Кондор поставил фонарь на землю, сел рядом, по привычке скрестив ноги, и снял с плеча сумку, чтобы вытащить из нее завернутую в бумагу свечу из вощины и нож.
Я же стояла напротив с растерянным видом наблюдала, как он ставит свечу на край камня, как снимает с правой руки перчатку и проводит пальцами по фитилю, отчего тот вспыхивает и загорается ровным пламенем. Очень хотелось надеяться, что не будет никаких заклинаний или пасов руками, потому что уже сейчас я начала чувствовать себя невероятной дурой.
— Ну? — Кондор сделал мне знак сесть рядом. — Не переживай, это не надолго.
Я вздрогнула и плюхнулась на землю, точно так же скрестила ноги, и поправила полы пальто и юбку, чтобы не отморозить себе ничего.
— Что я должна делать? — на всякий случай поинтересовалась я, стягивая с рук перчатки. Изо рта вырывался пар.
— То, о чем мы говорили вчера, — Кондор протянул мне уже знакомый нож — небольшой, но тяжелый, с загнутым, как коготь или серп, лезвием. — И, в принципе, больше нечего. Это не сложно, Мари. Не сложнее, чем посмотреть в твой мир.
Я замерла с ножом в руке.
— Ну и чего ты ждешь? — Кондор выставил перед собой раскрытую ладонь, очень доверительно, словно бы подманивал ребенка или кошку. — Быстрее закончим с этим — быстрее уйдем. Здесь холодно, если ты не заметила.
То ли он вообще не волновался, то ли скрывал свое волнение за этим вот равнодушием ко всему. Даже к тому, что, кажется, должно быть для него священным.
— А… — я нервно сглотнула слюну. Голос опять звучал хрипло. — И все? Никаких заклинаний или молитв?
Он тихо рассмеялся, наклонив голову вниз, чтобы скрыть улыбку.
— А они так тебе нужны, милая? — сказал он. В полумраке мне казалось, что взгляд Кондора, направленный прямо на меня, был обманчиво-ласковым — как и его тон. Я пожала плечами. — Здесь не перед кем говорить вслух и объяснять свои намерения, чтобы закрепить их словом. Кому нужно, тот и без того тебя поймет. Режь.
Последнее слово он произнес серьезно и твердо.
Его кожа была холодной, холоднее обычного, и пальцы не дрожали — в отличие от моих. Когда я неловко схватила Кондора за руку, боясь то ли того, что он ее одернет, то ли своего промаха, маг еле слышно фыркнул, видимо, насмехаясь над моей нерешительностью.
— Я не могу, — выдохнула я, больше жалуясь, чем отступая.
Острие ножа в сумраке казалось куском льда.
— Все ты можешь, — отозвался Кондор.
Я смогла и провела ножом поперек его ладони, наискось, неглубоко, боясь навредить. Нож, как и в прошлый раз, оказался острым достаточно, чтобы порез шел легко. Кондор даже не дернулся, только тряхнул кистью, когда я закончила, и повернул ее ребром к камню, позволив крови стечь с ладони и капнуть на его поверхность.
Пламя свечи, все это время ровно тянущееся вверх, чуть дрогнуло, мигнуло и, кажется, едва не погасло. Я бы не обратила на это внимания, списав на внезапный порыв ветра, но маг вдруг улыбнулся:
— Нас услышали. Давай руку.
— А я думала, зачем свеча, раз есть фонари, — я криво улыбнулась, пытаясь скрыть за этим волнение. Смотреть на то, как меня сейчас будут резать, не хотелось, но отвернуться было еще страшнее.
— Вот именно затем. Расслабься, — Кондор ласково провел пальцем по моей ладони.
Я хихикнула, но стоило мне действительно почувствовать себя чуть спокойнее, как он цепко перехватил мое запястье, заставляя раскрыть ладонь, и я зашипела от боли. Наверное, я дернула бы рукой, если бы ее не держали достаточно крепко. Пришлось покрепче сжать губы и вспомнить, что бывало и хуже, и больнее, просто на холоде, от которого пальцы и так сводило, эта несчастная царапина ощущалась особенно мерзко.
Кондор положил нож рядом со свечей и осторожно повернул мою руку так же, как до того свою. Я чувствовала, как кровь медленно, щекотно ползет по коже, видела, как она капает вниз. Пламя снова дернулось, сжалось, наклонившись почти горизонтально, но не погасло — наоборот, кажется, разгорелось ярче, чем до этого.
— Все? — хрипло спросила я, чувствуя себя едва ли не разочарованной.
— Кажется, да, — Кондор кивнул и бросил короткий взгляд на свечу.
Та продолжала гореть, медленно оплывая. Восковое озерцо растекалось по камню почти ровным овалом, чуть скошенным там, где поверхность алтаря шла под уклон.
Небо начинало светлеть, и мир вокруг нас из черного становился сизым. В этих холодных сумерках изогнутые, голые деревья на холмах были похожи на замерших в неестественных позах странных существ. То ли от усталости, то ли от нервов мне мерещилось, что они шевелятся, становясь то дальше, то ближе, и что в глубине, за переплетением ветвей есть что-то такое, от чего стоило бы держаться подальше.
Граница, вспомнила я. Час перед рассветом.
Время, которое любит их покровитель, не то бог, не то человек, один из потомков которого носится со мной, как с хрустальной вазой.
— И что, никаких спецэффектов? — не без сарказма уточнила я, пытаясь пошевелить рукой. Было больно, загустевшая кровь неприятно стянула кожу рядом с порезом, и одна мысль о том, что весь путь назад мне снова тащить фонарь, вызывала желание взвыть.
— Могу сотворить для тебя парочку иллюзий, если тебе так хочется, — Кондор поднялся с земли. — Присцилла сказала, что мы должны оставить свечу здесь. А в остальном, да, все.
Он подошел к мне и протянул руку, здоровую, и я, немного путаясь в собственном подоле, встала, схватившись за нее. Ноги дрожали, как если бы мне пришлось выйти и прочитать стишок перед парой десятков человек: пока ты говоришь, тебе не страшно, но стоит спуститься со сцены вниз, к друзьям, которые тебя ждут, как хочется провалиться сквозь землю. Или ткнуться в кого-то лбом и спрятаться от мира, все внимание которого только что было направлено на тебя.
Именно это я и сделала.
Кондор лишь вздохнул устало и обнял меня — одной рукой.
Наше общее молчание было настолько глубоким, что я слышала все вокруг: как скрипят деревья, как течет вода — рядом, у стены, как оказалось, бил родник, почему-то так и не замерзший, как слегка потрескивает и шипит свеча.
Я повернула голову, чтобы видеть ее: оранжевое пятно в мире, который, казалось, состоит из темно-синего — а потом закрыла глаза.
— Свечи используют как символ огня, как маяки и как универсальный способ отмерить время, — тихо сказал Кондор. — Когда свеча гаснет, наступает событие, которое должно наступить, потому что тебе это нужно.
— Например, некая девица, спящая в твоей комнате, наконец, просыпается и начинает паниковать, — хмыкнула я, не открывая глаз. — И хвататься за канделябры.
— Например, так, — судя по голосу, Кондор улыбался. — Или это может служить сигналом для чего-то другого. Все, что ты пожелаешь, любой смысл, к которому ты сможешь привязать объект. Просто некоторые смыслы слишком, хм, универсальны, — его пальцы скользнули по моему правому запястью к царапине на ладони, и руку окутало приятное тепло. — А другие нужны только для того, чтобы спрятать самое главное. Поэтому я не люблю сложные ритуалы. Вся их сложность — это лишь дым в зеркалах.
Кондор вздохнул еще раз и чуть отстранился.
— Спасибо, — прошептала я и открыла глаза. Пришлось пару раз моргнуть, прогоняя сонливость. — Теперь мне не придется тащить фонарь в одной руке.
Он только криво улыбнулся в ответ и вдруг насторожился, глядя куда-то поверх моей головы с невероятным удивлением на лице.
Я обернулась, почти инстинктивно схватив его за рукав, и точно так же замерла, не поверив в первый момент, что не смогла услышать шаги, которые должны были раздаться так близко, и почувствовать присутствие кого-то еще.
Существо, стоящее в полушаге от нас, откинуло с головы легкий капюшон и тонко улыбнулось, не показывая зубов. Его — или её? — остроскулое лицо в сумерках казалось бледным, как снег, и почти человеческим, но эта улыбка, похожая на порез, почему-то превратила его в гротескную маску.
Я успела только моргнуть, а оно уже переместилось к свече и застыло рядом с ней, наклонившись беспечно, как ребенок, такое же маленькое и хрупкое на вид, и протянуло тонкую руку, которую почти до середины кисти закрывал черный узкий рукав, над все таким же ровным пламенем.
— Я рада видеть тебя, сын воздуха и вод, в добром здравии, — раздался звонкий голос.
Кондор покрепче прижал меня к себе, обхватив за талию, и через секундное промедление ответил:
— Здравствуй, вестница.
Она тряхнула головой. Мне показалось, что ее темные волосы сливались с тканью, из которой было сделана ее одежда, больше похожая на обернувшие ее тело тени, чем на что-то, похожее на платья этого мира. Вестница провела пальцем по камню, там, куда капала наша кровь, медленно и осторожно, и подняла взгляд на нас.
— Вас услышали, — сказала она серьезно и, приложив руку к груди, коротко кивнула. — Дети Бранна назвали нездешнее дитя своей и не позволят никому обидеть ее. А кто посмеет, тот будет наказан по законам волшебства Той и Этой стороны. Изнанка приняла клятву. Я свидетель этому.
Она вытянула руку вперед и щелкнула пальцами.
Свеча погасла.
Фонари — тоже.
Сумерки обрушились на нас, тяжелые, как камень, и, кажется, все звуки мира исчезли где-то в них. Я попыталась пошевелиться, но не смогла.
— А теперь, — вестница, или кем она там была, подошла ближе, — я хочу посмотреть на нее. Это мое право, чародей, и моя обязанность, — она вдруг оказалась прямо передо мной, лицом к лицу, глаза в глаза. Ее губы слабо шевелились, чуть обнажая ряд острых мелких зубов. — Узнать правду и принести ее своему народу, каждому из своих народов, в воду и под холмы, в лесную чащу, в зимние пустоши и в болотные топи… Иди ко мне, дочь человечья. Иди сюда…
Холодные, как вода, очень тонкие и хрупкие пальцы переплелись с моими. Я почувствовала, как Кондор отпустил меня, позволяя сделать шаг вперед, и хотя что-то рациональное внутри моей головы рвалось назад, к безопасному и знакомому, я шла вперед, широко открыв глаза и словно лишившись своей воли. А потом те же хрупкие пальцы коснулись моего подбородка, заставляя поднять голову и посмотреть в темные, глубокие, как зимняя ночь, глаза.