Я пытаюсь вдохнуть и не могу. Пытаюсь заговорить и не знаю, что сказать.
Рэфик смотрит на меня с жалостью, откидывается на спинку стула и улыбается.
– Вряд ли вы в чем-то виновны, Кэт. Тем не менее я должна выяснить, как все было, потому что кто-нибудь непременно докопается до истины. И когда это произойдет, защитить вас смогу только я. Чтобы, так сказать, подвести под этим делом черту, придется многое объяснить. Итак, назовите мне имена двух человек, которых обнаружили мертвыми в доме номер тридцать шесть по Уэстерик-роуд.
Я не могу усидеть на месте – мне хочется сбежать, спрятаться. Мне хочется, чтобы все поскорее закончилось. Мне хочется рассказать ей…
– Наверное, вы и так уже знаете. Зачем…
– Так нужно. Я думаю, вы обе были там. Я думаю, вы с Эл там жили и стали свидетелями их гибели в ту ночь. Поэтому и убежали. Мне нужна правда, причем от вас. Вы их знали?
– Да, – шепотом отвечаю я. Раздается детский плач, шипение пара, ножки стульев скребут по полу, сердце колотится в груди. Пахнет промокшими плащами и зонтиками, кофе и пончиками. За окном падает снег, небо белое, тротуары мокрые и скользкие, по улице спешат укутанные с головы до ног прохожие. Рэфик смотрит на меня блестящими глазами. Теперь я понимаю, что за пристальным взглядом всегда таилась неподдельная забота. Инспектор тянется к моим кулакам и крепко сжимает их в руках.
– Назовите мне имена, Кэт.
Я сглатываю, смотрю на нее до тех пор, пока все остальное не меркнет.
– Нэнси Финли и Роберт Финли, – шепчу я, но имена звучат очень громко.
– Ваши мама и дедушка?
Нет, думаю я. Зубная Фея и Синяя Борода.
Глава 22
Дома в кои-то веки пусто. Стоит зловещая тишина, повсюду теснятся воспоминания. Я стою в прихожей и смотрю на закрытые двери, на дедушкины часы, на столик с телефоном, на темную изогнутую лестницу, на зеленые и золотистые лучи на мозаичных плитках, на черную занавеску, за которой прячутся кладовая и вход в Зеркальную страну. Я разглядываю тарелки на стенах: вьюрки, ласточки, малиновки на ветвях с листьями, на голых ветвях, на заснеженных ветвях. Так и слышу мамин голос: «Есть такая птичка, называется великолепный золотистый куррэ, и она самая умная из всех пернатых. Куррэ расправляет крылышки и улетает далеко-далеко. Потом садится на новом месте и начинает новую жизнь, словно прежде ничего и не было. Как гусеница, которая превращается в бабочку. Единственное, что птичка знает и помнит, – то, что есть здесь и сейчас. Не будь как я, Кэтриона. Будь как она! Никогда не бойся летать».
Я прислоняюсь к стене, чтобы не упасть. Все это время я притворялась, что двенадцать лет назад улетела, что двенадцать лет назад моя жизнь началась заново. Но это ложь. Никуда я не улетела, потому что постоянно помнила, кем была, и воспоминания, которые я взяла с собой, составляли лишь половину целого. Все доброе, хорошее и волшебное превратилось в печаль и уксус; оно преследовало меня гораздо в большей степени, чем наш дом с призраками. Снова войдя через красную дверь, я испытала вовсе не страх, не ужас, не предчувствие беды. Я освободилась из-под гнета и испытала необычайное облегчение. И этим я обязана правде!
Другая правда в том, что мне нужно выпить, причем немедленно. На кухонном столе – полупустая бутылка дешевой водки, бокал и записка.
«Кэт, я скоро вернусь. Решил немного побыть один. Прости, что не смог поехать с тобой. Люблю, целую».
Я сажусь, наливаю себе водки.
Другая правда в том, что я думала, точнее, была совершенно уверена в том, что Эл жива. В том, что это не ее тело. В том, что сестра спаслась. В том, что синий каяк «Гумотекс» в сарае оставила она. И дело вовсе не в ненависти или обиде – просто это была правда. Некоторые черпают силу в мужестве, стойкости, надежде. Росс прав: я всегда искала ее в отрицании.
Еще одна правда. Дедушка был худшим и лучшим из всех, кого я знала. Качаю головой. Полуправда. Выпиваю еще, смотрю на доску с колокольчиками, на выгоревшие буквы и цифры. «Я хочу, чтобы ты вспомнила. Я хочу, чтобы ты захотела вспомнить». Не хочу вспоминать, но придется. То, как я предавала Эл – лгала, тайком встречалась с Россом, ненавидела ее, убежала, – всего лишь симптомы, а не сам недуг. Я предала сестру решительно и бесповоротно, когда стала отрицать наше прошлое, забыла его и сделала вид, что ничего и не было.
«На любом судне найдется свой поганец, а если его нет, то поганец – ты». Дедушка носил огромные бакенбарды, от него пахло трубочным табаком, он громко смеялся, обнажая удивительно белые зубы, и пользовался слуховым аппаратом, который ничуть не помогал. Старый морской волк, бальзам от маминых бесчисленных фобий. Дедушка любил солнце и оранжевый «Тик-так», проводил лето напролет в саду, плетя с нами венки из маргариток или строя крепости из подушек под лестницей. К нему всегда можно было прийти за утешением, за лаской, за поддержкой. «Не горюй, девонька, никто у нас пока не помер. А все остальное – такая ерунда!»
Но Синяя Борода был тираном. Синяя Борода любил ночь и темный ром. Он хвастался, что утопил своего старого приятеля Ирвина ради того, чтобы получить свободу, страховку, дом, полный тьмы и призраков. И он забил длинные гвозди в окна – окна с маленькими стеклышками и толстыми рамами, с решетками внутри, – чтобы всё и вся в доме принадлежало только ему одному. Синяя Борода бранился и нес чушь, гонялся за нашей матерью с кочергой по всему дому, называл нас мелкими паршивками, и весь дом содрогался от ужаса. Синяя Борода обожал, когда его ненавидели и боялись; ему безумно нравилось быть нашим худшим кошмаром.
Я стою и смотрю на кафель перед кухонной плитой. Не могу и думать про слова Рэфик – убийство и самоубийство. Зато могу вспоминать, как все было раньше. Не каждую ночь, но часто. А потом все чаще и чаще, пока передышки не кончились…
Вспоминаю, как лязгал и поворачивался замок на красной двери, словно на камерах в Шоушенке. Снова и снова, привычно и обыденно. «Бывалый моряк не покинет порт в пятницу». Вместо этого он отправится в Миссию и будет пить ром на суше. И всякий раз, когда дедушка закрывал красную дверь, оставляя нас взаперти, мама посылала нас в прихожую – слушать колокольчики. Сама она ходила по дому, дергала за шнурки в разных комнатах и заставляла меня с Эл записывать карандашом, откуда они раздавались. Потом стирала наши каракули, и в следующую пятницу учения продолжались. Не было это ни игрой, ни проверкой наших телепатических способностей! Мама учила нас различать звонки, чтобы в случае опасности предупредить, где именно находится Синяя Борода.
А потом мы много часов носились по лестницам, по коридорам, прятались под столами и кроватями, в шкафах и буфетах, в Зеркальной стране. Мы с Эл смеялись и перешептывались, наши сердца бились быстро и весело, потому что эти учения были всего лишь мамиными тренировками, то есть ненастоящими. Мы готовились вовсе не к пожару, не к внезапному налету противника, не к ядерной войне. «Бегите скорее! Он идет!» Мы готовились к возвращению Синей Бороды.
После заката мы с Эл лежали в постели, держась за руки, и боролись со сном. В иные ночи не происходило ничего, и мы просыпались под щебет птиц в лучах солнца. Но если в темноте раздавался протяжный звонок, то мы вскакивали, уже одетые, и ждали следующего. Узнать кухню легче всего, потому что там нет своего колокольчика, и мама дает два коротких звонка в гостиной. Хорошо, если так, потому что в кухне – его запасы рома. Мы тихонечко спускались по лестнице, замедляя шаг возле подножия. Мама всегда старалась закрывать дверь, где бы они ни находились: мы слышали ее голос, высокий и дикий, как звонок в Тронном зале, как смех чужака, и быстренько огибали дубовый столб, мчались мимо Берлинской стены, мимо оранжевых и желтых нарциссов, прямо к посудному шкафчику. Отыскивали свои фонарики и освещали синеву, зелень и желтизну Острова, закрывали задвижку и ползли в темноту. В Зеркальную страну. В такие ночи мы всегда поворачивали на восток – к широкой палубе и высоким мачтам «Сатисфакции» – и ждали, что капитан Генри придет нам на помощь, сражаясь с фрегатами и бригантинами, в оглушительном грохоте пушек и мушкетов, криков умирающих и в реве шквалистого ветра.
Иногда по ночам – все чаще и чаще – Синяя Борода хотел нас, а не маму. Колокольчики звонили слишком часто и быстро. Он отключал свет, с тяжелым металлическим лязгом опуская рычаг на щитке, и мы видели лишь Мертвые огни, которые искали нас, ревели наши имена, настигали нас. Иногда он брался за кочергу, иногда за ремень с массивной пряжкой, а чаще всего ему хватало кулаков. В такие ночи мама не просто предупреждала нас об опасности – она нас спасала. Наутро мы делали вид, что ничего не случилось. Этого требовал Синяя Борода. И мама. И Зеркальная страна…
Меня трясет. Я очень замерзла. Помню, как скрючившись сидела в шкафу в кафе «Клоун», сама не своя от ужаса. Потому что кафе «Клоун» не способно защитить нас, как Зеркальная страна. Там можно только спрятаться, спастись – нельзя… На лестнице раздается грохот ботинок, он все ближе. Дверца открывается, мертвенный свет фонаря бьет в лицо, дедушка ухмыляется во весь рот. Запах табака и рома. Огромная рука хватает меня за волосы. Огромная рука хватает Эл за плечо, и я слышу, как буквально стонут ее кости. «Ну все, теперь я прибью вас обеих, паршивки неблагодарные! – Хитрый прищур, оценивающий взгляд. – Или, может, вам уже пора начать отрабатывать свой хлеб?»
Я помню мамин голос, пронзительный и высокий: «Нет! Не смей! Они же еще дети! Лучше возьми меня!» Мы с Эл вцепились друг в друга и плачем, надеемся, молимся, чтобы он взял ее, и вжимаемся в заднюю стенку шкафа, мечтая спрятаться еще глубже, исчезнуть совсем.
В густой, звенящей тишине я слышу, как открывается калитка. Моментально прихожу в ярость и несусь сломя голову, готовая на все, лишь бы спастись от правды, обрушившейся на меня словно лавина, ужасный оползень, огромная волна – высокая, широкая и ослепительно яркая. Бегу по прихожей, распахиваю дверь настежь и вижу на коврике открытку с моим именем, написанным большими буквами. Вылетаю на крыльцо и бросаюсь вниз по ступенькам.