Встал и пошел, пошатываясь.
Я смотрел вслед и думал: вот, еще одного сбили.
Это выходило за все рамки.
Я сидел в приемной третий час. Дверь постоянно хлопала: в кабинет заместителя министра тянулись какие-то мрачные типы в казенных костюмах, сновали туда-обратно подтянутые фельдъегеря в голубых мундирчиках.
– Сколько мне еще ждать?
Живая и даже сексапильная секретарша (крут начальник! Имеет право на человеческую обслугу) улыбнулась многообещающим алым ртом:
– Вас вызовут. Идет важное совещание.
– Где у вас тут курят?
Нахмурила бровки:
– Курить аморально. С вашей кармы снимется пятьдесят очков.
– Хоть сто. Где?
– Я была обязана предупредить. Направо, по коридору.
Субъектов с покоцаной кармой оказалось на удивление много: вентиляция не справлялась, дым клубился настолько густой, что можно было сэкономить на сигаретах – просто вдыхать.
Я прикурил от настенного разрядника и затянулся. Хлопок по плечу:
– А ты все дымишь, Капитан Крюк!
Берман преобразился: весь сиял и радовался жизни. Вот ведь легкий характер у человека.
– Я рад, что ты справляешься, Толик.
– Да фигня, – улыбнулся Берман, – еще повоюем.
– «Призрак» поставят на стапель, на разборку?
– Не дождутся. Загоним за орбиту Плутона и взорвем. Заодно испытаем кое-что. Я, кстати, узнал у наших психов… Ну, у специалистов по психомоделированию. Судя по всему, тебя, когда сканировали на предмет тараканов в башке, заодно прогнали через тест. Есть новомодный способ: перед мозгом ставят задачу и глядят, как он справляется. Так заранее можно определить, сможет ли человек, например, забраться на скалу. Или вытащить ребенка из горящего дома. Очень экономит ресурсы, на самом деле.
– Странно, а меня на что проверяли? Смогу ли я ревизовать склад списанных унитазов на Ио?
– Без понятия. Спроси своего Железного.
– Чугунного, – поправил я.
– Один хрен – металл. Ладно, я побежал, дел море. На тебе, на память.
Берман протянул мне стереофотографию. Какой-то оранжевый бублик.
– Это «Призрак». Вот так он выглядел. Его мало кто видел: секретность, сам понимаешь.
На фото – автограф: «Капитану Крюку от Призрака в память о чудесных днях молодости».
– Спасибо, Толик. Похож на пончик, измазанный апельсиновым джемом.
– Скорее, на спасательный круг. Для всего человечества. Удачи на новом поприще.
Я докурил и поплелся в приемную.
– Вас зовут.
Подскочил, одернул старую куртку. У меня мало цивильного платья: в этой куртяшке я мотался на рыбалку в редких отпусках.
Провел рукой по несуществующему ремню. Чертыхнулся.
Чего я волнуюсь, словно юный кадет перед госкомиссией?
Стол в кабинете – как палуба крейсера, конец теряется вдали. Плотно обсажен безликими типами в казенных пиджаках. Пятьдесят оттенков очень серого.
Несколько пар серебристых погон. И где-то в углу сияет, как маяк, лысина Чугунного.
Набираю воздуха, представляюсь:
– Ревизор четвертой категории Денис Крюков.
Садиться не предлагают. Заместитель министра с далекого края стола морщится:
– Не стоит так орать. Здесь не общество глухих, а ты – давно не боцман.
– Не имел чести быть, ваше превосходительство. Командор космофлота в отставке.
– Без разницы. Ты что-нибудь слышал о планете Парис? Об аномалии КВАМ?
Слышал ли я о «квантовой аномалии матрицы континуума»? Или, как ее обозвали остроумцы-астрофизики, «Квадрате Малевича»?
Я тогда учился в школе первой ступени. Помню это ощущение: вот она, Вселенная, распахнувшая объятия.
К аномалии отправили автоматический зонд. Робот пробил пространство в обозначенном месте и исчез. А через год появился в точке исчезновения и сообщил о планете земного типа у красной звезды. До которой человечество еще долго ковыляло бы: двести световых лет – не шутка.
КВАМ – та самая, давно предсказанная, «червоточина».
Человечество от удивления забыло свои обычные дрязги. Четыре года доводили гипердвигатель, строили корабли и отбирали первых переселенцев, пока зонды еще трижды протыкали ткань космоса, как игла в швейной машинке: туда-обратно.
Пять ведущих государств отправили в совместную экспедицию флотилию кораблей; на их борту было сто тысяч колонистов.
Первые сообщения были полны оптимизма: климат холодный, но терпимый, начинаем освоение. Парис беден металлами, вообще не имеет радиоактивных материалов, но в звездной системе имеется аналог нашего пояса астероидов, вот там – и железо, и алюминий, и уран.
Мы всем классом зачитывались голубыми коробочками книг про русский фронтир на Парисе. В мечтах пробивались сквозь заснеженную тундру и пилотировали трапперы, открывающие новые астероиды с полезными ископаемыми.
А потом оказалось, что «Квадрат» мерцает. Он непредсказуемо менял свои характеристики, и, в конце концов, просто исчез.
Кроличья нора захлопнулась.
Разочарование было страшным. Возмущенные народные массы требовали немедленно спасти соотечественников, брошенных в глубинах космоса на произвол судьбы. Но проекты отправки спасательной экспедиции быстро заглохли: она добиралась бы до Париса обычным путем четверть тысячелетия. На это не было ресурсов, и в этом не было смысла.
Бурно развивавшийся альянс космических наций тихо умер. Население переключилось на новые сериалы, политики – на привычную грызню.
Как сказал один мудрец, цивилизация провела эксперимент Шредингера. Только вместо кота в ящике очутились сто тысяч подопытных мышей, по халатности оказавшихся людьми.
Но ведь это было так давно…
– Я, разумеется, знаю о «Квадрате», ваше превосходительство. Но ведь это было так давно. Сорок лет назад.
– Сорок два. Так вот, КВАМ вернулась. Дыра восстановлена.
– Я ничего об этом не слышал!
– Данные были немедленно засекречены. По согласованию между правительствами великих держав.
– Но… Но разве это правильно? Надо рассказать всем.
– Это правильно, – с нажимом сказал замминистра, – рассказывать не о чем. Полгода идут переговоры об организации совместного полета. Один треп и дипломатические вывихи. Партнеры блокируют все предложения: непонятно, как делить расходы, кто возглавит экспедицию, чьи будут корабли. Все тонет в болтовне.
Я не выдержал:
– Ну так послать всех на хрен и самим лететь, в одиночку. Отправить пару крейсеров, адмиралы лихие у нас еще имеются. Или всех кастрировали?
Серые зашелестели, зыркая на меня осуждающе. Его превосходительство ухмыльнулось:
– Недаром, Крюков, твою фамилию в секретном протоколе прописали. Авантюрист ты и анархист. Ты чего предлагаешь: каждый, как хочет, так и дрочит? Международное право нарушать нельзя.
Я завелся:
– Вот потому мы и Меркурий просрали, и Каллисто делить пришлось на всех. Звездеть – не мешки ворочать, но наши дипломаты, похоже, об этой формулировке и не слышали.
– Я попросил бы! – возвысил голос тип с эмблемами министерства иностранных дел, – что вы себе позволяете? Ваше превосходительство, наденьте на своего клерка намордник.
Мушиный рой загудел, зашевелился, толкая друг друга лапками.
– Тихо! – рявкнул замминистра, – заткнулись все. Так вот, Крюков, спасательную экспедицию, тем более – на боевых кораблях, нам посылать нельзя. Скандал, санкции, разрыв дипотношений. А мир и так на грани.
Тоскливо. И зачем он мне это рассказывает? Ревизору четвертой категории.
– Да, – продолжил начальник, – нельзя. А вот ревизора нам послать никто запретить не может. Согласно конвенции, проверка русского сектора колонии на предмет расходования средств и прочей антисанитарии международного согласования не требует. Понятно тебе, Крюков?
– Оно, может, и понятно, ваше превосходительство. Только мне-то зачем это знать?
– Бестолочь, – ухмыльнулся замминистра, – так ты и полетишь с ревизией. Кому дело до рутинной командировки мелкого чиновника. Чай, не адмирал какой-нибудь. Ясно?
До меня дошло, наконец.
В космос! Да еще – в дальний, который никто сорок два года не видел. Да без начальников, в одну харю!
– Так точно, ваше превосходительство! Готов немедленно вылететь.
– Просил же – не орать, – поморщился замминистра, – привыкай Крюков, к тихой гражданской службе. Подробности у секретаря. Свободен.
– Есть!
Вскинул ладонь к безнадежно пустой голове, лихо крутанулся на скрипнувших подошвах и помаршировал, чмокая кедами по паркету.
Наш «Джейран» – бывший сторожевик. Крепкая еще посудина. По закону о конверсии его списали, демонтировали вооружение и загнали на орбиту Луны, ждать своей очереди на разделку.
Но ему повезло, как и мне: вытащили из отставки, стряхнули пыль и реанимировали. Раскопали на старом складе гипердвижок, который там ржавел без надобности сорок лет, и втиснули в «Джейрана»: кораблик чуть не треснул от натуги, но выдержал.
Поэтому у нас тесно. Но я счастлив, и крохотная каюта, больше похожая на пустую сигаретную пачку, меня не смущает.
Все пространство экс-сторожевика забито аппаратурой связи и навигации, барахлом для колонистов-потеряшек: новейшими машинами, лекарствами, зародышами домашних животных для биоустановок и прочей дребеденью.
Экипаж – всего двое, капитан да оператор. Ну и я, единственный пассажир.
Оператор встретил меня у трапа: тощий, невысокий, весь какой-то хлипкий. Голова обрита наголо по дурацкой молодежной моде; цыплячья шейка торчит из просторного комбинезона, как лом из унитаза.
Протянул узкую ладошку, пискнул тонким голосом:
– Шура Грин. Добро пожаловать на борт, господин ревизор.
Тьфу ты. Шпак недоделанный. И ручонка – как птичья лапка, косточки тонюсенькие. Попался бы он мне во времена службы – я бы его рваным тельником загонял, но сделал бравым космофлотчиком.
– Какой еще «Шура»?! Тут что, вечеринка со шлюхами? Изволь представляться по полной форме, салага. Чего такой худой? Подкачался бы, что ли. Девки таких не любят, узкоплечих.