Заинтересовала меня жидкость, которую водители в бензин добавляли.
– Присадка для повышения октанового числа, – важно ответили мне, – тоже из Америки присылают.
Действительно, октановое число советского бензина не превышало шестидесяти шести. Американский же мотор имеет повышенную степень сжатия и требует октанового числа не ниже семидесяти, а еще лучше семьдесят два. Вот и повышают его дополнительными присадками.
– А раньше чего не лили?
– Раньше с армейского склада специальный бензин получали – этилированный, а в этот раз нам обычный дали вместе с присадкой и сказали сколько лить.
– И что это за гадость? – интересуюсь. – Уж больно вонь от нее противная.
– А хрен ее знает, – отвечают. – Что дали, то и льем. Иди, не мешай. Видишь – заняты.
Я перестал приставать с вопросами к нашей шоферне и пошел по своим делам, как до меня дошло – да это же тетраэтилсвинец! Да, да, тот самый тетраэтилсвинец, который у нас лет десять, как окончательно запретили, так как любой катализатор свинцовая эта гадость за считаные часы приканчивала. Я про него уже и забывать стал. Стоп! Это же яд сильнейший, а они его в рот тащат! При подсосе, бывало, часть бензина попадала шоферу в рот, и он потом долго отплевывался. Подумав, я вернулся обратно – предупредить решил.
– Слышь, мужики, вы бы с этим бензином этилированным поосторожнее. Присадка эта очень ядовитая, отравиться запросто можно.
Моя забота об их здоровье только развеселила этих рыцарей «кривого стартера».
– Я уже двенадцать лет за баранкой, и еще ни разу не слышал, чтобы от этого кто-то помер, – лихо отбрил меня, под дружный смех остальных, самый уважаемый водила.
Похоже, мой авторитет среди этой братии, слегка приподнявшийся после перегона «шевроле» от станции, стремительно покатился к нулевой отметке. Вон, даже Копытов, за рулем без году неделя, в передачах едва разобраться успел, право и лево до сих пор путает, деревня, а туда же – ржет вместе со всеми. Обидно. Ну я и врезал им ниже пояса.
– Вот придете после войны домой, на жен своих залезете и… – Тут я взял паузу.
– Что «и»? – не выдержал самый молодой – Копытов.
– И все. Вот тогда и вспомните мои слова, и то, что не хрен всякую отраву в рот тащить, а химию эту лучше в противогазе разливать и перчатками резиновыми пользоваться.
Старший водитель громче всех вопил, что по мужской части у него все в порядке, и детей у него трое, и жена довольна была. И не только жена. Но я уже не слушал, гордо удаляясь к своему расчету. Еще один случай прищемить нос местным «шумахерам» выпал на следующий день. Если наше орудие возил новый «шевроле», то второе орудие взвода – ветеран, прошедший с батареей все перипетии прошедшей зимы. Естественно, аккумулятор на нем сдох. Плотность упала, заряд не держит. После некоторых мытарств аккумулятор для него добыли, наш, советский. Старый, еще американский, аккумулятор сняли, а дальше стоп. Дело в том, что на наших машинах плюс батареи шел на массу, а минус в цепь. У американских же все было наоборот: минус на массу, плюс в цепь. Водилы собрали консилиум. Я тоже не выдержал, присоединился, и выслушал мнения собравшихся. Мне эта проблема показалась надуманной.
– Да какая разница, чей аккумулятор? Направление тока для внешней цепи важно. Ставьте так, как у американцев стояло.
За свое столь категоричное высказывание я был с позором изгнан, хоть и был в своем мнении не одинок. Через пару часов Копытов вернулся в расположение расчета.
– Поставили?
– Поставили.
– И что?
– Да-а. Ничего.
– Стартер спалили или аккумулятор?
– Аккумулятор.
Раздолбаи. Однако к новому месту дислокации полк прибыл быстро и в полном составе. Без мелких происшествий, вроде этого, естественно, не обошлось, но в целом марш прошел на удивление гладко. За пару месяцев водители опыта набрались, дороги подсохли, да и организация марша была на гораздо более высоком уровне.
Степной фронт – это еще не настоящий фронт, но уже фронтовой тыл. Над нами начали появляться немецкие самолеты-разведчики. И не только разведчики. У нового командира корпуса выявилась «самолетобоязнь». Судя по рассказам бойцов, принимавших участие в февральско-мартовском наступлении, асы Геринга тогда здорово порезвились над боевыми порядками и тылами корпуса и во время наступления, и во время отхода. Фрицы тогда летали с бетонированных аэродромов Запорожья и Днепропетровска, а наша авиация осталась далеко в тылу на раскисших весной грунтовых полосах. Да и зенитная артиллерия сидела на голодном пайке. Память о прежних боях выразилась в приказе: одну из батарей выделять для прикрытия штаба корпуса.
Жизнедеятельность штаба корпуса мне пришлось наблюдать впервые. Штаб это целый поселок: землянки, землянки, укрытия для техники, окопы, маскировочные сети, огневые позиции дежурной зенитной батареи. И население в сотни человек. Штабные, вспомогательные, тыловые и приданные подразделения: батальон связи, саперный и разведывательный батальоны, автотранспортная рота, две ремонтных мастерских, полевой хлебозавод, почтовая станция и даже авиазвено связи. Тут же всевозможные ординарцы, порученцы, канцелярская и хозяйственная сошка. И все это постоянно живет, движется, суетится. Поначалу за всем этим даже интересно было наблюдать, потом – надоело.
– Ты, глянь, глянь какая.
Тимофеев незаметно, как ему кажется, указывается первому номеру на проходящую мимо связистку. Я осматриваю небо – ни самолета, ни облачка. Редкое по нынешним временам явление. Войск в округе много, буквально из-под каждого куста ствол торчит. Если не гаубичный, то пушечный или танковый. Или, как наш – зенитный. Немцы пытаются с воздуха нащупать все это хозяйство и, если обнаруживают, то бомбят. Точнее, пытаются. Сейчас не сорок первый, и не сорок второй, и даже не начало сорок третьего – в воздухе идут ожесточеннейшие бои. Наших больше, фрицы – опытнее, но времена, когда их самолеты безнаказанно гонялись за каждой полуторкой, безвозвратно прошли. Иногда, когда появляется возможность, стреляем и мы.
Перевожу взгляд на уже удаляющуюся связистку – так себе, ничего особенного, по крайней мере, со спины, может, с лица – королева. Нет, лучше принцесса. О, лейтенант идет.
– Отставить связистку, за воздухом следим.
Расчет тоже обнаружил взводного и дружно задрал головы, демонстрируя начальству бдительность и служебное рвение.
– Как тут у вас? – интересуется подошедший Сладков.
– Как у всех – тишина.
Сегодня особенно ответственный день – из Москвы прилетело большое начальство и сейчас они, вместе с начальством корпусным, уехали наблюдать за показательными учениями танковой и мотострелковой бригады.
– Когда вернутся? – я киваю в сторону штабных землянок.
– Да кто его знает?
Понятно, значит, меняться будем затемно, когда начальство уже уедет. Пока оно здесь, ни о какой смене речи идти не может. Надеюсь, что хоть кухню из полка прислать догадаются. Скорее бы вернуться в состав действующей армии.
– Товарищ лейтенант, не знаете, надолго мы здесь?
– Похоже, нет. Скоро нас ближе к фронту передвинут.
Я тоже так думаю. Поначалу штабные довольно резво на новом месте обустраивались, но потом интерес к этому делу резко пропал, значит, надолго здесь задерживаться не собираются. Сдадим сегодня проверку, и вперед.
Так и оказалось. В конце первой декады июня за шесть часов ночного марша наш полк вместе со всем корпусом оказался на сто двадцать километров севернее Курска. Насколько я представлял начертание линии фронта, место новой дислокации не предполагало наше участие в будущей битве. Теоретически, конечно, в течение одной ночи корпус мог бы совершить обратный марш. Но зачем тогда было срывать его с места? Похоже, сил у Красной армии достаточно не только для отражения контрнаступления под Курском, но и для наступления на других направлениях. Вполне логично после того, как фрицы увязнут в нашей обороне и потеряют значительную часть своих танков, нанести удары по флангам. Наш корпус, похоже, нацеливают на Орел.
Уже на следующее утро все знали, что корпус передали в состав Брянского фронта. Брянский фронт, в отличие от Степного, действующий, а не резервный. То есть отныне мы в составе действующей армии. Что это значит? Правильно, прощай третья тыловая норма. В котле появился приварок. Это радовало, а вот необходимость заново обустраиваться на новом месте радости не доставляла. Опять копаем, копаем, копаем… Все глубже и глубже зарываясь в землю.
На новом месте в первую же ночь довелось нам наблюдать странное явление. Около двух часов ночи в стороне фронта вдруг возникли желтоватые сполохи, а через некоторое время донеслось странное уханье. Продолжалось все это недолго, меньше минуты. Затем все стихло, а через несколько минут загремела артиллерия. Похоже, сначала немецкая, потом – наша. Еще минут через двадцать все стихло. А под утро опять повторилось, но уже в другом месте – дальше от нашей позиции. Следующая ночь прошла по тому же сценарию. На вопрос «Что это было?», командиры наши ответить толком ничего не смогли. И только после третьей ночи странное природное явление получило объяснение.
– Работают кочующие установки гвардейских минометов, – разъяснил всем комбат.
– Это «катюши», что ли? – поинтересовался кто-то из присутствующих.
– Они самые, – подтвердил Гогелашвили. – Психологическое воздействие на противника оказывают.
Теперь все понятно: одиночная установка подъезжает к линии фронта, дает залп и тут же сматывается. Обиженные фрицы открывают ответный артиллерийский огонь по месту, откуда велась стрельба. Наши отвечают… Я о таком применении «катюш» услышал впервые. Обычно они стреляют по площадям и не меньше чем дивизионом. А тут они просто фрицам спать мешают. Можно подумать, что нашим солдатам этот ночной концерт вместо колыбельной. Но приказ есть приказ, вот и палят каждую ночь.
5 июля началось под Курском, а у нас пока тишина. Восьмого числа корпус подняли по тревоге, думали, что перебросят на Курскую дугу, но после короткого ночного марша мы оказались в полосе обороны другой армии, где началась подготовка к наступлению на Орел. Передний край здесь проходит по реке Зуша. Немцы тут стоят больше года, окопаться успели весьма основательно. Окопы полного профиля, дзоты, позиции для противотанковой артиллерии и минометов, подготовленные для круговой обороны, колючая проволока в три, а где и в шесть колов, минные поля… За первой полосой обороны – вторая. За второй – эшелонированная в глубину система опорных пунктов с проволочными заграждениями, минными полями и противотанковыми орудиями.