Последнее слово он произнес серьезно и твердо.
Его кожа была холодной, холоднее обычного, и пальцы не дрожали – в отличие от моих. Когда я неловко схватила Кондора за руку, боясь то ли того, что он ее отдернет, то ли своего промаха, волшебник еле слышно хмыкнул, насмехаясь над моей нерешительностью.
– Я не могу, – выдохнула я, больше жалуясь, чем отступая.
Острие ножа в сумраке казалось куском льда.
– Все ты можешь, – отозвался Кондор.
Я смогла и провела ножом поперек его ладони, наискось, неглубоко, боясь навредить. Нож, как и в прошлый раз, оказался острым достаточно, чтобы порез шел легко. Кондор даже не дернулся, только тряхнул кистью, когда я закончила, и повернул ее ребром к камню, позволив крови стечь с ладони и капнуть на его поверхность.
Пламя свечи, все это время ровно тянущееся вверх, чуть дрогнуло, мигнуло и, кажется, едва не погасло. Я бы не обратила на это внимания, списав на внезапный порыв ветра, но маг вдруг улыбнулся:
– Нас услышали. Давай руку.
– А я думала, зачем свеча, раз есть фонари, – я криво улыбнулась, пытаясь скрыть за этим волнение.
Смотреть на то, как меня сейчас будут резать, не хотелось, но отвернуться было еще страшнее.
– Вот именно затем. Расслабься, – Кондор ласково провел пальцем по моей ладони.
Я хихикнула, но стоило мне действительно почувствовать себя чуть спокойнее, как он цепко перехватил мое запястье, заставляя раскрыть ладонь, и я зашипела от боли. Наверное, я дернула бы рукой, если бы ее не держали достаточно крепко. Пришлось сжать губы и вспомнить, что бывало и хуже, и больнее, просто на холоде, от которого пальцы и так сводило, эта несчастная царапина ощущалась особенно мерзко.
Кондор положил нож рядом со свечой и осторожно повернул мою руку так же, как до того свою. Я чувствовала, как кровь медленно, щекотно ползет по коже, видела, как она капает вниз. Пламя снова дернулось, сжалось, наклонившись почти горизонтально, но не погасло – наоборот, кажется, разгорелось ярче, чем до этого.
– Все? – хрипло спросила я, чувствуя себя едва ли не разочарованной.
– Кажется, да, – Кондор кивнул и бросил короткий взгляд на свечу.
Та продолжала гореть, медленно оплывая. Восковое озерцо растекалось по камню почти ровным овалом, чуть скошенным там, где поверхность алтаря шла под уклон.
Небо начинало светлеть, и мир вокруг нас из черного становился сизым. В этих холодных сумерках изогнутые, голые деревья на холмах были похожи на замерших в неестественных позах странных существ. То ли от усталости, то ли от страха мне мерещилось, что они шевелятся, становясь то дальше, то ближе, и что в глубине, за переплетением ветвей есть что-то такое, от чего стоило бы держаться подальше.
Граница, вспомнила я. Час перед рассветом.
Время, которое любит их покровитель, не то бог, не то человек, один из потомков которого носится со мной, как с хрустальной вазой.
– И что, никаких спецэффектов? – не без сарказма уточнила я, пытаясь пошевелить рукой. Было больно, загустевшая кровь неприятно стянула кожу рядом с порезом, и одна мысль о том, что весь путь назад мне снова тащить фонарь, вызывала желание взвыть.
– Могу сотворить для тебя парочку иллюзий, если тебе так хочется. – Кондор поднялся с земли. – Присцилла сказала, что мы должны оставить свечу здесь. А в остальном, да, все. Остается только ждать, явится наш вестник или нет
Он подошел ко мне и протянул руку, здоровую, и я, немного путаясь в собственном подоле, встала, схватившись за нее. Ноги дрожали, как если бы мне пришлось выйти и прочитать стишок перед парой десятков человек: пока ты говоришь, тебе не страшно, но стоит спуститься со сцены вниз, к друзьям, которые тебя ждут, как хочется провалиться сквозь землю. Или ткнуться в кого-то лбом и спрятаться от мира, все внимание которого только что было направлено на тебя.
Именно это я и сделала.
Кондор лишь вздохнул устало и обнял меня – одной рукой.
Наше общее молчание было настолько глубоким, что я слышала все вокруг: как скрипят деревья, как течет вода – рядом у стены бил родник, почему-то так и не замерзший, как слегка потрескивает и шипит свеча. Я повернула голову, чтобы видеть ее: оранжевое пятно в мире, который, казалось, состоит из темно-синего – а потом закрыла глаза.
– Свечи используют как символ огня, как маяки и как универсальный способ отмерить время, – тихо сказал Кондор. – Когда свеча гаснет, наступает событие, которое должно наступить, потому что тебе это нужно.
– Например, некая девица, спящая в твоей комнате, наконец просыпается и начинает паниковать, – ответила я, не открывая глаз. – И хвататься за канделябры.
– Например, так. – Судя по голосу, Кондор улыбался. – Или это может служить сигналом для чего-то другого. Все, что ты пожелаешь, любой смысл, к которому ты сможешь привязать объект. Просто некоторые смыслы слишком универсальны. – Его пальцы скользнули по моему правому запястью к порезу на ладони. Руку тут же окутало приятное тепло. – А другие нужны только для того, чтобы спрятать самое главное. Поэтому я не люблю сложные ритуалы. Вся их сложность – это лишь дым в зеркалах.
Кондор вздохнул еще раз и чуть отстранился.
– Спасибо, – прошептала я и открыла глаза. Пришлось пару раз моргнуть, прогоняя сонливость. – Теперь мне не придется тащить фонарь в одной руке.
Он только криво улыбнулся в ответ и вдруг насторожился, глядя куда-то поверх моей головы с невероятным удивлением на лице.
Я обернулась, почти инстинктивно схватив его за рукав, и точно так же замерла, не поверив в первый момент, что не смогла услышать шаги, которые должны были раздаться так близко, и почувствовать присутствие кого-то еще.
Существо, стоящее в полушаге от нас, откинуло с головы легкий капюшон и тонко улыбнулось, не показывая зубов. Его – или её? – остроскулое лицо в сумерках казалось бледным, как снег, и почти человеческим, но эта улыбка, похожая на порез, почему-то превратила его в гротескную маску.
Я успела только моргнуть, а оно уже переместилось к свече и застыло рядом с ней, наклонившись беспечно, как ребенок, такое же маленькое и хрупкое на вид, и протянуло тонкую руку, которую почти до середины кисти закрывал черный узкий рукав, над все таким же ровным пламенем.
– Я рада видеть тебя, сын воздуха и вод, в добром здравии, – раздался звонкий голос.
Кондор покрепче прижал меня к себе, обхватив за талию, и через секундное промедление ответил:
– Здравствуй, вестница.
Она тряхнула головой. Мне показалось, что ее темные волосы сливались с тканью, из которой была сделана ее одежда, больше похожая на обернувшие ее тело тени, чем на платья этого мира. Вестница медленно и осторожно провела пальцем по камню там, куда капала наша кровь, и подняла взгляд на нас.
– Вас услышали, – сказала она серьезно и, приложив руку к груди, коротко кивнула. – Дети Бранна назвали нездешнее дитя своей и не позволят никому обидеть ее. А кто посмеет, тот будет наказан по законам волшебства Той и Этой стороны. Изнанка приняла клятву. Я свидетель этому.
Она вытянула руку вперед и щелкнула пальцами.
Свеча погасла.
Фонари – тоже.
Сумерки обрушились на нас, тяжелые, как камень, и, кажется, все звуки мира исчезли где-то в них. Я попыталась пошевелиться, но не смогла.
– А теперь, – вестница, или кем она там была, подошла ближе, – я хочу посмотреть на нее. Это мое право, чародей, и моя обязанность. – Она вдруг оказалась прямо передо мной, лицом к лицу, глаза в глаза. Ее губы слабо шевелились, чуть обнажая ряд острых мелких зубов. – Узнать правду и принести ее своему народу, каждому из своих народов, в воду и под холмы, в лесную чащу, в зимние пустоши и в болотные топи. Иди ко мне, дочь человечья. Иди сюда…
Холодные, как вода, очень тонкие и хрупкие пальцы переплелись с моими. Я почувствовала, как Кондор отпустил меня, позволил сделать шаг вперед, и хотя что-то внутри моей головы рвалось назад, к безопасному и знакомому, я шла вперед, широко открыв глаза и словно лишившись своей воли.
А потом те же хрупкие пальцы коснулись моего подбородка, заставляя поднять голову и посмотреть в темные, глубокие, как зимняя ночь, глаза.
То, что смотрело на меня из них, было очень большим и очень старым. Оно было почти как Хозяин Зимы, и, наверное, было им самим – тоже, а еще кем-то другим, мне еще не знакомым. Человеческая часть меня понимала, что лучше ему таким незнакомым и оставаться. Оно отзывалось на множество имен, которые я не знала и не хотела знать, и сейчас смотрело на меня множеством глаз – через глаза вестницы.
Я теперь знала, кто она и зачем она пришла.
Знала, зачем была нужна свеча.
Знала, почему не замерзает родник, бьющий рядом с каменной стеной.
Знала, что эта стена – это та стена, к которой прикасалась моя рука несколько дней назад, но иная, обратная ее сторона.
Знала, что мы не покидали города, но ушли гораздо дальше.
Знала, почему Присцилла так хотела, чтобы мы оказались здесь.
Знала, что не буду злиться на Кондора, который тоже все это знал, но не сказал мне, что будет вот так.
Что все не так просто, и не закончилось в тот момент, когда моя кровь смешалась с его кровью на камне.
Потому что так не должно было быть, и в первую очередь – не должно было быть меня здесь, в этом мире, под этим небом, на этой земле.
Иначе, впрочем, тоже не могло быть, и каждая из нитей вероятностей, тянущихся сквозь Бездну, звенела, потому что это мгновение, это мое здесь и сейчас, было заложено в самом начале плетения, где-то там, куда мой разум не доставал. И каждое событие, каждый мой неосторожный шаг, каждая нелепая случайность – все это вело меня сюда, потому что здесь эти нити пересекались и расходились дальше, во тьму. Из этой тьмы на меня смотрели с любопытством и злостью, с алчностью и презрением, с интересом и равнодушием – тысячи глаз, а я смотрела в них.
И знала, что во мне есть что-то такое, что делало меня особенной. Важной.