– Я предлагаю вам работать на правительство Ее Величества.
Вот это поворот!
Я резко поднимаюсь и сажусь на кушетке. Голова сразу начинает звенеть, в глазах мельтешат черные точки – как радиолокационные помехи на треснувшем от жара экране.
– Агентом? – голос мой срывается, горло затыкает комок. Сглатываю:
– С лицензией на убийство?
– Чушь какая, – морщится чиновник, – вы до сих пор галлюцинируете? Ревизором, разумеется. Ревизором контрольного управления Министерства освоения космоса.
– Контрольного?! А что контролировать? Гальюны на сухогрузах?
– Если понадобится – и гальюны тоже, – радостно кивает он.
– Да пошел ты, шпак продырявленный. Чтобы я, боевой офицер – и ревизором?!
Я встаю и делаю то, о чем мечтал уже минут пять.
С наслаждением плюю прямо в центр сияющей лысины.
– Что же вы, голубчик? – профессор морщится, – Элементарный же вопрос. Восьмой инцидент на Церере и его юридические последствия, куда проще? Канонический случай.
– Я учил, честное слово, – бормочу я.
– Поймите, друг мой, – назидательно говорит он, – космическое право – предмет, требующий досконального знания. Вы – представитель государства. Как же вы будете принимать решения? Уж вам-то, отставному офицеру, должно быть понятно значение руководящих документов.
Он говорит «отставной», а не «бывший». Хороший дядька, понимает разницу. Бывших офицеров не бывает.
– Знаете что, профессор. В боевом уставе космофлота – две тысячи страниц. Наизусть заучить невозможно.
– Любопытно. И как же вы справлялись, голубчик?
– Да просто. Летел и бил всякую сволочь. А потом разбирался, что сделал по уставу, а что – по наитию.
– Да вы анархист, батенька, – вздыхает профессор.
Я вздыхаю в унисон. Мне и вправду стыдно. Этот трогательно интеллигентный старичок мне нравится – один из немногих здесь.
От одногруппников меня тошнит. Они годятся мне в дети. В одинаковых костюмчиках, одинаково прилизанные – как отпечатанные на принтере. Пол определяется только по татуировкам: зайчик над ухом – юноша, а если белочка – девица. В ушах – затычки наушников, на пол-лица – шторы стереоочков. Тьфу.
От скучных лекций хочется блевать, от нудных тестов мутит. Сто раз уже пожалел.
Хотя…
Первые три месяца на гражданке длились вечность. Я потыкался к хедхантерам: безнадега. Узнав, что я отставник, в ужасе блокировали аккаунт. Чугунный прав: никому не нужны бывшие герои космофлота.
По стерео одно и то же: торговые войны и сериалы, сериалы и торговые войны. Человечество не хочет воевать, но не хочет и сотрудничать. Каждый хватает кусок и тащит в свою норку.
И серая муть неотличимых ночей и дней. Соседка с психованным котопинчером на поводке. Резиновые губы куриной жопой:
– Вы курили в помещении!
– Это моя квартира. Могу курить, могу трупы потрошить.
– Курить аморально. Я напишу жалобу в квартальный совет по этике. Вы не принимали участия в голосовании по уличному освещению!
– Тебе бы мужика нормального.
– Хам!
Но главное – не это.
Космос – это пустота.
Но без космоса пустота в душе страшнее стократно.
Я выходил на балкон и смотрел в ночное небо. Звезды замазаны городскими испарениями, как иконы – соплями.
Но звезды – есть. Они там, за тонким слоем атмосферы. Без меня.
А я – без них.
Росла батарея пустых бутылок на балконе. Росла гора жалоб в квартальный совет по этике: «не поздоровался», «не хочет обсуждать новости», «не исповедует ни одну из одобренных религий».
Через три месяца я позвонил Чугунному и извинился. Тот обрадовался:
– Я выиграл пари, между прочим. Коллеги говорили, что вы и месяц не продержитесь. А я сразу сказал: командор – он такой упрямец, не меньше трех. Приходите завтра. Через неделю начинаются курсы, очередной поток. Закончите, сдадите на категорию – и полетите ревизовать. Работы невпроворот: на Ганимеде эпидемия синюхи, слышали? А на восьмом терминале жуткий скандал: радист брал деньги с контрактников и допускал к техническому каналу связи!
Список предметов вызывал идиосинкразию: «Санитарные нормы на станциях дальнего космоса», «Регламент деятельности страховых космических агентств», «Контроль и учет использования микробюджетных средств», «Правила эксплуатации петлевых установок очистки биоматериалов»…
Очень хотелось взять эту петлевую установку и повеситься на ней.
Но я терпел. Скрипел зубами, зубря всю эту хрень.
За минуту на борту космического корабля я был готов год обнюхивать гальюны на заброшенных станциях.
– Я пересдам, профессор, – вздыхаю я, – выучу все эти инциденты на Церере, сколько бы их ни было.
Старичок улыбается:
– Я в вас и не сомневался, Крюков. Приходите завтра.
Бардак.
В министерство вызвали к двенадцати. Я приперся, таща в папке сертификат с весьма бледными оценками, худшими в группе. Ревизор четвертой категории, прошу любить и жаловать.
Ниже по статусу в управлении контроля – только робот-уборщик.
Но мне было плевать: лишь бы скорее в космос. Куда угодно. Хоть пересчитывать лунную пыль, хоть проверять котловую закладку в шахтерском буфете на Венере.
Но встречу перенесли на три часа. Я пошел болтаться по министерству. Посмотрел пыльную экспозицию «Автоматические прачечные в Поясе астероидов». Подивился на инсталляцию «Ревизор»: субъект с невыносимо мужественным лицом держал под мышкой старинный портфель для бумаг, давя космическим сапогом клубок издыхающих змей с надписями «растрата», «халатность» и «нарушение санитарных норм».
Потом зашел в столовку. Народу было полно. Потолкался у раздаточных автоматов среди хмурых, погруженных в себя людей. Долго бродил с подносом, ища свободное место.
– Денис! Капитан Крюк! Вот так встреча!
Я обернулся.
Толик Берман – взъерошенный, как всегда, с торчащими во все стороны вихрами.
Только – не черными, а седыми.
Мы обнялись.
– Давай сюда, место свободное. Садись, герой космических баталий.
– Все, отлетался. Теперь – военный пенсионер и мелкий чиновник.
Я рассказал Берману о моих страданиях.
Он громко удивлялся, размахивал вилкой с шариком борща, шумно хлебал огуречный компот, рассказывал и расспрашивал. Не дожидался ответа и снова рассказывал, и снова спрашивал.
– А Битюцкий где? Небось, адмирал?
– Само собой. У него еще на мичманских погонах адмиральские якоря пробивались. Где-то в Генеральном штабе.
– А Леся?
– Уволилась, лет десять как. На Таймыре теплицами заведует.
– Замужем?
– Очнулся ты, Толик. Трое детей у нее.
Берман хмыкнул:
– Эх, были времена.
Да, времена были.
Берман попал ко мне на корвет в командировку, заводским представителем. Ругались мы с ним поначалу страшно: он ничего, кроме своих постановок помех, не признавал. Дай ему волю – он весь боевой корабль превратил бы в одну большую помеху.
Но на учениях мой корвет стал единственным, который незамеченным проскочил чуть ли не в приемный шлюз флагмана условного противника.
За это я получил капитана, а Толик – премию от министра и бессмертное прозвище Призрак. В отместку он обозвал меня Капитаном Крюком.
– А помнишь?
Пусть невелик корвет,
Зато здесь трусов нет,
Эй, экипаж! На абордаж!
Торпеда – наш привет!
Берман не стесняется, орет на всю столовку. Я подвываю в меру весьма скромного таланта. Чинуши недовольно хмурятся. Завтра наш квартальный совет по этике утонет под цунами их жалоб.
– А ты чего здесь, Призрак? Работаешь в министерстве?
– Еще не хватало. Я как был по железякам, так и остался. Заказчики тут мои. Погоди-ка!
Толик вдруг посерьезнел крикнул кому-то:
– Новости! Нельзя ли сделать стерео погромче?
Сфера стереовидения засверкала сиреневым. Диктор забубнил привычное:
– … девятьсот четвертая резолюция ООН подряд. На этот раз вето наложила делегация Вануату в знак протеста против сочетания красного и белого цветов на флаге Польши; при этом представитель островного государства заявил, что резолюцию ООН не читал и не собирается. Кризис всемирного управления пробил очередное дно.
– Охота это дерьмо слушать, Призрак?
– Тсс, Капитан Крюк, погоди.
Диктор продолжил:
…– после отказа покупать индийское программное обеспечение все микроустановки термояда в Японии самопроизвольно заглушились. Без света осталось семьдесят миллионов человек.
– Дурдом, – вздохнул я тоскливо, – заповедник идиотов, а не планета.
– Мне это напоминает банку со скорпионами, которым надели гондоны на жала, – кивнул Толик.
…– по новейшему кораблю российского императорского флота «Призрак». К совместному заявлению присоединились Великий халифат, Альпийский союз и Китай. «Призрак» должен быть демонтирован в течение сорока суток, как радикально нарушающий силовое равновесие в мире.
– Все. Приехали.
Толик побледнел и вцепился обеими руками в седые вихры.
– Тля, труд всей жизни – на булавки пойдет.
До меня дошло.
Легендарный «Призрак» стал героем новостей уже полгода как. Корабль был оснащен оружием на новых физических принципах, обладал невозможной скоростью, но главное – был абсолютно защищен от сканирования. Его не брали никакие системы обнаружения. И он каким- то образом мог воздействовать на электронные мозги кораблей противника, создавая искаженную картину обстановки, заставляя не видеть того, что под носом, и видеть то, чего не существует.
Это была тема Бермана. Призрак явно имел отношение к «Призраку».
– Твое детище, признавайся?
– Да, – жизнерадостный пять минут назад Толик поблек, скукожился и постарел лет на двадцать, – я – генеральный конструктор.
– Ну, не кисни.
Я говорил какие-то дурацкие, пустые слова утешения. Берман махнул рукой, снеся при этом стакан компота со стола.