Что было что-то, для чего я была нужна.
Именно поэтому я была здесь.
Именно поэтому случилось мое «сейчас».
Когда вестница поняла, что я все это знаю, она наклонила голову – и поцеловала меня.
– Я не знаю, кто был у Бергрензе. Моя власть не распространяется так далеко, чародей, и мой взгляд не видит так зорко, как я бы хотела. Но я узнаю. – Голос вестницы раздавался словно бы из соседней комнаты или через толстое стекло. – Пусть твой слуга явится на третий день на большой перекресток к востоку от города. Я расскажу ему все, что буду знать сама, а дальше сам смотри.
Я щурилась на свет фонаря, который стоял рядом с ее ногами, и пыталась собрать себя воедино.
Мир вокруг плыл и пылал, растекаясь цветными пятнами, но, по крайней мере, я знала, где нахожусь.
Правда, я была не совсем собой.
– Откуда ты знаешь про слугу? – спросил Кондор. Его голос раздался откуда-то над моей головой. – Я только вчера разрешил ему явиться в Галендор.
Оказывается, это он обнимал меня, не давая упасть, и это на его руке я почти висела, цепляясь пальцами за пальто. Так крепко, что костяшки побелели.
– Слухи. Слухи куда быстрее, чем ты думаешь, в Кимри давно знают, что у сына старшего лорда появился новый слуга, – вестница запнулась. – Словно мало ему власти, которая и так принадлежит ему по праву рождения. Ты очнулась, человеческое дитя, – ее голос стал ласковее, и тонкая рука протянулась ко мне, чтобы убрать упавшую на лоб прядь.
Я хотела отпрянуть, но было некуда, и я могла только смотреть, широко распахнув глаза.
Голову вестницы снова закрывал капюшон, черный и легкий, надвинутый так низко, что был виден только острый подбородок и тонкие, бледные губы. Стало уже почти светло, и ее бледность бросалась в глаза, кожа выглядела почти прозрачной, и сама фигура, хоть и стояла на расстоянии вытянутой руки от меня, казалось, медленно тает в воздухе. Я попыталась выпрямиться и вывернуться из объятий Кондора. Первое удалось. Второе – нет. Он не разомкнул рук и не выпустил меня, словно боялся, что я снова уйду, стоит фэйри – я не сомневалась, что это существо, похожее на тонкого подростка в лохмотьях, было фэйри – опять меня позвать.
– Мой час прошел, – сказала она, делая шаг назад и поворачивая голову к востоку.
Ткань капюшона шевельнулась, как тень.
Небо над холмами стало бледно-сиреневым, с тонкими розоватыми перьями облаков. Я видела его слишком четко, будто бы ударили сильные морозы, сделав мир ясным и чистым, а каждую линию, каждый оттенок в нем – четкими. Я видела, как серебрится иней на камнях и деревьях, и как от земли поднимается легкая дымка, похожая на туман. Луны уже исчезли, но на западе, низко, у самого горизонта ярко сияла утренняя звезда.
Стоило мне моргнуть – и я поняла, что мы с Кондором остались одни.
Словно тут и не было никого, кроме нас.
Я вернулась к себе не сразу.
Путь назад сквозь тьму я запомнила обрывками, и, наверное, оно и к лучшему.
Я не хотела бы вспоминать это, потому что темноту вокруг и землю над головой я знала и чувствовала так же четко, как до того – бледно-сиреневое небо и утреннюю звезду. Не представляю, что вестница сделала со мной, но, кажется, к моим органам чувств добавилось еще что-то, и это что-то заставило меня замечать намного больше, чем я всегда замечала.
Я видела линии, по которым свет расходится вокруг своего источника. Я видела что-то внутри кристаллов и в тот момент понимала, что это – то самое плетение, которое заставляет их светиться. Я видела потоки Силы, спрятанные под землей, они напоминали то бледную, чуть сияющую во мраке грибницу, то ручей, текущий сквозь землю и воздух. Я чувствовала каждую песчинку, которая висела надо мной, и от этого мне было очень, очень страшно. Я хотела забиться в угол и лежать там, пока земля пожирает меня. Я хотела, чтобы все это закончилось – как угодно.
Но я шла вперед.
Когда я закрывала глаза, темнота не становилась абсолютной: мне казалось, что в этом единении с собой я не одна, совсем не одна, и то, что посмотрело на меня из глаз вестницы, снова обретает надо мной власть.
И это было куда страшнее, чем видеть свет, Силу и землю.
Все вокруг вдруг обрело какой-то смысл и стало символом и самого себя, и чего-то еще, большего, вмещающего в себя каждый из возможных смыслов.
И фонарь, светящий во тьме, которая никогда не узнает, что такое солнце, потому что солнцу в ней не место.
И рука, за которую я держалась, чтобы не потеряться.
И это мое новое зрение, настолько ясное, что оно было сродни слепоте.
Я что-то спрашивала постоянно, а Кондор отвечал мне, проявляя чудеса терпения и спокойствия. Говорил, что осталось немного – и я смеялась, зная, что он опять врет мне: уж я-то знаю, куда мы идем и как долго еще идти, потому что я могла увидеть все коридоры и галереи этого подземелья. «Оно было куда больше, чем они думали, – говорила я, – и куда древнее, чем представляли. Оно построено на ином фундаменте, и есть в нем лестницы, спускающиеся в никуда».
«Конечно, – отвечал волшебник, – конечно, они есть, любой город возникает на фундаменте города другого, как свежий побег пробивается сквозь останки, труху и гниль, растворенные в почве. А потом его время тоже пройдет, и он превратится в камни и песок, вернется в землю, из которой был создан, и будет так же напоминать о себе скважинами между мирами, сияющей сетью Силы, текущей откуда-то из глубин, и останками древних дорог, стершихся от времени и заросших шиповником и бузиной».
Я говорила, что мне страшно, и время кажется то вязким, как мед, то стремительным, как полет стрижа. «Под землей время вообще стерлось, – говорила я, – и мы можем ходить здесь, не зная, что с той, с нашей стороны прошло уже сто двадцать лет, и города превратились в камни и гниль. Именно так ваши фэйри похищают людей, ведь правда? Человек блуждает во тьме, пока может, и ему кажется, что все его годы – сияющий летний полдень, зелень и золото, лень и тепло. Но это обман, и на самом деле он под землей, в темноте, и вокруг промозглая полночь, сырая, холодная, кусающая за щиколотки сквозняками. И стоит это понять, как ты окажешься в ней, в этой полуночи, один и выйдешь из нее в сизый рассвет, к руинам и низкому небу, под которым тебя уже никто не ждет».
Кондор лишь крепче держал меня за руку, от этого становилось не так страшно.
Наверное, он держал бы меня за обе руки, если бы не фонарь.
Я не помнила, куда делся второй.
Может быть, его забрали фэйри, и когда его вернут нам, он превратится в ржавый кусок железа, оплетенный плющом, с разбитым кристаллом, в котором поселились пчелы. И нам придется врать лорду Парсивалю о том, что случилось, если леди Присцилла не убьет нас раньше.
«Она знала, – сказала я где-то на границе между подземельем и свободой, – знала, что так может быть, что со мной может что-то случиться, но, боюсь, это не оправдание для потери фонаря».
Лорд Парсиваль забрал фонарь из моей руки, улыбаясь мне, как странному и очень больному ребенку.
И в этот момент время снова стало обычным, а я вернулась к себе.
Они усадили меня в кресло у камина в кабинете лорда Парсиваля, и как только с меня сняли сапоги и пальто, я, ни капли не думая о том, как это может выглядеть со стороны, поджала ноги и попыталась свернуться в кресле и спрятаться. Лорд Парсиваль, правда, не позволил мне этого. Он подошел ближе и, взяв меня за подбородок, заставил выпрямить плечи и задрать голову.
Я не знаю, что он увидел в моих глазах, но, кажется, ему не понравилось.
– Только не говорите мне, что я бедная девочка, – я попыталась натянуто улыбнуться.
И получила хищный оскал в ответ.
– Я дам вам выпить пару зелий, леди Лидделл, – сказал Парсиваль. – А потом отправлю вас спать. После таких приключений…
– О, – протянула я, перебив его, – если вы это сделаете, я вас возненавижу.
Он отступил на шаг, рассматривая меня примерно с таким же выражением лица, что и его сын в нашу первую встречу: словно был не слишком рад, но сохранял доброжелательность усилием воли, пытаясь придумать, что же со мной делать.
– Хорошо. – Он кивнул. – Если вы чувствуете достаточно сил, то оставайтесь. Вы имеете право знать некоторые вещи. Но кое-что выпить вам все равно придется.
– Только и делаю в этом мире, что пью какие-то подозрительные зелья! – рассмеялась я и тут же ойкнула, потому что рука Кондора легла мне на плечо, и перед носом оказался стакан с водой.
Или не с водой.
– Это вернет тебя в реальность, милая, и немного восстановит. – Кондор проследил за тем, чтобы я взяла стакан в руки, не опрокинув на себя. – Леди Лидделл имеет право не просто знать некоторые вещи, папа, – сказал он уже в сторону Парсиваля. – Она имеет полное право злиться за то, что ей о них никто из нас не рассказал. Неважно, из каких побуждений, даже если из незнания.
Парсиваль, стоящий напротив нас, скрестив руки на груди, сощурился и кивнул.
– Я позову Присциллу, – сказал он и вышел из кабинета.
Я отдала Кондору пустой стакан и снова попыталась свернуться в кресле, прижав колени к груди, чтобы стать меньше. Я не знала, когда зелье начнет действовать и как именно, и пока чувствовала только жуткую слабость, от которой клонило в сон, но заснуть было невозможно – мир вокруг все еще оставался слишком громким и ярким.
Кондор сел на пол перед креслом и взял меня за руку.
– Почему ты не сказал мне, что это будет вот так? – Я повернула голову к нему и насмешливо передразнила: – Бояться нечего, милая, Присцилла знает о рисках, только черта лысого она тебе скажет обо всем, что может тебя ждать. И ты умолчал, хотя я очень просила тебя больше ничего не скрывать от меня.
Я злобно оскалилась, наблюдая, как на его лице появляется отстраненно равнодушное выражение, видимо, говорившее о том, что кое-кому очень сложно признавать за собой некоторые ошибки.