– Как Зеркало? – поняла я.
Все это время я очень внимательно слушала.
– Именно так. – Он смахнул нарисованную в воздухе картинку одним движением ладони, как мел с доски стер. – Только Зеркало стихийно и открывается, если Богиня изволит, а теми можно было управлять.
– Можно было? – уточнила я – хотя все и так было яснее некуда.
– Потому что больше их нет, – сказал он резко. – Что-то сохранилось, говорят, в Каэрии так уж точно, но если оно действительно есть, то это всего лишь бесполезные руины.
Он тряхнул головой и начал с отстраненным видом расправлять манжеты рубашки. Мне показалось, что это было такое своеобразное «отстань от меня», но Кондор продолжил рассказ, не глядя, правда, в мою сторону.
– Такие вещи требуют очень хороших запасов сил, которых после войны в этом мире почти не было. А сейчас у нас нет потребности задействовать огромный ресурс, чтобы проходить через границу миров. – Он посмотрел на череп кита и махнул рукой – вокруг скелета появился мерцающий силуэт живого существа. – Эльфы Каэрии прошли через грани без статичных порталов. Никто не знает, как они это сделали, а Князья, те, которые остались еще с тех времен, загадочно молчат. – Кондор улыбнулся тоже загадочно и ехидно. – Подозреваю, что они сами не знают. Может быть, видели, но не знают.
– А спросить?
– О! – Волшебник повернулся ко мне, и его улыбка превратилась в оскал – уже не самодовольный, а, скорее, полный злого торжества. – Старшие Князья – это не вейо Нелле из Дома Мериль, они не разговаривают с людьми, милая. Даже с королями. Да и я бы не рискнул.
Кондор стал серьезнее, слез с перил и встал рядом со мной. Взгляд его был устремлен куда-то в противоположный конец зала.
Кит едва заметно шевелился, словно бы плыл в воздухе. Внизу, на мраморном полу, появились те блики, которые получаются, когда свет проходит сквозь толщу воды.
– В общем, поэтому мы говорим, что эльфы пришли из-за моря, но не из-за моря, – вздохнул Кондор, словно обязанность все объяснять мне уже утомила его. – Они справедливо верят, что в этом мире все, что слишком огромно, чтобы разум смог понять и представить целиком, где-то обязательно переходит в точно такое же, но в другом мире. Но я все же считаю, что на тех кораблях просто была парочка очень сильных магов, знающих свое дело. Ткань реальности, если так подумать, достаточно легко поддается, когда ты умеешь пользоваться ножом, – добавил он, скорее, для самого себя, а потом повернул голову ко мне. – Пойдем дальше, если ты здесь все посмотрела.
Я растерянно кивнула.
– Мороки… Иллюзии… – Кондор задумчиво почесал подбородок. – Тебе действительно интересно слушать про все это вот?
– А тебе было бы не интересно? – угрюмо ответила я. – Вот правда?
Он пожал плечами и посмотрел вперед – перед нами была красивая, теплая, очень светлая комната, полная деревянных шкафов с книгами. За ее окнами сиял зимний день. Солнце, клонящееся к закату, выглянуло из-за снежных туч, и все пространство заливал яркий, почти оранжевый свет, бликующий на стеклах и металлических ручках шкафов. После белого мрамора и холодного сумрака соседнего зала мне стало даже как-то теплее.
Люди, проходя мимо, не замечали нас с Кондором, словно мы превратились в тени или в статуи, и именно поэтому я спросила про мороки.
– Ты же что-то сделал, я знаю, – добавила я, следуя за ним – маг опять тянул меня за руку вперед, хотя ни коварных ступенек, ни толпы тут не было.
– А если и сделал? – хмыкнул он, не оборачиваясь. – Нам просто не нужно лишнее внимание и вопросы, милая, вот и все. Кстати, – он вдруг остановился, развернулся и пристально посмотрел на меня. – Как ты относишься к тому, чтобы, наконец, пообедать?
Джейна
Андре Форжо в одном из своих писем-советов утверждал, что не стоит слишком всматриваться в отражение собственных грез, потому что этот путь неизбежно ведет к разочарованию.
Наверное, он никогда бы не подумал, что сам станет примером подобного разочарования.
Блестящий литератор, подающий надежды молодой историк и просто красивый молодой человек, обладатель острого ума и восхитительного таланта рассказчика, господин Форжо, конечно, был создан для того, чтобы им, скорее, очаровывались, нежели разочаровывались – в нем.
Но Джейна Бронкль уже полчаса скучала в его компании, не зная, куда себя деть.
Чай в ее чашке давно остыл, и Джейна с раздражением отметила, что шерстяные манжеты платья заставляют кожу чесаться.
Джейна была рыжей, с тонкой, очень бледной кожей, и грубая шерсть, из которой шили форменные платья Наставниц, доставляла ей массу неприятностей. Обычно Джейна не замечала этого, но если уж замечала…
Значит, дело плохо.
Ничто не предвещало беды. Почти год назад она осмелилась написать Андре Форжо, автору лучшего, по ее мнению, учебника по истории Латиерры для юных умов и нескольких жизнеописаний, которыми Джейна зачитывалась сама и рьяно рекомендовала своим ученицам в качестве полезного, но в то же время увлекательного чтения. В её первом письме было столько искреннего восхищения и сдержанного юмора в суждениях о мире, признался господин Форжо, отвечая ей, что он не смог пройти мимо, хотя не в его правилах отвечать каждому из поклонников лично.
У него был прекрасный почерк – ровный и четкий, с редкими щегольскими завитушками, которые совсем не мешали чтению, но украшали его.
И Форжо на портретах в книгах казался таким же. Прекрасным. Ровным. Сдержанным. Щегольский узел шейного платка выдавал в нем человека, который следит за собственной внешностью, а манера излагать мысли – что кроме внешности он следит и за своим умом, оттачивая его день за днем.
Их переписка с Джейной была активной и грозила перейти в нечто большее, чем полуофициальный прохладный обмен любезностями. В своих самых смелых мечтах Джейна представляла себя в роли музы и партнера, потому с радостью отвечала на вопросы Андре о Враньем Доле, школе, где она служила, о ее богатой истории и о мифах, которыми школа обросла, как старые камни – мхом.
Господин Форжо с радостью подхватил идею Джейны дать несколько советов ее юным подопечным, продемонстрировав, как она просила, мужской взгляд на важные для девиц этого возраста вопросы. Ироничные, немного слишком рациональные суждения Андре на жизнь, мир, искусство, людей, их чувства, нравы и чаяния нравились Джейне.
И когда он узнал, что на каникулах она будет в Маревельде с матушкой, которой нужно было навестить родню (участие Джейны в этом мероприятии было решено без обсуждений!), то предложил встретиться.
Даже поменял ради нее свой маршрут.
Сердце Джейны забилось сильнее, хотя, конечно, она не призналась в этом даже самой себе.
И вот теперь, устроившись на втором ярусе «Золотой ветви» – самого лучшего из всех приличных заведений, которые могла позволить себе скромная леди-наставница, желающая провести приятный вечер в хорошей компании, – Джейна Бронкль сидела напротив Андре Форжо и понимала, что разочарована.
Она ожидала увидеть прекрасного собеседника, умного, талантливого молодого мужчину с прекрасными манерами и тонкой иронией в каждом слове, той самой иронией, которой были пронизаны все его письма. Но перед ней сидел самовлюбленный светский красавец, лощеный, одетый по последней моде – ярко и слишком легко для Маревельда с его морем и ветрами, пронизывающими до костей.
Когда она вошла в зал и оказалась в поле его зрения, Андре в первый момент даже не заметил ее, просто мазнул взглядом, как по чему-то незначительному – и Джейна почувствовала себя так, как боялась себя почувствовать.
Тем, кто она есть, то есть – бедной учительницей в скромном платье, которое она надела сегодня, потому что во всех платьях своих кузин, предложенных тетушкой для выхода, рисковала замерзнуть.
Но, наверное, те платья куда больше подошли бы к костюму Андре. Точно так же девушка, которая носила бы подобное, куда лучше подошла бы самому Андре в качестве спутницы.
Так думала Джейна.
Коричневое шерстяное платье тем временем нисколько не мешало Андре заигрывать с ней.
И Джейна бесилась, сама не зная почему.
Он был обходителен и умен. Он много говорил о себе и мало – об истории и искусстве. Точнее, об искусстве он говорил, но исключительно в контексте себя и своих менее удачливых собратьев по перу. Это никак не походило на полные утонченного восприятия пассажи из писем, в которых он рассказывал ей о посещениях известных галерей и прочих достопримечательностей во время путешествий.
«Каменные храмы Кимри, – писал он как-то, – эти древние руины, покрытые льдом и мхами, вдохновили меня заинтересоваться прошлым этого мира».
За весь вечер он не сказал о храмах и истории ни слова.
Джейна скучала.
Андре рассказывал, как его принимали в домах благородных семейств, упоминал имена и приставки к фамилиям, стоимость картин в гостиных комнатах и украшений на дамах. Самих дам он тоже упоминал – и так, словно Джейна знала их поименно. Это не имело ничего общего с его взглядами на суетность светского бытия и недолговечность красоты внешней по сравнению с красотой души.
В бокале Джейны было полусухое белое вино – Андре выбрал его сам, и вино правда было прекрасным. Джейна не допила его только потому, что от вина она начинала краснеть, и это выдавало ее с головой. Сейчас очень хотелось выплеснуть содержимое бокала в лицо Андре, развернуться и уйти, но происхождение, род занятий и внутреннее убеждение, что леди так не поступают, останавливали Джейну.
Она смотрела по сторонам, оценивая скромное изящество и уют обстановки. Мебель была из хорошего дерева, стены украшали фрески и картины уютного, сытого быта, на потолочных балках висели гирлянды из веток, засушенных цветов и лент – знак ожидания Ночи Излома, которая уже вот-вот наступит. Внизу, у входа, Джейна увидела всю себя, с ног до головы, до самой своей рыжей макушки в огромном зеркале. Сейчас она радовалась и одновременно жалела, что в зале зеркал не было. Иначе, пожалуй, господин Форжо уделял бы им внимания больше, чем ей и всему тому, что закрывало строгое платье.