Это был обычный плакат, изображающий отца в черном фраке перед зеркалом, в котором, в свою очередь, отражалось другое зеркало, которое тоже отражало зеркало, и так далее. А вверху сияли, будто хромированные, буквы:
МИСТЕР МИРРОР
Мистер Миррор — это был сценический псевдоним отца, под этим псевдонимом он был известен куда шире, чем под своим настоящим именем. Но кто-то наклеил поперек афиши ленту с надписью «Сегодня последнее представление», а под ней другую — с надписью «Билеты проданы»!
То, что представление идет с полным аншлагом, ничуть не удивило Юлиана. На представления его отца публика всегда ходила охотно. Но почему это представление последнее? Срок контракта истекает только через две недели! Это он знал точно, потому что после этого они собирались вместе поехать в отпуск на целую неделю.
Контролер на входе отрицательно покачал головой и начал было:
— Мне очень жаль, но мест нет...
Но потом узнал Юлиана и сразу вписал в свои черты улыбку:
— Ах, это ты! А я думал, ты уже уехал.
— Кое-что изменилось, — сказал Юлиан. — Мне срочно нужно переговорить с отцом. У вас, вы говорите, все продано?
— До последнего билетика, — подтвердил контролер. — Но для тебя уголок отыщется. Придется, правда, стоять, но представление уже заканчивается. Только тихо, слышишь?
Юлиан вошел в зал варьете. Там царила полутьма, только сцена была ярко освещена. Отец показывал фокус со связанными шелковыми платками, которые он метрами вытягивал из своего левого кулака, отпуская при этом шутливые замечания.
Юлиан отыскал место у входа, где отец не мог его разглядеть. Он знал, что зрительный зал воспринимается со сцены как смутный сумбур теней.
Представление шло к концу. Еще минут десять — и начался бы финальный номер, но сегодня он был отменен. Правда, зеркало и большой ящик стояли на сцене, но только для антуража. Тем более что с ними было что-то не в порядке. Юлиан не мог сразу определить, что именно.
Он огляделся из своего закутка. Варьете было заполнено до отказа, принесли даже дополнительные стулья, и за каждым столиком сидело по четыре человека вместо обычных трех, за некоторыми даже по пять, и официанты едва успевали выполнять заказы. Многие пришли сюда вовсе не для того, чтобы видеть искусство его отца. Их привлекла вчерашняя беда. Страсть к сенсациям и тайная надежда: вдруг еще что-нибудь случится и они станут свидетелями какого-то следующего, еще более ужасного несчастья.
Юлиан заметил и знакомые лица: вот адвокат отца, вон оба полицейских, а за соседним с ними столиком — родители исчезнувшего мальчика. И наконец, Рефельс.
Юлиан дождался момента, когда отец был целиком поглощен работой, и быстро пробрался к Рефельсу. Репортер при виде его опешил:
— Юлиан? А я думал, ты уехал.
— Я изменил свои планы, — важно пояснил Юлиан.
— Эй! — возмутился кто-то рядом. — Мне ничего не видно!
Юлиан присел у столика на корточки.
— Что-то должно случиться, ты чувствуешь? — шепотом спросил Рефельс. — Это прямо носится в воздухе.
В этот момент послышался грозный раскат грома, и Юлиан испуганно вздрогнул.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал он.
— Тише, вы! — сердито прошипел какой-то мужчина. — Хотите поболтать — выйдите из зала!
Двое других зрителей тоже взглянули на них со. злостью, и Юлиан изобразил извиняющуюся улыбку. Потом посмотрел на сцену, и опять ему показалось, что с реквизитом не все в порядке.
— Что-то здесь не то, — прошептал Юлиан. — Мне надо поговорить с отцом. Обещаю тебе, что я...
— И я вам обещаю, что вы схлопочете сию же минуту, если не угомонитесь, — перебил их мужчина. — Я заплатил сумасшедшие деньги и хочу за них хоть что-то получить!
— Нет проблем, — ответил Рефельс, вызывающе расправляя плечи, — получите вполне приличную зуботычину, это вас устроит?
Мужчина приподнялся со своего стула, ненавидяще вперился в Рефельса, но потом снова уселся на место.
— Ну, погоди, ты мне еще попадешься! — пригрозил он.
— Эй, Франк, что это с тобой? Ты в своем уме? — одернул репортера Юлиан, чувствуя, как в зале воцаряется какая-то возбужденная, почти агрессивная атмосфера. Нарастающее напряжение готово было вот-вот взорваться.
Юлиан испуганно притих и стал смотреть на сцену. При этом взгляд его упал на зеркало. Он вздрогнул. Разъяренный сосед обернулся к нему, и отражение в зеркале повторило его движение. С той лишь разницей, что в зеркале отражался не человек. Юлиан повернулся к соседу и увидел вполне нормальное лицо, пусть не особенно симпатичное. Но магическое зеркало отца показывало, что рядом с ним сидит тролль.
— Чего уставился? —спросил сосед. Тон никак не соответствовал его черному фраку, зато как нельзя лучше подходил к тому образу, который отражался в зеркале: налитым кровью глазам и бульдожьей нижней челюсти.
Он был здесь не единственным троллем. Чем дольше Юлиан всматривался в зеркало, тем больше видел взъерошенных существ с лисьими ушами. Они сидели в зале среди людей неузнанные, и только зеркало показывало их такими, какие они на самом деле, и показывало, вполне возможно, лишь одному Юлиану.
В это мгновение он заметил в зеркале новое движение и обернулся.
В варьете вошел Мартин Гордон. В руке у него был «дипломат», сам он казался предельно взведенным. Юлиан пригнулся за столиком еще ниже. Ему не трудно было отгадать причину ярости Гордона. Юлиан хорошо знал Мартина. В такие минуты тот действовал без оглядки.
Агент отца пронесся по залу широкими шагами и перемахнул на сцену. Он без слов вручил отцу Юлиана дипломат и скрылся за декорациями.
Зрители, похоже, восприняли появление Гордона как часть номера. Но только не полицейские и не Рефельс. Они напряглись, как натянутые струны.
Отец Юлиана отпустил шутливое замечание по поводу незапланированного появления Гордона, выждал, когда стихнут обязательные аплодисменты, и воздел руки. Хлопки, а через секунду и последние шепотки стихли, в зале воцарилась полная, почти благоговейная тишина, словно публика почувствовала, что сейчас произойдет нечто особенное.
— Дамы и господа! — начал мистер Миррор.
Юлиан знал, что все происходящее не входит в обычный репертуар его отца. Уже одно то, что отец во время выступления заговорил, было довольно необычно. Он, конечно, мог шутить, но его имидж не позволял ему обращаться к публике напрямую.
— Дамы и господа! — повторил он. — Я рад, что вы собрались здесь, особенно в такой день, как сегодня. — Он тонко улыбнулся, будто слова его содержали некий скрытый смысл, забавлявший его самого. — По причинам, о которых мне не хочется здесь распространяться, я с сожалением вынужден преждевременно закончить гастроли в вашем чудесном городе. По тем же самым причинам я не могу сегодня продемонстрировать вам мой большой заключительный номер, ради которого многие из вас и пришли сюда.
Он сделал маленькую паузу, чтобы его слова оказали свое воздействие, и затем продолжил, подчеркнуто глянув в сторону двух полицейских:
— Но, несмотря на вышесказанное, вы пришли сюда не напрасно. Вместо обычного заключительного номера я покажу вам сегодня номер, который публика не видела еще ни разу. И который больше никогда не увидит.
Юлиан краем глаза заметил, как один из полицейских поднялся. Он увидел улыбку своего отца и взглянул на реквизиты. Что-то здесь было не то!
И вдруг мальчик понял.
— Ящик! — прошептал он.
— Что-что? — спросил Рефельс.
За спиной отца в этот момент появился Гордон. Он переоделся, и теперь на нем был не обычный костюм, а наряд в стиле начала века. В руке он нес огромную дорожную сумку.
— При чем здесь ящик? — переспросил Рефельс.
— Он стоит не там, где обычно! — ответил Юлиан и вдруг так разволновался, что чуть не вскочил. — Ты понимаешь? Это важно! Ящик должен стоять на определенном месте, сантиметр в сантиметр, и под точным углом к зеркалу!
— И что из того? — не понял Рефельс.
— Все! — прошептал Юлиан. — Я не знаю почему, но это страшно важно для фокуса. Отец уже не раз отказывался от выступлений, если сцена была недостаточно просторной, чтобы установить зеркало и ящик на нужном расстоянии!
— То, что сейчас произойдет, — продолжал говорить на сцене отец Юлиана, — не должно вас пугать. Ни на минуту не забывайте: это только иллюзия!
Послышалась череда громовых раскатов, как будто специально для номера, и ветер завыл так сильно, что стало слышно даже в зале. Над городом бушевал настоящий ураган.
— Не что иное, как иллюзия! — повторил отец Юлиана.
Свет в зале начал тускнеть и вскоре совсем погас, остался гореть только один софит, направленный на сцену. Но и он постепенно ослабевал и наконец тоже погас.
Но, несмотря на это, темно не стало. По залу пронесся шепот удивления. Восхищенные охи и ахи слышались все громче, что-то упало на пол и со звоном разбилось. По большому зеркалу скользили красные, желтые и оранжевые пятна света. Юлиан глянул под потолок. Однако прожекторы, подвешенные там и обычно освещавшие зеркало таинственным волшебным светом, были теперь выключены.
Что дело нечисто, заметил не только Юлиан. Два полицейских встали с мест, некоторые зрители сделали то же самое. Гром гремел уже беспрерывно. Буря бушевала за стенами здания, и дождь хлестал так, что было слышно даже здесь, внутри.
Мерцание на поверхности зеркала набирало силу в такт буре. Наконец световые рефлексы слились в сплошной, источник света, пламя которого затопило зал зловещим красноватым отсветом. Один только Юлиан знал, что задняя стенка зеркала представляет собой массивный стальной лист — мера предосторожности, которую принял его отец, чтобы впредь предохранить свое бесценное сокровище от всех возможных повреждений. То, что видели присутствующие, не было простым светом какого-нибудь прожектора позади зеркала, как, наверное, думали зрители. Мерцающий свет исходил из самого зеркала.