Лада, сидящая рядом с ней, слышит это и переводит слова Моники Галине Леонидовне. Все взрослые понятливо улыбаются, слушая восторженные охи девочки. В антракте Светлана Владимировна предлагает всем пройтись немного. Мужчины наотрез отказываются, и сопровождать дам приходится мне. Стоит нам выйти, как мы тут же снова попадаем под объективы фотокамер. Американские репортеры засыпают нас вопросами на ломаном русском, и опять отдуваться за всех приходится мне. Старшие дамы доброжелательно улыбаются журналистам, но упорно молчат, делая вид, что не понимают их вопросов, зато все мои «звездочки» очаровательно улыбаются американцам и позируют на камеру. Я приятно удивлен их раскованным поведением: ни Альдона, ни даже Вера сегодня не зажимаются перед камерой, и ведут себя очень естественно, а про Ладу я вообще молчу. В Англии с ними определенно можно будет выходить в свет, надеюсь девчонки это испытание теперь выдержат.
Совершив променад, мы возвращаемся в ложу. Выпиваем по бокалу шампанского, Монике достается чай с пирожными. Маленькая сладкоежка пробует по очереди несколько видов, благо они размером с большую пуговицу, и восторженно закатывает глаза
— Витья…какие здесь вкусные пирожные…!
На мой взгляд, ничего особо выдающегося в них нет, но я беру себе на заметку, что Монику обязательно нужно сводить в «Прагу» — вот где настоящее раздолье для сладкоежек. Снова звенит звонок, и Моника тут же забывает о пирожных. Балет мы досматриваем под ее восхищенные возгласы. Галина Леонидовна наклоняется ко мне
— Очаровательная девочка! Где ты ее нашел…?
— Не поверите, ее отец был моим соперником в матче, он ведь тоже боксер.
— …Ох, Витька…когда ты уже набоксируешься, каждый раз у меня сердце замирает, как вижу тебя на ринге… Куда только Люда смотрит…!
Благоразумно молчу, чтобы не давать доброй женщине несбыточных обещаний. В Олимпиаде я однозначно собираюсь принимать участие, а дальше посмотрим…
После спектакля Галина Леонидовна предлагает познакомить Монику с «принцем», Светлана Владимировна всецело поддерживает ее предложение, все равно они хотели передать цветы для солистов.
— Саша такой талантливый танцор!
— И человек он очень приятный…
Мужчины остаются ожидать нас в ложе, мои «звездочки» решают составить им компанию, кто-то ведь должен побыть переводчиком у Пончо. Ну, а мы отправляемся за кулисы. За нами увязывается толпа журналистов и… Билла Прауд со своей спутницей. Оказывается, это его жена. Идем какими-то переходами и коридорами, по которым снуют артисты и работники сцены, завидев гран дам все почтительно расступаются. Моника смотрит на все это закулисье широко распахнутыми глазами, все слова у нее кажется, уже закончились. Наконец, добираемся до гримерок. Танцор уже предупрежден о нашем приходе, и едва Брежнева успевает постучать в дверь, появляется на пороге. Породистое вытянутое лицо высокого, худощавого мужчины мне знакомо, но пока он еще в гриме, а поэтому я жду, когда женщины представят нас друг другу.
— Виктор Селезнев
— Александр Годунов
Та-да-дам! Сюрпризы продолжаются… Сегодня просто день сюрпризов…! Моника что-то восторженно лопочет Годунову, дарит ему цветы, он вполне сносно отвечает ей на английском, благодарит за высокую оценку своего таланта. Я задумчиво рассматриваю одного из ведущих танцоров страны и понимаю, что наша сегодняшняя встреча это знак судьбы. А как иначе, если уже в нынешнем августе по его вине случится очень громкий скандал, который нанесет огромный вред репутации СССР. Годунов останется в США после гастролей Большого театра, что послужит причиной очередному ухудшению отношений СССР с Америкой. Судьба Годунова сложится весьма плачевно. Уже через 2 года его выставит из своего театра друг детства Барышников, потом будет развод с женой, оставшейся в СССР, и смерть в 46 лет от хронического алкоголизма.
Но самое главное — СССР сейчас совершенно не нужен громкий скандал, без него проблем хватает. И ведь Годунов все-равно найдет способ сбежать. Яркий пример Барышникова и Нуриева всем нашим балетным танцорам не дает покоя. Всем почему-то кажется, что они могут легко повторить их судьбу и стать такими же успешными на Западе. Только они наивные не понимают, что Барышников по своей натуре холодный и расчетливый бизнесмен, а это очень большая редкость среди людей искусства. Он скорее редчайшее исключение среди тех русских, кто предпочел сытую чужбину Родине. И что же нам с ним теперь делать, с этим наивным мечтателем Годуновым?
Пожалуй, единственный способ остановить его — дать ему то, что он так жаждет получить. Контракт с зарубежным театром.
— Александр, как жаль, что в США нет такого балета — невольно помогает мне Моника, восхищенно складывая руки на груди. Журналисты высовывают вперед руки с диктофонами.
— Этот вопрос надо переадресовать чиновникам — тут же вступаю в разговор я. Хоть никакого вопроса Моника и не задавала, но я использую эту беседу, чтобы «поддеть» Прауда.
— У нас тут присутствует атташе по культуре посольства. Билл, что у вас не так с американским балетом?
Из толпы выходит недовольный Прауд. Он морщится, но все-таки дипломатично отвечает.
— Все с ним нормально. Есть американский театр балета в Нью-Йорке, много шоу ставится на Бродвее… Но таких постановок — Билл обвел рукой Большой — У нас, конечно, нет. Если бы бродвейские продюсеры могли привлекать великолепных советских танцоров…
Прауд вздыхает, а я вижу, как у Годунова загораются глаза. Он подается вперед, смотрит не мигая на дипломата. Сейчас запрыгнет к нему за пазуху. Все это замечают, начинают посмеиваться.
— Так вот же — я невежливо тыкаю пальцем в балеруна — Готовые кадры. Александр, как насчет привить американскому балету советской изящности и великолепия?
— Витя, что ты говоришь! — меня в бок тычет Галина Леонидовна, которой на ухо переводит Альдона — Это же наши лучшие танцоры!
— Краса и гордость — киваю я — Так пусть несут эту красоту на Запад!
— Виктор, я с удовольствием поработаю в Америке — прижимает руки к груди Годунов — Если, конечно, руководство разрешит…
— А мы у него спросим — я смотрю на наших строгих гранд дам и добавляю — Завтра встреча Моники с Григорием Васильевичем. Моника, давай попросим за Александра.
— Конечно — улыбается девочка — Мы с папой обязательно сходим на спектакль господина Годунова в Нью-Йорке или Вашингтоне!
Это будет компромиссом и меньшим из зол. Пусть парень потешит свое самолюбие, а заодно и заработает валюту для родной страны, прославляя в США русскую балетную школу. И пусть уже Годунов наконец-то узнает, как сложно работать на Западе по контракту, который жестко регламентирует каждый твой шаг. Это вам не синекура в Большом, где руководство терпит все капризы и выходки! А если Романов спросит меня «кто же будет танцевать в Большом театре?» отвечу ему вопросом на вопрос «А кто будет танцевать, если Годунов сбежит?» Балетный век настолько скоротечен, а конкуренция в среде танцоров так велика, что многие таланты даже не успевают раскрыться. Сколько их, таких годуновых закончило свою карьеру в кордебалете, так и не став солистами…?
Вообще, надо будет подумать над тем, чтобы всем будущим знаменитым невозвращенцам тихо организовывать зарубежные контракты. Пусть поработают года два-три на благо Родины, а потом глядишь — и сами как миленькие вернутся домой, быстро надышавшись «воздухом свободы» и узнав его истинную цену. Ведь мало кто из невозвращенцев добился на Западе настоящего профессионального успеха, основанного не на скандале, а на признании их таланта…
На входе в Троицкую башню Кремля нас уже поджидает седая улыбчивая женщина — экскурсовод, о котором меня предупреждала Галина Леонидовна. Ольга Николаевна обладает прекрасными манерами и отличным знанием английского языка. Моя задача заключается лишь в том, чтобы иногда переводить ее слова на русский, чтобы направлять советских репортеров в нужную сторону. Рассказывает Ольга Николаевна интересно и на очень доступном уровне, не перегружая свой рассказ датами и именами. Все именно так, как и нужно для американцев. Репортеры, сопровождающие Картеров, тоже слушают нашего экскурсовода с большим вниманием, даже что-то записывают на свои диктофоны. Правильно. Заодно хоть и просветятся немного по поводу истории страны, против которой ведут свою неусыпную борьбу.
Вчерашний день нанес мощный удар по предубежденности забугорной журналистской братии. Американцы начали улыбаться и шутить, некоторые из них щеголяют в белых ушанках, а репортер «Вашингтон пост» так и вовсе сумел где-то раздобыть валенки и с удовольствием ходит в них по мартовскому снегу и сугробам. Суздаль, Большой театр — воскресенье удалось на все 100 %. Все довольны, включая меня. Окончание дня я провел уже вместе с Верой, в которой внезапно проснулся вулкан. Наверное тот самый, на который Селезнева «сажала» Лада. Разъезжались мы из театра порознь. Но это была уловка. Сначала завезли Картеров в гостиницу, после чего Леха доставил меня в квартиру на Тверской. Подмигнул и был таков. А в квартире… Притушенный свет, ароматические свечи и Вера… в черных чулках и пеньюаре.
— … в 15-м веке — голос экскурсовода вырвал меня из сладких воспоминаний — Башня неоднократно меняла название и в конце концов была названа Троицкой от Троицкого подворья в Кремле.
После башни, мы всей толпой идем к Царь-пушке и Царь-колоколу. Моника с детской непосредственностью просит меня подсадить ее, чтобы она могла заглянуть в жерло огромного орудия. Просьбу ее исполняю беспрекословно, сажая девочку на плечо. И под яркие вспышки фотокамер ее голова в шапке с огромным помпоном исчезает в темном чреве пушки. Маленькая хулиганка издает там воинственный клич, который отражается в жерле низким гулом. Наши операторы не отстают от своих американских коллег, снимая каждый шаг Моники. Кадры должны получиться на загляденье. Поражаю американцев фразой, что Царь-пушка вовсе не пушка, а по-сути огромный дробовик, который стреляет не ядрами, а картечью.