– Готов?
Перехватив свой потертый ППШ, украинец кивнул. Востриков занял уже привычную позицию на лестничной площадке. Начать решили с левой. Лопухов потянул на себя массивную дверь. Та тоже оказалась не заперта и с легким шорохом открылась. Вова повел стволом автомата, но ничего подозрительного не обнаружил. Шаг и он оказался в полутемном коридоре, сзади пыхтел Михась. Короткий аппендикс слева с тремя дверьми. Две первых, как и на нижних этажах, оказались туалетом и ванной. Третья дверь – кухня. Пусто, мебель и посуда на месте, ничего не тронуто. Основной коридор, дверь справа. Что-то вроде гостиной-столовой, посередине массивный стол, стулья, стекла витрин. Пусто. Еще дверь справа – спальня. Кровать, шкафы, трельяж, банкетка, никого, под сапогами хрустит битое стекло. Дверь слева… Вова едва отдернул голову, и пуля прошла буквально в паре сантиметров от его лица.
Лопухов сделал шаг вперед, поворачиваясь влево. Стреляли из винтовки, а значит, секунды полторы у него есть. Вовины глаза столкнулись с полным ужаса взглядом совсем зеленого немчика. Тот лихорадочно пытался протолкнуть вперед затвор своего маузера, но тот упорно оставался в заднем положении. Патроны в магазине закончились, и затвор уперся в подаватель, что никак не могло дойти до впавшего в ступор немца.
– Хенде хох! Гитлер капут!
За годы войны эти фразы стали понятны любому фрицу, но этот, похоже, сейчас не слышал ничего. Вместо того чтобы поднять руки, немец, не отрывая взгляда от Вовы, правой потянулся к подсумку на ремне.
– Брось оружие, дурак, живым останешься!
Но Вовины слова только активизировали поиск застежки на подсумке.
– Ну и хрен с тобой!
ППС привычно отстучал короткую очередь. Все три пули попали в грудь, швырнули немца к стене, карабин с грохотом упал на пол, а тело медленно сползло по стене, оставляя на красивых бежевых обоях красные полосы. Взгляд остекленел и из испуганного стал удивленно-обиженным. Труп так и остался сидеть у стены, голова склонилась на грудь, как бы пытаясь разглядеть, что там, в груди, произошло, и почему он умер. Лет пятнадцать-шестнадцать, коротко стриженные светлые волосы, мешковатый, не по размеру, мундир. Ремни, подсумки и прочая сбруя – новенькие, только со склада. Отбился от своих, забился в самый дальний угол, но форму не снял и оружия не бросил. За Гитлера своего решил до конца драться, или от страха совсем переклинило?
Сзади затопал Михась. А сердечко-то бухает, и ладони потные, отвык, однако.
– Вы живы, товарищу ефрейтор?
– Я немца убил.
– Ну и добре.
Солдат протиснулся мимо Вовы, подошел к убитому и поднял с пола немецкий карабин с так и открытым затвором.
Михась хотел пройти обратно, но Лопухов преградил ему путь.
– А ты где был? Кто меня страховать должен?
– Да я…
– Выворачивай.
– Что?
– Я сказал, мешок выворачивай.
Оспорить решение разгневанного начальства солдат не решился. Отложив в сторону свое и трофейное оружие, скинул с плеч подозрительно округлившийся сидор и начал его развязывать. Сверху обнаружился ворох блестящих белых тряпок.
– Платья думав дружини та дочкам.
– Дурак, это же ночные рубашки. Брось их здесь, – и, видя, с каким сожалением Михась расстается с имуществом, которое уже считал своим, добавил: – Сначала приказ выполним, потом чего-нибудь найдешь.
Больше никого, кроме убитого Вовой немца, так и не встретили. А такое впечатление, будто жители ушли недавно, ну вот только что. После конца зачистки Михась, получив разрешение, отправился за тряпками. Вова и Востриков стояли у выхода из подъезда во двор.
– Не дом, а улей какой-то, – поделился своими впечатлениями Востриков.
Вова взглянул на нежданно свалившегося на его голову подчиненного, бросилась в глаза худая шея, торчавшая из шинельного ворота.
– Деревенский.
Востриков кивнул.
– Давно воюешь?
– Пятый день.
– Понятно.
Помолчали, потом солдатик вернулся к заинтересовавшей его теме:
– Товарищ ефрейтор, а куда жители-то подевались?
– А черт его знает, попрятались где-то. Может, ушли.
– Даже двери не заперли.
– Правильно сделали, что не заперли. У нас бы гранат не хватило все двери вышибать.
Сверху затопали шаги, Михась возвращался.
– Ладно, пошли.
Но едва Вова с Михасем двинулись на выход, как их остановил Востриков.
– Товарищ ефрейтор, тут дверь!
Нет, ну не мог он ее раньше обнаружить? А лучше бы вообще не заметил. Неприметная, под цвет стены, дверь притаилась в тени лестницы. Если не приглядываться, то хрен заметишь. Нашелся же глазастый. Вова обследовал дверь основательнее. Наружные скобы под навесной замок пустовали. Лопухов толкнул дверь, та не шелохнулась, подергал – бесполезно. «Заперто, – догадался Штирлиц». Вот и ответ, где местные попрятались. А вдруг там рота эсэсовцев притаилась, и только ждет момента, чтобы нашим в спину ударить? С другой стороны, втроем, против роты? И одного взвода хватит, да даже отделения. Хотя нет, с отделением еще можно повоевать. Вова окинул взглядом свое притихшее воинство.
– Взорвем?
Дверь массивная, основательная, одной гранаты может и не хватить. Лопухов прикинул, можно ли попасть в нее фаустпатроном, но от этой идеи отказался.
– Востриков, встань у входа, если мы нарвемся – беги к ротному, сообщи ему.
– А мы? – осторожно поинтересовался украинец.
– А мы с тобой воевать будем.
Порывшись в своем словарном запасе немецкого языка, Вова, встав сбоку от двери, забарабанил в нее кулаком.
– Офнен зи дверь, а то шпренген ее на хрен!
Щелкнул затвор ППС, Михась приготовил гранату. Вова бушевал еще с минуту, как вдруг дверь под его ударом дрогнула и приоткрылась. Палец на спуске ППС, ствол автомата смотрит в узкую черную щель, Михась взялся за кольцо. Вова дернул дверь на себя и тут же метнулся вправо. Никто не выстрелил, гранаты наружу не бросили. Лопухов осторожно заглянул в проем. За дверью щурился от дневного света худой старик. Узкий световой клин выхватывал часть подвала, бросилась в глаза седая, патлатая старуха, сжимавшая руку маленькой девочки.
– Солдатен есть?
Старик что-то просительно забормотал, буквально через слово у него проскакивало «нихт», нет, стало быть.
– Проверить надо, – обратился к Михасю Вова.
– Треба, – согласился тот, – в мене и лихтарик е.
Вова не понял, что за «лихтарик», а Михась уже протягивал ему черную «жужелицу». Вот скотина, боится сам лезть, хочет фонариком отделаться. Узкая каменная лестница вниз. Зажужжал фонарь, тусклый свет выхватил сидящих у двери. Подвал был забит плотно. Даже тени от фонаря и исказивший лицо страх не смог скрыть красоты блондинки, сидевшей в полутора метрах от двери. Немка вздрогнула, спрятала лицо в ладонях. То ли от света пряталась, то ли от Вовиного взгляда. «Небось, подумала, что я ее прямо здесь разложу». Сзади продолжал что-то лепетать старик, проем закрывал Михась с ППШ наготове. Жужжа фонарем, Вова двинулся дальше. Женщины, дети, старики и старухи. Страх и обреченность. Никого, кто бы хоть отдаленно тянул на призывной возраст или хотя бы «гитлерюгенд».
Щелкнул предохранитель ППС. От этого оружейного звука дрогнули сидевшие в луче света. Пробираясь обратно, Вова не удержался, задержал световое пятно на красивой немке у входа. Та сжалась, одновременно пытаясь натянуть подальше юбку. Противно стало, Вова с облегчением выбрался из подвала. Бросил старику в проеме:
– Закрывай!
Тот замер, переваривая информацию на незнакомом языке, Лопухов сам прикрыл дверь, сунул Михасю фонарик.
– Пошли.
– А гарна баба.
Вова резко развернулся.
– Та ни, ни я ничого…
– Шевелись давай, мародер. Востриков, пошли.
Доложив капитану о выполнении первого задания, ефрейтор Лопухов тут же получил второе.
– Поступаете в распоряжение санинструктора, будете раненых выносить, когда вперед пойдем.
Санинструктор пополнению обрадовался. Забрал себе Вострикова, Лопухов с Михасем должны были работать во второй паре.
Снаружи загремело, грохот взрывов закладывал уши, с потолка посыпалась штукатурка. Потом снаружи заскрежетали гусеницы.
– Пошли!
Санитары выбрались из подвала. Первого раненого подобрали в полусотне метров от подвала, где прятались. Санинструктор быстро, чувствовался немалый опыт, его перевязал. Вова с Михасем взгромоздили на плащ-палатку и потащили на сборный пункт. Второй раз они нагнали роту, когда та ворвалась внутрь большого мрачного здания.
– Где вторая рота?
Чумазый солдат указал на широкую монументальную лестницу. По ней пробрались на второй этаж. Где-то справа шла отчаянная стрельба, туда и двинулись, полагая, что там точно без раненых не обошлось. Михась, пригибаясь, нырнул в дверной проем. Вова задержался буквально на пару секунд. Взрыв отшвырнул его назад, головой он приложился об пол, выручила каска. Сознания не потерял, но в голове шумело, в ушах стоял звон, мысли текли медленно, а руки и ноги были словно ватными. Автомата нигде не было, видимо, выронил при падении, и его завалило отвалившейся штукатуркой. Лопухов двинулся вперед к посеченному осколками дверному проему. Следующая комната, видимо, была каким-то залом. Окна были выбиты, массивная мебель из темного дерева была поломана и разбросана взрывом.
«Фаустпатроном хренанули, сволочи». В паре метров от входа лежал Михась. Не повезло мужику, не дождутся его дочки новых платьев. В дальнем конце зала кто-то зашевелился. Из-под лежащего на боку кресла выбирался немец. Его форму Вова сразу узнал – в такой же ходил по Берлину Штирлиц, только у этого эсэсовца форма была рваная и грязная, а фуражку он где-то потерял. Немец тоже разглядел Лопухова и потянулся к кобуре. Вова подошел к Михасю и вывернул из-под трупа ППШ. Эсэсовец, стоя на коленях, уже палил в него из маленького пистолетика, но руки у него тряслись, расстояние для такого несерьезного калибра было великовато, и он все время мазал. Звук выстрелов с трудом проникал в Вовины уши сквозь звон и гул канонады. Он проверил затвор, убедился, что в диске есть патроны, и направил дырчатый кожух на черномундирного. Тот лихорадочно пытался запихнуть в рукоять пис