опейские языки. Благодаря этим усилиям он и вошел в литературу. При помощи подобных же методов пробился он на радио, на телевидение и в кино. Не получив от этого ни миллима[28] дохода, напротив, вложив собственные средства. Источником богатства и благополучия Абуля Аля была торговля, но он презирал среду торговцев, хотя и пользовался в ней огромным уважением. Всеми путями, даже самыми хитроумными, стремился он внедриться в литературную среду, отвергавшую его, не желавшую признавать. Как-то я спросил доктора Зухейра Кямиля, могут ли приносить Абуль Аля удовлетворение его отчаянные усилия добиться признания, если сам он, лучше, чем кто-либо другой, знает, что его успех — чистая фальсификация. На это Зухейр заметил:
— Ты ошибаешься. Вполне возможно, что в конце концов он и сам уверовал в свой талант.
— Сомневаюсь.
— А может быть, он считает, что главное — это остов произведения, который он обычно пишет сам. Что касается формы, стиля и прочего, то это, по его мнению, мелочи, с ними легко справятся его подручные. Право же, самоослепление у людей бывает порой безгранично. Ложь так же необходима в нашем мире, как вода и воздух. Поэтому самая суть в человеке нередко скрыта от него, тогда как другим она очевидна. — Зухейр Кямиль усмехнулся и, махнув безнадежно рукой, продолжал: — Я убежден, что все люди — безнравственные негодяи, и самое лучшее, что они могут сделать, — признать это и строить совместную жизнь на такой основе. Главная нравственная проблема в этом случае — обеспечение всеобщего счастья и благополучия в обществе, состоящем из негодяев и подлецов.
В салоне Гадда Абуль Аля Абдо аль-Басьюни появился уже после 1968 года. Увидев его там впервые — после нашего достопамятного свидания в моем кабинете, — я подумал, что Абуль Аля напал на ценную добычу! Сделав вид, будто между нами ничего не произошло, мы тепло, как в былые студенческие времена, пожали друг другу руки. Я не без труда подавил в себе желание спросить Басьюни, как поживает его жена, вернулась ли к нему. Он тоже ни словом не обмолвился об Амани. А о семье своей сказал:
— Слава богу, дела идут неплохо. Мой сын Биляль оканчивает в этом году медицинский факультет. Очень способный парень и, надеюсь, добьется успеха в жизни. Его сестра тоже весьма способная, учится там же в университете, на фармацевтическом. Недалек тот день, когда я наконец обрету и материальный достаток, и душевный покой.
Я порадовался за него, пожелал осуществления его надежд и спросил:
— Ты что, недавно познакомился с Абуль Аля?
Он ответил шепотом:
— Года два назад, но здесь бываю лишь изредка. Знаешь, ведь большая часть его многосерийных пьес для радио и телевидения написаны мной. — Мы с ним засмеялись. Басьюни продолжал: — И до сих пор мне так и не удалось продать ни одну из этих пьес за собственной подписью!
Когда устаз[29] Гадд Абуль Аля получил государственную поощрительную премию, навестивший меня Аглан Сабит с саркастическим смехом заявил по этому поводу:
— Бога они не боятся!
Мы долго обсуждали эту тему, и, когда было упомянуто имя Абдо аль-Басьюни, Аглаи сказал:
— Возможно, ты не знаешь, что его жена была любовницей устаза Абуль Аля?
Меня всего передернуло, но Аглан ничего не заметил.
— Ты сам бога не боишься! — воскликнул я.
— Даю тебе слово, уж я-то эти дела знаю! И Абдо знает, он их застал как-то на вилле, на Шоссе пирамид, но ограничился тем, что запретил встречаться. А потом муж и бывший любовник крепко подружились.
Мне пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтоб скрыть волнение.
— Когда же это было? — спросил я.
— Года три или четыре назад, а может, и пять.
— Ну и ну…
— Он насквозь фальшив!
— Кто? Абдо аль-Басьюни?
— Да нет же, Абдо просто осел. Я говорю о нашем лауреате поощрительной премии… Но самое удивительное, так это то, что герой любого из его романов — идеал честности и благородства!
Гаафар Халиль
Его имя вызывает во мне далекие воспоминания о том, каким был наш квартал Аббасия в двадцатые годы — погруженным в звенящую тишину среди зеленых садов и уходящих вдаль полей. В восточной его части на пустынных, торжественно-тихих улицах высились похожие на крепости дворцы; в западной — поодаль друг от друга стояли небольшие дома, утопающие в зелени садов, где росли виноград и гуава[30], цвели розы и гвоздики. Куда ни глянь, всюду простирались поля. Вдали, под сенью деревьев, вращалась сакия[31]. На огородах там выращивали салат и помидоры. Кое-где высились одинокие пальмы. Изгородями вокруг домов служили заросли кактусов. Тишину днем нарушал своим дребезжанием трамвай, а по ночам — лишь крики сторожей. В густой тьме ночи над дверьми домов слабо светились фонари.
В день нашего переезда в Аббасию, когда носильщики вносили мебель, перед домом собралась толпа любопытных ребят. И во мне любопытство тоже одержало верх, я вышел к ним и предстал перед всей компанией: Гаафаром Халилем, Редой Хаммадой и остальными. Какое-то время мы стояли и молча глядели друг на друга.
— Играть с нами будешь? — спросил Халиль Заки.
Я молчал, в замешательстве переминаясь с ноги на ногу.
— А из какого ты квартала? — задал мне вопрос Сурур Абд аль-Баки.
Его вежливый тон придал мне смелости.
— Из Хусейнии, — ответил я.
— В футбол играешь? — спросил Гаафар Халиль.
— Нет.
— Научишься. Когда пойдешь в начальную школу?
— В этом году.
— Значит, будем учиться вместе.
— Вы встретили по дороге демонстрацию? — спросил Реда Хаммада.
— Мы ехали со стороны Хусейнии, там все магазины и кафе закрыты из-за всеобщей забастовки.
— А англичан не встретили?
— Один патруль. А здесь они появляются?
Гаафар Халиль засмеялся и указал рукой куда-то в сторону.
— Вон там, в самом центре Аббасии, их казармы. Так что тут ты их будешь встречать на каждом шагу.
— Ты в подготовительной школе учился? — спросил Сурур Абд аль-Баки.
— Два года, а до этого два года в куттабе[32].
— А у нас нет куттабов!
Я с недоверием замолчал. Между тем дружба с ними у меня завязалась. С двумя из этих ребят ей положила конец только смерть. Среди них Гаафар Халиль был единственным, кто учился со мной не только в начальной школе, но и в средней, а потом в университете. Остроумный, веселый парень, он умел лихо рассказывать анекдоты и во всем был первым: в игре и в учении. Он тут же пригласил меня с собой смотреть футбол в Национальном клубе, а на вопрос, сколько это будет стоить, ответил просто:
— Ни миллима.
Мы пошли в чем были: в галабеях и сандалиях, пешком через аз-Захир, Фаггалю, Вокзальную площадь и Площадь хедива Исмаила, через мост Каср ан-Нил, пока, наконец, не добрались до клуба. Тут они всей компанией влезли на большое дерево и разместились поудобнее на его ветвях, мне не оставалось ничего другого, как последовать их примеру. Первый раз в своей жизни я увидел в тот день футбольный матч, запомнил игроков: Хусейна Хигази и Мареи. Увидел я также и футболистов-англичан. До этого я думал, что они могут только убивать. Меня поразило, что Али аль-Хусни толкал английских игроков, они падали на землю, но это не вызывало кровавой драки. Я был просто в восхищении. Заядлым болельщиком я стал уже потому, что над англичанами была возможна победа хотя бы на стадионе. Домой мы вернулись, конечно, поздно, и меня ждала хорошая взбучка.
Я вступил в клуб «Львиное сердце» и вместе с новыми друзьями стал принимать участие в матчах. Стадионом нам служила площадка среди зарослей кактусов. В ловкости я не уступал не только Гаафару Халилю, но и Иду Мансуру, мечтавшему тогда о карьере профессионального футболиста. У Гаафара был приятный голос, и он пел нам иногда песни Сайида Дервиша, Муниры аль-Махдийя и Абд аль-Латифа аль-Банна, а позднее, уже юношей, и сам сочинял заджали[33]. Выступал он также и в роли постановщика сцен из увиденных нами кинофильмов, которые мы разыгрывали все на той же площадке среди кактусов. Не помню за ним ни одной любовной истории, только однажды я видел, как он учил свою соседку, еврейскую девочку, ездить на велосипеде. Близко подружившись с Гаафаром, я узнал, что он очень беден, пожалуй беднее всех из нашей компании. Отец его, несмотря на преклонный возраст и долгие годы службы, оставался мелким чиновником. И, несмотря на бедность, Гаафар был самым веселым из нас и верховодил во всем. Увлекшись спортом и искусством, он совсем не интересовался политикой, и патриотические идеи его не занимали. Он был верен себе в этом и в университете, и даже после его окончания.
— Удивительно, как это тебя не волнует то, что является смыслом жизни для всех нас? — сказал я ему как-то.
— Чтобы быть патриотом, нужны особые качества, — с усмешкой ответил он. — У меня их нет, но я искренне желаю успеха всем, кто борется за интересы родины.
— Но каждый гражданин — это прежде всего патриот.
— Согласен. Только мне больше по душе люди искусства.
Еще учась в средней школе, он посещал бесплатные вечера национального союза музыкантов и ходил в кафе «Хедивийя» на встречи сочинителей заджалей. Только у него одного хватало на это смелости. Через покойного Кемаля Салима он узнал дорогу в кинематографическую среду, снимался в качестве статиста в нескольких фильмах и еще студентом университета начал писать сценарии. Один из его сценариев уже после нашего выпуска в 1934 году был даже принят к постановке. По окончании университета Гаафар получил назначение в школу преподавателем английского языка. И там продолжал активно заниматься спортом, руководил школьным драматическим кружком и был всеобщим любимцем.