Правда, потом я вспомнила, что у меня с собой перчатки, и надела их.
– И то, что ты представил меня своему отцу, означает, что официально Ковен будет оповещен? – Я дождалась согласного кивка и продолжила: – А неприятный разговор? Нет, если это личное, то я не…
– Почти личное. Вернемся к вопросу, кто такая Присцилла. – Кондор шел легко, словно ни скользкая от снега брусчатка, ни легкий, но ощутимый уклон улицы ему не мешали. – Если есть что-то ужаснее надоедливых девиц, особенно – из соседнего мира, – он хитро покосился на меня, – то это тетушки, рядом с которыми требуется, сохраняя доброжелательность, принимать их удушающую заботу и следить, чтобы они не вторглись в твою жизнь больше, чем следует. У тебя есть тетя?
– А? – не сразу поняла я и от рассеянности едва не проскользила в сторону. К счастью, меня успели схватить. – Спасибо. Нет, такой нет. – Моя тетя не отличалась особенной теплотой и участием в жизни племянниц, но ему об этом знать не обязательно. – Но у меня была бабушка. Правда, я ее, скорее, любила…
Предательское воображение моментально нарисовало мне Кондора, который старательно делает вид, что ему не скучно в компании респектабельных леди почтенного возраста. И, возможно, их более молодых племянниц. И так же старательно уделывается чаем, потому что сил его больше нет.
Мне стоило огромного труда не захихикать в воротник.
Если маг что и заметил, то не подал виду.
– О, я тоже очень люблю свою тетю Тересию, – сказал он не без сарказма. – Пусть она мне не родная. Это не мешает мне с определенного возраста держать некоторую дистанцию, потому что Тересия придает каждому явлению в моей жизни, о котором узнает, значение большее, чем я сам готов ему придать. – Кондор улыбался почти добродушно. Кажется, Тересию он действительно любил. Пусть и предпочитал любить ее на расстоянии. – Заботливые тетушки – половина беды. Тетушки, которые хотят устроить твою личную жизнь, беда куда более страшная. А Присцилла… это Присцилла. Она родная сестра Гилберта, и, думаю, они настолько похожи в проявлениях своей гордыни и так отличаются в ее истоке, что именно это – основная причина их взаимной неприязни.
Навстречу нам прошло несколько человек в одежде, похожей на ту, которая была на магах в Академии: строгие линии и черный цвет, ничего лишнего. Кондор проводил их взглядом и, взяв меня за руку, нырнул в узкий просвет между двумя домами – мне пришлось идти следом за ним, потому что двое здесь не разминулись бы.
Я не сразу поняла, сбегаем мы от кого-то или срезаем путь, но за домами оказалось что-то вроде смотровой площадки. Или просто внутреннего дворика, с которого открывался замечательный вид на площадь, где мы недавно были. Я положила ладони на каменную ограду, доходившую мне до пояса, не удержалась – и смяла липкий, подтаявший снег.
– Леди Присцилла, – сказал Кондор, искоса смотря на меня, – Слабый маг. Точнее, ее Талант немного иначе проявляется, чем у моего отца или дяди Гилберта. Она, как ее брат, тоже придает большое значение чести и респектабельности, но не из тщеславных соображений амбициозного существа, а потому, что она – истинная леди. Такой ее воспитали. Такой она пыталась воспитать мою сестру. – Он замолчал, словно пропустил какую-то фразу, которая логически должна была продолжить цепочку. – Я не могу упрекнуть ее в этом, как и в том, что мы с сестрой были для нее недостаточно… правильными. По некоторым причинам. Я не хочу сейчас о них говорить.
Я поджала губы, мечтая провалиться сквозь землю. Меня сейчас впускали в какой-то иной, чужой не в смысле чуждости, а в смысле принадлежности другому человеку мир, полный чужих тайн и скелетов в шкафах. И это было настолько неловко, что… пожалуй, мало что могло сравниться с этим.
– Наверное, она хорошая, – сказал Кондор куда-то в пространство. – И есть множество вещей, в которых я с ней абсолютно солидарен. Но, – он скривился, – почти каждая наша встреча заканчивается какой-то неприятностью. Иногда мне кажется, это потому, что мы с ней тоже в чем-то похожи. Буду надеяться, что сегодня все пройдет хорошо.
Я вскинула голову, перестав рассматривать снующих внизу по площади людей, и с тревогой посмотрела на Кондора.
– Я с ней встречусь?
– Конечно. – Он тоже перестал смотреть вдаль и повернулся спиной к прекрасным видам. – И это будет самое сложное испытание из всех, поверь мне.
Судя по его улыбке, он уже забыл о собственной неприязни к леди Присцилле и наслаждался предвкушением некоего забавного зрелища, которое ожидало его за обедом. Того, как одна глупая маленькая совсем не леди будет пытаться противостоять респектабельности и аристократизму.
– Не переживай так. – Кондор с усмешкой похлопал меня по плечу. – Тебя хотят лишь формально представить еще одному члену семьи, требовательному, но достаточно справедливому. Пойдем, где-то наверху было место, где подают кофе. Тебе не помешает. Там поговорим обо всем остальном.
В смятенных чувствах я вложила свою ладонь в его и позволила увести себя назад, на уходящую вверх дорогу.
– А… – попыталась я, когда мы застыли перед ступеньками, ведущими в цокольный этаж, откуда доносились голоса и запах кофе и выпечки.
– Нет. – Кондор вздохнул так, словно бы я была его проклятьем. – Меня не напряжет.
Пустые гнезда
Раз уж речь зашла о воронах, стоит упомянуть слово, которое ассоциируется со всем их племенем: безжалостность.
Диана Сеттерфилд «Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном»
Когда люди были маленькими и жили, копаясь в земле и страшась ночных шорохов, они придумали себе богов – или боги явили себя людям как основу из основ, причину и следствие, отражение самой природы и ее древних законов, которым подвластна и жизнь, и смерть. Те боги не были жестоки, хотя сейчас кажутся именно такими: так жесток лес и речной омут, так жестоки ледники на вершинах гор и глубины морские, так жестока стихия лесного пожара, и февральский голод, и засуха, сжирающая посевы, и полуденный зной, и лед, и ветер.
Это было такое время, когда мир был полон клыков и когтей, и ночной тьмы, и отблесков костров, рядом с которыми жались друг к другу люди, слабые, как слепые котята. Но род человеческий креп и рос, и на смену камням и палкам однажды пришло железо, и крепкие стены из бревен отгородили костры от леса и от зимы. Человек начал брать, а не спрашивать, но он всегда помнил слова благодарности.
Так появились ритуалы – из способов договариваться, просить и благодарить ту Силу, которой подвластны ветер и тьма, огонь и течение рек.
Человек поднялся на ноги и осмотрелся, но не успел задрать нос – где-то на юге, на берегу теплого моря, которое не привыкло быть злым, появились белые ладьи, а на ладьях были создания, от которых шел Свет. Они говорили на певучем языке и называли себя разными именами, множеством имен, одно из которых было – eldar или эльфы, как стало привычно потом. Кто они и откуда пришли – тогда никто не знал, но их паруса не успели просохнуть, как началась новая эпоха.
У эльфов была своя магия, а еще у них были книги и знания, как строить каменные дома, защищенные от огня и гнили, как сделать сталь прочнее, как создавать стекло – тонкое, чистое, как делать его разноцветным и складывать в узоры, как разводить костер одним взглядом и как останавливать кровь и кашель.
Эльфы готовы были делиться и научить, как старший брат учит младшего тому, что знает сам. Их белокосые девы перебирали тонкими пальцами струны и пели, и люди шли на эти голоса, как раньше шли за болотными огоньками – в топь, к острым клыкам и когтям.
У эльфов не было ни клыков, ни когтей, они казались почти богами – ласковыми и милосердными, но за мягкостью слов и терпением старших братьев таилось коварство. Люди поняли это поздно, уже после того, как из-за белых стен Каэрии, возведенных людскими руками, к северу, к востоку и к западу шли отряды в сиянии ослепительного света, чтобы мир, куда эльфы пришли как гости, признал в них новых хозяев.
Были они жестоки? Не больше, чем жестока лоза, обвивающая дерево, чтобы расти и жить. Они не принесли ни новых богов, ни новых чудовищ, но сами становились чудовищами, стоило людям восстать против них. Старшие братья хмурились и наказывали младших, как хозяин наказывает пса, который вздумал рычать на него, – со всей строгостью и милосердием. Людские вожди, короли крошечных государств, которые тогда едва проклюнулись на этой земле, один за другим сдавались, и эльфы шли к западу – север уже принадлежал им, а с востока мешали горы.
Но и за горы потом пролегли их дороги.
Рабство стало платой за искусство строить дороги и стены из камня, в обмен на умение врачевать и жалкие крохи знаний об иной магии, о Силе, которой не нужны ритуалы и жертвы. Рабство не было тягостным, и тех, кто сам сдавался доброй воле захватчика, ждала сытая жизнь. Рабство длилось недолго – для эльфов, но слишком долго – для людей, и тот, кто принимал из рук Вечного Господина ритуальную чашу в знак смирения и благодарности, старался забыть, что прадед его прадеда мог пасть от руки, эту чашу дающей.
Годы стекались в века, века впадали в тысячелетия, и океан времени был спокоен, пока не появились Двенадцать.
Никто не знал, что свело их вместе, таких разных, и почему они называли друг друга братьями – и сестру свою звали сестрой. Слухи о них появились вместе со слухами о темных ладьях, ударившихся о самый западный берег, но была здесь какая-то связь – тоже никто не знает. Одни говорили, что Двенадцать были людьми, которым Древние боги даровали силы, чтобы спасти этот мир от вторжения. Другие – что это сами Древние обрели плоть и кровь, а вместе с плотью и кровью обрели человечность. Третьи потом сказали и были, возможно, правы, что Двенадцать пришли из-за Грани миров, и все они – Странники, обреченные на безвременье и неприкаянность, ибо за прегрешения свои не могут они обрести дом ни в одном из миров.