Я сглатываю. Похоже, для него мы с Эл навсегда сплавлены воедино, как песок и известняк. Росс делает еще шаг навстречу. И тут меня окутывает облако сладковатых духов Эл, а в ушах раздается ее громкий шепот: «Беги!»
Так я и делаю.
…Мы бросились на восток, в прачечную, но дедушка не отставал, изрыгая нам вслед проклятия. Камень сменился деревом – мы мчались по палубе «Сатисфакции», и ее доски визжали от ужаса. Он был все ближе и ближе. «Никуда вы не денетесь, мелкие паршивки!»
Я бросаюсь к корме и виднеющемуся на горизонте силуэту корабля Черной Бороды, к окошку в красной раме. Судорожно ищу, чем его разбить, и вдруг понимаю, что стеклышки здесь еще меньше, чем в доме…
– Ты не можешь уйти!
– Росс, перестань!
– Кэт, я никому не рассказывал про папу, даже Эл.
– Росс, ты меня пугаешь! Я не уйду, обещаю. Давай-ка лучше… – Он продолжает наступать, и я испуганно пячусь. – Прошу, не надо…
– Я тебя не обижу! – запальчиво восклицает он.
В его глазах – страсть, дикая и необузданная, и я больше не верю, что это любовь. Ведь здесь мы с Эл впервые уплыли от него, оставив на коленях посреди Карибского моря. Бросили его в крови и слезах, а сами притворились, что не слышим отчаянных криков.
…Дедушка впечатал Эл в стену над кормой. Я взвыла, бросилась на него, получила локтем в живот и замерла, хватая воздух ртом. Он усмехнулся, оскалив зубы. Кровь струилась по его шее, обвивала ее как шарф, стекала на рубашку. «Не волнуйся, девонька! – захохотал он. – Мне совсем не больно». И я получила удар в висок, такой мощный, что у меня ноги подкосились…
– Росс, нет! Перестань! – Я съеживаюсь, отталкиваю его руки и гадаю, каково пришлось Эл, когда она пыталась от него уйти. И вдруг я вспоминаю, чем для нее все закончилось.
– Я тебя не обижу. – Росс хватает меня и сжимает так сильно, что трещат кости. – Я никогда тебя не обижу!
Интересно, он сам сознает, что утвердительно кивает головой?
Я продолжаю вырываться, хотя понимаю, что он гораздо сильнее меня. Росс удерживает мои запястья одной рукой, другой нежно проводит по плечу, по ключице. Я вздрагиваю и замечаю в его глазах огонек безумия. Борьба между тем, чего он действительно хочет, и тем, чем ему всегда приходилось довольствоваться. Рука скользит по моей шее, пальцы гладят кожу под ухом, сжимаются крепче и крепче, наконец большой палец ложится на горло и жмет так сильно, что я начинаю задыхаться. И тут безумие в его глазах вспыхивает ярче.
…Когда я пришла в себя, дедушка снова душил Эл. Ее глаза закатились, лицо посинело, пальцы слепо хватали воздух. Я побрела к ним, понимая, что все напрасно: мне ее не спасти…
– Я тебя не обижу. Я тебя не обижу, – успокаивающе бормочет Росс, сжимая мое горло все крепче и крепче, и жилы на его шее вздуваются от натуги. Я сползаю по холодной шершавой стене. – Я не убил ее, – все тем же ужасающе спокойным голосом заверяет он, и с носа капает пот. – Не убил.
Еще как убил! И вот-вот убьешь меня…
Голова наливается тяжестью, мои судорожные вдохи звучат в унисон со вдохами сестры. Зрение начинает гаснуть, по краям наступает чернота.
И тут Эл хватает меня за руку, щиплет. «Мертвые огни! – кричит она. – Мертвые огни!»
…Я пересекла палубу, хватаясь за все, что под руку попадется, словно мы угодили в карибский шторм. Стараясь не обращать внимания на дедушкино натужное пыхтение, я смотрела лишь на корму и на фонарь, висевший на ржавом крюке. Дедушка обернулся, и я подняла фонарь высоко над головой. Удивленная гримаса, ласковый голос: «Положи-ка эту штуку, девонька». И я едва не подчинилась, сама того не сознавая, как вдруг увидела ползущую к нам по палубе маму с залитыми кровью глазами. Она хрипло вскрикнула, увидев, что дедушка продолжил душить Эл.
«Оставь их в покое! Они же просто дети!»…
Я открываю глаза. Нет, Кэт! Скажи чертову правду!
…«Оставь их в покое! Они же твои дети!..»
Росс всхлипывает и разжимает пальцы. Я чувствую, как в легкие возвращается воздух, только это уже неважно. Я знаю, он не остановится. Так или иначе, он меня угробит.
Отползаю, хватаюсь за крюк и встаю. И тут начинают звонить все колокольчики сразу. Высокие и нестройные, низкие и протяжные – громко настолько, что содрогаются камни.
«Твои дети». Вот она, ужасная правда о нас. Мы не ковбои, не индейцы, не клоуны, не пираты, не заключенные. Мы – дети нашего дедушки…
…Фонарь в моих руках дрогнул, петли протяжно скрипнули. Я посмотрела на безжизненное тело Эл, на дедушкину макушку, на сгорбленные, напряженные плечи…
И я опускаю фонарь – мой Мертвый огонь – прямо на макушку Росса, ударив так же сильно, как когда-то дедушку. С той же черной яростью и ледяным ужасом. Снова и снова, пока все силы не покидают меня, пока звук не перестает быть твердым, коротким и белым, сменившись мягким, длинным и медно-красным.
Я долго выбираюсь из Зеркальной страны по лестнице, но, очутившись на пороге, обнаруживаю, что не могу уйти. Сажусь на верхнюю ступеньку, прислоняюсь к двери. Надо бы позвонить Рэфик, думаю я, и смотрю на тени Шоушенка, на поворот на восток, где стоит «Сатисфакция».
…Мама молчала долго. Она ужасно рассердилась. Тогда мне казалось, что на нас, теперь же я понимаю, что на себя. Ее план совершенно провалился. Она посмотрела на дедушку, потом опустилась перед ним на колени. Сперва я решила, что она хочет его оплакать или обнять, но мама толкнула тело на бок, словно мешок с картошкой. Из него вырвался вздох, и мы с Эл завизжали.
«Он мертв, – заверила мама и встала с колен. Оглядев раскрашенные стены и длинные камеры Шоушенка, она болезненно поморщилась. – Мы не можем оставить его здесь. Помогите затащить тело по лестнице».
Мы волокли его по ступенькам не менее получаса. К тому времени, как добрались до кухни, усталость выжгла шок дотла.
«Идите наверх, – велела мама. – Соберите свои вещи и книги, потом возвращайтесь в Зеркальную страну и заприте их в шкафу со всем остальным».
Бо́льшую часть своих скудных пожитков мы снесли туда за несколько недель до того, как мама рассказала нам про ПЛАН. Еще одна игра, еще одна учебная тревога, в которой мы участвовали, как всегда, беспрекословно.
Когда мы спустились в Зеркальную страну с полными руками вещей, притихшие и серьезные, мама разбирала на части Шоушенк, складывая старые доски дощатого настила у внешней стены. У ее ног лежал молоток-гвоздодер.
«Придется замаскировать дверцу буфета, – хмуро сообщила она и посмотрела на нас. – Никто не должен знать, что вы здесь жили. Вам ясно?»
Мы кивнули, хотя ничего и не поняли. Едва ли мы думали о том, что будет после того, как проберемся сквозь дыру в стене, дверь без замка и палисадник без калитки. Когда мама выволокла последние доски в кладовую, она подбоченилась и кивнула в сторону буфета.
«Закрывайте дверь в Зеркальную страну. – Свирепо оглядела нас и утерла кровь с разбитого лица. – И не забудьте про задвижку».
Так мы и сделали, затем последовали за ней на кухню. Мама села за стол и положила перед нами ключ – дедушкин ключ.
«Вы должны сделать так, как мы договаривались. Отоприте входную дверь и скорее уходите».
«Теперь и ты можешь пойти с нами», – прошептала Эл.
«Мне придется тут все прибрать. Так и было задумано».
Она вздохнула, сняла с шеи перевязь из полотенца и принялась оттирать наши лица и руки от крови, как всегда грубо и эффективно. Мы знали, что лучше не жаловаться и тем более не плакать, к тому же боль наконец заглушила страх. Голова пульсировала в тех местах, куда дедушка ударил меня кулаком или швырнул об землю, и мозг казался слишком большим, чтобы помещаться в черепной коробке. Эл тщетно пыталась сглотнуть, в ее глазах стояли слезы. Мы не могли отвести глаз от лежавшего грудой возле плиты окровавленного тела, от темной крови, текущей по кафелю, по стыкам между плитками.
«Эл, на вешалке висит клетчатый шарф. Замотай им шею и не снимай. В ящике телефонного столика лежит пудра. Возьмите ее с собой и замажьте друг другу самые заметные синяки и порезы».
Мы стояли и смотрели на маму, сами не свои от потрясения и боли, пережитого ужаса и сожаления.
«Чего вы ждете?»
«А дедушка… – Я посмотрела на его лицо, на темно-красную кровь, струящуюся из пробитого черепа. – Дедушка – наш папа?»
Ее губы превратились в нитку, глаза сузились.
«Идите по маршруту на карте сокровищ, никуда не сворачивайте. Только в гавань, только к складу. Там всегда кто-нибудь есть, поэтому с вами все будет в порядке».
«Мама, – прошептала Эл. – Дедушка был…»
Я поморщилась, когда мама схватила меня за правую руку, Эл – за левую.
«Вы должны всегда держаться вместе, ясно?»
«Мы не покинем друг друга», – начала я.
«До тех пор, пока мы живы», – закончила Эл, вкладывая свою холодную ладонь в мою.
«Не доверяйте никому, не полагайтесь ни на кого. Кроме друг друга, у вас никогда и никого не будет!»
Мы кивнули, стараясь не заплакать.
«Помни, Эллис, ты – старшая, дегустатор ядов. Будь храброй, присматривай за сестрой. – Руки мамы дрожали, из раны на виске снова потекла кровь. – Помни, Кэтриона, не будь как я! Будь храброй. Всегда старайся видеть хорошее, а не только плохое».
И я кивнула, думая о полнящихся птичьим криком Джунглях Какаду, о всех ночах, в которые мы с Эл бежали в темноте под вспышками молний, под рев ветра и потоков воды, мимо теней, ощерившихся острыми зубами. На этот раз нас ждет то же самое, подумала я, хотя и знала, что будет по-другому.
Мама осталась на коленях, и черты ее ничуть не смягчились, но по избитому, распухшему лицу потекли слезы, падая на окровавленный ворот блузки.
«Никогда не забывайте, насколько вы особенные! – Она отпустила наши руки, закрыла глаза. – Теперь идите».
Я собралась возразить, и Эл крепче сжала мою руку.
«Идите же».
Мы не двинулись с места, и мамины глаза распахнулись, кулаки разжались, показывая ногти, рот сложился в тонкую, жестокую линию.