длится, Вера нервно сжимает мою руку. Рядом с Громыко стоит плотный низкий мужчина лет пятидесяти в темном костюме. Голова у него абсолютно седая, лицо испещрено морщинами, кожа местами дряблая и имеет серый оттенок. Он что-то тихо и зло выговаривает министру.
— Середа…! — ладонь Веры абсолютно холодная, просто ледяная
— А по отчеству как?
— Анатолий Дмитриевич. Статс-секретарь МИДа, один из заместителей Громыко. Это отец… отец Вячеслава.
А они похожи… Перед самым выстрелом я успел рассмотреть лицо «хмыреныша». Один в один Анатолий Дмитриевич. Только лет так через тридцать. А теперь уже и никогда. Что я при этом почувствовал? А что чувствует дезинфектор, уничтожая крыс? Ровным счетом ничего.
Тем временем ссора Середы с министром достигла точки кипения и их голоса повысились.
— Сейчас не время ЭТО обсуждать — Громыко зло выговаривал подчиненному
— У вас никогда нет для меня времени! — почти уже кричит Середа
В этот момент на мужчин начинают оглядываться окружающие.
— Сейчас есть более важные дела…! — отвернулся от заместителя министр
— Товарищи, товарищи… — Брежнева почувствовала царящее напряжение и постаралась разрядить его — В соседнем зале накрыт небольшой фуршет, прошу за мной.
Мы дружной толпой идем по коридору в просторное помещение, где большой буквой П расставлены столы. Стульев нет, фуршет предполагается «на ногах», как принято на Западе. Мидовский народ тут же рванул к столам, на которых расставлены блюда со всевозможными деликатесами, бутылки с экспортной и импортной выпивкой. Похватав тарелки, гости начинают накладывать на них горы еды: ложки моментально выскребают хрустальные менажницы с черной икрой, влет идет севрюга «со слезой», розовая семга, лоснящаяся жиром и заливное из осетрины, коньяк, водка и шампанское рекой льются в высокие фужеры и рюмки. Вскоре в зале появляются официанты в белых сюртуках, которые заносят подносы с обильно украшенным овощами горячим: запеченные молодые поросята, индейки, молодые барашки, стерляди, свернувшиеся кольцами. Да, это просто какой-то «лукуллов» пир! Не удивлюсь, если в следующий раз принесут уже запеченных лебедей и павлинов! Начальство собралось возле отдельного стола, Брежнева лихо закидывает в себя рюмку за рюмкой. Эх, как же жаль, что не удалось убедить Розу Афанасьевну приехать — она бы быстро привела в чувство Галину Леонидовну.
Я стою у стены и во мне все больше и больше поднимается волна тошноты. С самого утра я ничего не ел, да и обед пропустил — думал перехватить что-нибудь на фуршете. Но глядя на эту стаю гигантских пираний, с каждой рюмкой теряющих свой лоск и превращающихся в какое-то жрущее быдло… Нет, не могу… лучше уж потерплю до дома. Подходят какие-то люди, знакомятся. Уже во второй раз Чурбанов отрывает от Громыко Середу. У того на лице уже выражение полного отчаянья. Вскоре он где-то нашел стул, и сел за один из столов, обхватив руками голову и широко расставив локти среди грязных тарелок и подносов с остатками поросенка. Я вижу, как Вера с Альдоной смотрят на него, тихо переговариваясь.
В зале появляется Веверс. Целуется с дочкой, обнимает Веру. К начальственному уголку подходит буквально на минутку вручить подарок и тут же отходит. Вокруг него образуется кружок людей. Воспользовался поводом и пришел навестить бывших коллег? Все это выглядит несколько странно.
— Ты тоже не любишь, когда так жрут? — ко мне подходит Лада и кивает на «фуршетствующих» мидовцев
— Ненавижу! — искренне отвечаю я — Спасибо, что еще не заставили петь во время этого застолья, а могли бы нас и как рыбу к пиву подать!
— Может, ты что-нибудь хочешь? Я принесу…