Саудиты смотрели глумливо в ожидании моего нравственного падения. С этими тоже все понятно, привыкли, что перед ними пляшут, заискивают, подстраиваются под их традиции. Вот и сейчас смотрят в ожидании моего позора. Абдель-Азиз смотрел выжидательно, с подлой ухмылкой, уверенный, что я бухнусь на колени. Кто я такая в его глазах? Европейская дура, находящаяся в лагере беженцев, без документов, в чужой стране. Уверен, что всю мою подноготную ему уже слили. Труассо наверняка постарался. Перед моими глазами вставали дети и женщины, которых я, возможно, я обрекаю на голод. Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами за секунду, так и вышло. Вот я маленький иду в первый класс, а вот уже выпускной вечер, проводы в армию. Дембель, попойки с друзьями, девушки, самолет, отель, Петра, первые месячные, сирийка, вина которой лишь в том, что в ее стране идет война, а она красива и беззащитна, шоколадный сосок, выглядывающий между пальцев. Я вспомнил, как моя страна отразила и уничтожила нацистов, какую цену заплатили простые советские люди за победу, вспомнил, как гордился дед по матери своим участием в великой Отечественной войне, как он дошел до Берлина, как дорожил он своими медалями, которые завещал мне, находясь при смерти…
Пусть я в теле девушки, пусть я чужой стране, пусть я без документов и стою один в окружении недругов, но я не дам им смеяться над своей страной, над собой. Слова шли легко, будто не я, а кто-то посторонний их произносил:
— Иди ты нахуй, старый козел! — повторил уже на четком английском:
— Fuck you old motherfucker! Заметил, как вытянулись лица арабов, как в немом изумлении округлились их глаза и, уже срываясь почти на крик, снова во весь голос отчетливо повторил. — Fuck you old motherfucker! Сорвал с головы платок, тряхнул волосами и упершись взглядом в свиные глазки Абдель-Азиза, добавил на арабском:
— Aahra! (проститутка). Абдель-Азиз вскочил и, указав на меня пальцем, визгливо закричал: — Убейте ее! Арабы начали вскакивать с мест крича вразнобой, я случайно встретился с глазами личного охранника принца, шагнувшего вперед после его крика, и готов поклясться, что его губы неслышно произнесли для меня: — Беги.
Глава 18Зеноби
Я выскочил из палатки. Мне чудом удалось увернуться от растопыренной пятерни одного из охранников, стоявшего на входе. Чудом, потому что длинный подол платья мешал, перехлестывался по ногам, но мои тренировки не пропали даром. Увидев, что второй охранник рванулся мне наперерез, я принял единственное верное решение и побежал в глубину лагеря. Тот вначале не понял моего маневра, но бросился в погоню. За ним поспешил и второй.
Не успев пробежать сто метров, я наткнулся на толпу сирийцев, спешивших в сторону администрации, возглавляемых могучим Тариком. Родня спасенной девушки успела растрезвонить по всему лагерю о моем героическом поступке, и когда я пошел в палатку к принцу в сопровождении Саида, мой добрый ангел Аиша поспешила к Тарику, предполагая, что меня могут увезти с собой саудиты, неудовлетворенные принесенными извинениями. Теперь кузнец задвинул меня за спину, в круг сирийцев, и остановился, готовый драться, если того потребуют обстоятельства.
К нам приблизились двое охранников и замерли в недоумении. Со стороны машин к ним, вызванные по рации на помощь, спешили еще пятеро. К нам со всех сторон подходили беженцы из лагеря, и к моменту, когда охранники вместе с подмогой оказались перед нами, наша группа насчитывала не меньше пяти десятков человек и продолжала увеличиваться.
Все молчали. Охранники были настроены поймать меня и доставить пред очи царственной особы, мрачная решимость моих защитников не оставляла сомнений в том, что без боя меня не отдадут. Несколько минут мы так и стояли друг против друга, вооруженные пистолетами одни, вооруженные палками, цепями и прочими подручными материалами вторые. Никто не проронил ни единого слова, тем зловещее казалось это молчаливое противостояние. Один из охранников, прижав палец к уху, запросил инструкции по передатчику. Он слушал, не прерывая, затем кивнул своим коллегам, и они развернулись в сторону выхода, сопровождаемые победными радостными криками моих защитников.
У меня не было сил ни кричать, ни радоваться, события сегодняшнего насыщенного дня меня вымотали окончательно, единственная мысль была, когда все это закончится и можно ткнуться лицом в подушку. Меня с радостным смехом стали хлопать по плечам женщины, просочившиеся сюда. Их мгновенно стало вдвое больше, чем мужчин. Тарик, призвав всех к тишине, от души поблагодарил меня за мои действия, прерываемый восторженными криками собравшихся. Я, срывающимся от бега и волнения голосом, на ломаном арабском поблагодарил его и всех, вставших на мою защиту. Сегодня эти люди, лишенные своей Родины, крова над головой, всецело зависящие от гуманитарной помощи, рискнули всем и спасли мою задницу.
Со стороны директората послышался шум заводимых машин, одновременно зафырчали фуры за воротами и буквально минут через пять, включив свет фар, внедорожники начали выезжать из лагеря. Фуры встроились в хвост, и вся эта колонна начала огибать лагерь, выезжая на дорогу в сторону Саудовской Аравии, провожаемая победными криками бедных, но гордых сирийцев, впервые показавших зубы своему богатому и сильному покровителю. Спустя несколько минут о незваных гостях напоминали запахи еды, да две украшенные палатки, из которых сотрудники директората выносили ковры и подушки. В этот раз мы победили, победили малой кровью, но ближайшие дни могло оказаться, что это Пиррова победа, если финансирование лагеря урежут.
Я опущу подробности, как меня восторженная толпа провожала до моей палатки, как скандировали они мое имя, как не желали расходиться, нервируя моих соседок по временному жилью: они никогда не видели у сирийцев такой реакции и теперь боялись, что и им могут припомнить за их мелкие грешки. Все мы тщеславны, и я не исключение, но спустя полчаса, даже мне надоели эти крики. Представляю состояние моих товарок по совместному проживанию. Убедить их разойтись удалось лишь Саиду и Тарику. Последний надиктовал мне свой номер телефона, попросив звонить ему при любом поводе, в случае любой опасности.
Когда толпа разошлась, я вытащил маленький кофейный столик, и вскоре мы пили кофе при пламенеющем закате. Девушки сослались на усталость, оставив нас вдвоем с моим арабским учителем.
— Сегодня был поворотный день, и свершился он благодаря тебе, — Саид отхлебнул кофе и поставил чашку на стол.
— Не знаю, что будет и как будет, но так как было раньше, уже не будет. Ты разбудила людей, Саша, ты дала людям надежду, что даже против сильного можно выстоять. Они не виноваты, что в их дом пришла война, что нам пришлось покинуть все и бежать, что мы зависим от властей Иордании и благотворительных организаций. Нам все внушают, что мы должны быть благодарны, что нам дают объедки с их стола, нас приучают жить на подачки. Почему нам не дают свободно расселиться в арабских странах, ведь арабы один народ? Какая мне разница, быть гражданином Сирии или Иордании, если традиции одни, язык один. Вера и культура одна. Разве не смогу я обеспечить свою семью? Вместо этого нас держат здесь, подкармливая, чтобы можно было показать красивую картинку заботы о беженцах. Ты сама видела гуманитарную помощь американцев и французов. Можно ли прожить на такой помощи? Конечно, любая помощь бесценна, но людям, бежавшим от войны, не крема и не кукурузные хлопья нужны. Нам нужна стабильность, свой клочок земли, возможность учиться и работать, растить своих детей не в лагерных палатках, а в домах. На деньги, что выделяются на содержание лагеря, мы все смогли бы обзавестись домами, нашли бы работу и не сидели бы на иждивении. Но уже семь лет, как выделяются эти средства. Наверное, это выгодно очень многим, такое положение дел. За помощь саудитов нам приходится платить честью своих дочерей, так зачем нам такая помощь?
Саид замолчал после длинного монолога и поднял чашку с изрядно остывшим кофе. Он продолжил, не давая вставить мне слово:
— Я учился и работал в России, и я лучше всех понимаю, в какой стране ты росла. Тем приятнее, что на старости лет я встретил тебя, и ты мне напомнила, что мы потомки древнего народа. Мы будем требовать передачи лагеря под юрисдикцию ООН, хватить жить на подачки. Либо дайте нам субсидию, чтобы мы могли приобрести себе жилье и стать полноценными членами общества. Мы не хотим жить на иждивении, мы все привыкли работать и обеспечивать себя сами. Саид замолчал.
Убедившись, что его монолог закончен, я просто ответил:
— Саид, я не герой, я боялась до потери сознания, до сих пор поджилки трясутся, и мне жаль, если по моей вине саудиты прекратят финансирование лагеря. Здесь столько детей!
— Ерунда, — отмахнулся Саид, — наши предки жили в этих бесплодных пустынях еще пять тысяч лет назад и имели свое государство, проживем! Чему быть, того не миновать. Вся наша судьба давно предопределена Всевышним, все в его воле и на все воля Аллаха! С этими словами он поднялся. Чмокнув меня в лоб, пожелал мне спокойной ночи и удалился, старый и седой, но несломленный бедный сириец.
Утро не всегда бывает добрым: в этом я убедился, когда меня вызвали к директору Труассо. Поспешно проглотив бутерброд и запив его обжигающим глотку кофе, я, смахнув себя крошки хлеба, поторопился за Селимой, присланной боссом по мою душу. Селима по дороге рассказала, что утром директору был звонок и он вне себя от ярости. И как полагала девушка, звонок был связан со вчерашним инцидентом. В кабинете у директора находилось двое мужчин, не считая Саида. Бедный Саид, его тоже вызвали пропесочить за плохое поведение его подопечной. Тем не менее старый араб держался с достоинством и смело смотрел в глаза директора.
Труассо не стал ходить вокруг да около и сразу с места взял в карьер:
— Мадмуазель Иванова, вы сейчас подпишете заявление, что вы не имеете претензий ни к администрации лагеря, ни к организации Красного Креста и покинете территорию лагеря по собственному желанию. Мои юристы засвидетельствуют, что решение принято вами добровольно с соблюдением всех прав человека и процессуальных норм. За территорией лагеря вы вольны делать все, что хотите и в том объеме, в каком посчитаете нужным. Высказав это, он откинулся в кресле и довольный посмотрел на своих юристов, «дескать, так вот надо обрабатывать своевольных и строптивых».