Теперь я снова пил. Чтобы вывести отраву из души.
Какие-то кабаки и подворотни. Незнакомые пропитые морды. Просыпался на парковых скамейках и в «обезьянниках». Выходил – и к ближайшему автомату, за опохмелкой.
Деньги на моей карте кончались, а общую заблокировала жена.
Тогда я поехал на космодром. И взял этот билет.
До Кормушки.
– Ба! Макс, легенда ты наша, откуда взялся на Кормушке? Как обычно: двойной два раза?
Приятно, что Боб меня помнит. На Парисе давно нет барменов: нерационально. Там вечно не хватает людей, планета необихожена. Так что человек-бармен-Боб – настоящая достопримечательность Кормушки. А на Парисе люди в дефиците: роют шахты, строят поселки и фермы на камне, освобожденном ото льда, двигая линию фронтира, выгрызая у неуютной планеты по кусочку. Все при деле.
Кроме меня, Везунчика.
Пять лет безделья в роскошном доме на берегу прохладного озера кого хочешь доконают.
– Привет, старина. Давай, как обычно. Но синюю этикетку: с бабками туго.
Боб поражен:
– Ты что, менял мулаток каждые полчаса? Куда девал деньги? Мы тут спорили, на сколько разгульных лет хватит твоей премии: на двести или триста?
Я молчу.
Бармен треплется, как обычно: про новую модель «крота»; про Тупицу Цзяня, который решил завязать, да в крайнем рейсе потерял движок, еле его спасатели выловили. Теперь пашет в доках, копит на аренду корабля.
– А как ребята?
– Как обычно. Кто в поиске, кто на реабилитации. Сейчас с этим строго: профсоюз лютует. После каждого рейса – в профилакторий. И раз в год – на Парис, в отпуск. Не отвертишься.
Рассказываю ему о ссоре с женой. Боб задумчиво говорит:
– Всякое бывает. У Джона родился пацан – вполне нормальный. Диану-Оторву помнишь? Помнишь, конечно, аж покраснел, ха-ха. Так вот, у нее двойня: здоровые девочки, красотки. Хоть в рекламе снимай.
Я оглядываю бар. Пусто, только в углу спит какой-то лохматый старикашка.
– Пусто, – горько вздыхает Боб, – Кормушка уже не та. Трапперы стали скучные, что твои монашки. Пропустят стаканчик после рейса – и все. А перед – ни-ни, медкомиссии боятся. Нынче – оно не раньше. Как вы у меня гуляли, а? Помнишь, как ты на спор выпил литр горлодера?
– Не помню.
– Само собой, – хохочет Боб и скребет лысину двумя пальцами – указательным и мизинцем. Так и не стал ставить протез, хотя может себе позволить. Фишка у него такая: бар называется «Старый краб», и хозяин – с клешней вместо руки.
– Как думаешь, найду работу?
– Если с деньгами туго, то – нет. Первый взнос за корабль, страховка, заправка. И профсоюз деньги дерет. Разве вторым пилотом к кому-нибудь, но ты же не пойдешь вторым.
– Не пойду. А что, никак мимо профсоюза?
– Если законно, то – никак. А кому товар сдавать? Это раньше барыги весь хабар забирали, а теперь – департамент снабжения. Морды оловянные.
Боб яростно скребет лысину, ругается на чинуш и санинспекторов, понаехавших с Париса.
– Тараканы у вас, говорят. Да это же уникальные тараканы! Потомки тех, что с Земли прилетели черт-те когда. Изначальные, прямо скажу, тараканы. Их в Красную Книгу надо, а не травить.
Боб уходит в подсобку. В бар вкатывается Крыс. Его морда лоснится еще больше.
– Ого! Памятник ожил и посетил наше захолустье! Привет, Везунчик.
Рука у него холодная и потная. Жму, стараясь не скривиться.
– Чего к нам? Экскурсия по местам трудовой славы? Здорово ты тогда поднялся. Это же надо, тысяча тонн титана!
Крыс наклоняется и шепчет:
– Хочешь деньги вложить? Есть верное дельце, тридцать годовых, только для тебя.
– Знаю я твое «верное». Кинешь ведь.
Крыс возмущается:
– Да когда я кидал? В тот раз просто не повезло.
– Боб сказал, что барыги на Кормушке кончились, все департамент подмял, – перебиваю я, – так чем живешь нынче?
Крыс грустнеет. Длинный нос повисает спущенным флагом.
– Разным занимаюсь, – бормочет он, – что подвернется.
– Контрабандой?
Крыс всхлипывает и испуганно оглядывается на храпящего старикашку. Шепчет:
– Чего ты орешь, Макс? Кругом стукачи. Всяким промышляю, жить-то надо.
– Работа есть у тебя? Для пилота.
Барыга распахивает рот.
– Ого! Что же творится, раз сам миллионер Макс ищет место?
– Миллиардер, – сплевываю я, – чего ты меня унижаешь. Так есть работа?
Крыс смотрит на меня пораженно. Говорит:
– Не может быть. Тебя само провидение… Пойдем-ка.
Крыс проявляет невиданную щедрость: заказывает для меня целую бутылку с черной маркой и тащит в уголок. Косясь на спящего старика, вытаскивает из-за пазухи листок.
– Глянь.
– Хм, – удивляюсь я, разглядев гриф «служебная информация», – подделка?
– Сам ты, – обижается барыга, – это мне тысячу монет стоило. Настоящий отчет обсерватории. Неделю назад был мощный выброс Алтимы, вот и поймали спектр из Чулана. Отраженный. Такое везение раз в двадцать лет бывает.
Я хмыкаю:
– Ну-ну. Сколько себя помню, про Чулан постоянно байки травят. То там корабли чужаков прячутся, то русалок видели, то астероиды целиком из серебра.
Нос Крыса превращается в яростное копье:
– Да какое там серебро! Тьфу на твое серебро. Ты глянь на четвертую метку. Это же.
Я вглядываюсь и выдыхаю:
– Романий?! Не может быть.
Крыс радостно хихикает и потирает мокрые ладошки.
– Именно! Он самый. Триста монет за грамм.
– Это сколько его должно быть, чтобы поймал обычный дистанционный спектроскоп? – поражаюсь я.
– Больше, чем ты можешь себе вообразить. Тонны. Десятки тонн. Самородные жилы по всей поверхности астероида. Денег немерянно.
– Думаешь, хватит на новый корабль для меня?
– Да какой корабль! Всю Кормушку купим. Да что Кормушку – весь Парис!
Я глотаю виски, не чувствуя вкуса. Скотч прочищает мозги: я не верю.
– Не верю, – говорю я, – тогда вся Кормушка должна уже нестись в Чулан, лупя друг друга лазерами.
– Кормушка уже не та, – морщится Крыс, – лихие времена канули безвозвратно. Лазерами жгут исключительно метеориты. Никаких дуэлей и перехвата контейнеров. Всех трапперов прижали, а кто рыпался – лишили лицензии, отобрали корабли и выслали на Парис, молоко возить. Двое нас осталось из прежнего времени – ты да я.
– Значит, департамент должен был снарядить экспедицию.
– Да они не поверили!
Крыс кричит так, что Боб роняет стакан на стойку, а старик за соседним столиком просыпается и таращит глаза.
Барыга снижает голос:
– Начальник смены не поверил и велел протестировать спектрометр. А лаборант спер листок и вынес мне. И полеты в Чулан запрещены. Ты же сам знаешь: пыль, помехи, гравитационные карманы. Радары не работают, приборы глючат. Гиблое место. Туда давно никто не летает.
– Ну почему. Заносило как-то раз. Дианка-Оторва отстрелила мне полкорабля. Пока очухался, пока перезапустил движок – гляжу, уже в Чулане.
Меня передергивает. Такое не забудешь.
– И что? – осторожно спрашивает Крыс.
– Страх и ужас. Приборы вырубились, радар мультики показывает. И сразу метеоритный рой.
– Как ты выкарабкался?
– Хрен его знает. Глаза зажмурил и вот этими руками. На интуиции. В гравикарман еще влип – чуть о переборку не размазало. Но смог.
Крыс восхищенно кивает:
– Везунчик ты. У нас точно получится.
– Одно дело – случайно попасть в Чулан и выбраться. Другое – искать там что-то. На ощупь. Шанс – один на тысячу.
– Нормальный шанс, – неуверенно говорит барыга, – ходят слухи, там и Гоша Два По Триста бывал.
– Тот самый Гоша, который ангелов видел? Гоша везде бывал, кроме психушки, – хмыкаю я, – и то потому, что санитары не догнали. Ты лучше скажи, где корабль возьмем.
– Это вправду проблема. У тебя же ни лицензии, ни профбилета.
– На себя оформи.
– Куда там, – длинный нос свисает сталактитом, – меня департамент к причалу не подпустит, я в черном списке. Погоди, есть идея.
Крыс отходит и начинает шептать в комм. Скотч меня потихоньку покидает. Вместо куража приходит рацио, волоча за собой рыжую девку. Девка подмигивает подбитым глазом.
Чулан – это верная гибель. Но что взамен? Вернуться на Парис, к жене? Долгое лечение, пересадка костного мозга и тестикул? А душу кто мне пересадит?
Торчать здесь, горбатиться в доках, копить на первый взнос? Я сопьюсь раньше. А тут – корабль. Космос. Кружка кофе на пульте и руки на штурвале.
Рацио хмурится. Девка скалится: у нее внушительный некомплект зубов. Зато выдающиеся сиськи и ноги от ушей – в драных чулках в сеточку.
Девку зовут Авантюра. Да и кто видел этот романий? Легендарное вещество. Говорят, из него делал первые звезды бог. Зачерпывал сухими ладошками и лепил галактики.
– Думаешь, авантюра, Везунчик? И никакого астероида нет?
Я оборачиваюсь. Лохматый старикашка подмигивает мне.
Е-мое, это же…
– Будет корабль, – подлетает Крыс, – все путем.
Смотрит на старикашку, хмурится:
– Гоша, ты чего лезешь? Иди отсюда.
Точно! Это Гоша Два По Триста. Я думал, он сгинул давно.
– Жди здесь, – говорит мне Крыс, – много не пей.
– Ты мама моя? С каких пор барыга указывают трапперу, сколько тому пить?
Крыс исчезает.
Гоша лыбится:
– Славно ты его отбрил, траппер. Нальешь граммулю?
Кричу Бобу, чтобы принес стакан.
– Ты и вправду бывал в Чулане? И что видел?
Гоша вливает в себя виски. Кашляет. Слезы текут по заросшим щекам. Начинает:
– Не верь тем, кто говорит, что Чулан – филиал ада. Это рай, просто спрятанный. Не каждому дано увидеть. Там гнездятся Звездные Лебеди. Прилетают, когда приходит время…
…когда приходит время. И если ты готов, то построишь гнездо из воспоминаний, странных мечтаний и обрывков снов.
И тогда на твой зов прилетит Она. Единственная. Желанная.
Любимая.
Счастливые дети рождаются только в любви. Их лепет – это эхо ночей, напоенных нежностью.