Два выдоха…
Саша закашлялась. Поднялась и села.
Ее вырвало прямо на меня, но было наплевать.
– Что же ты, девочка? Пугаешь меня.
Она вытерла рот тыльной стороной ладони. Сплюнула желтой слюной и просипела:
– Я подам на вас в суд, господин ревизор.
– Во дела, – остолбенел я, – за что?
– За несанкционированный поцелуй. Но если вы повторите – я подумаю. Может, и отзову иск.
– Если шутишь – значит, живая, слава Богу.
Очень холодно. Я побродил, ища, что можно поджечь – но вокруг не было ни веточки, только ягель да лишайник.
Потом сообразил:
– Давайте сюда, пластины двигателя еще теплые.
Капитан доковылял сам, а Саше я помог подняться.
Довел, усадил к борту.
– Кентавры, – вдруг сказала она.
Черт, видимо, здорово ее приложило. Бредит.
– Все нормально, девочка.
– Чего же нормального? Рогатые кентавры, – сказала она ясным голосом, – вон там.
Я услышал мягкий топот и обернулся.
Их было с десяток – в меховых одеждах, с длинными разрядниками в руках. И они были верхом.
Верхом на оленях.
Один, замотанный до глаз какими-то тряпками, спросил:
– Ни ши шеи?
– Э-э.
Черт, как будет по-китайски «мы – мирные ревизоры»?
Тем временем он спрыгнул с оленя, подошел к Саше и ткнул ее разрядником:
– Ни хуй шо июй ма?
– Не матерись при даме, – зарычал я и врезал ему с левой.
Сзади ударило: ноги мои подломились.
Я лежал на спине и смотрел в чужое красное небо.
– Что же ты, братишка, сразу в драку?
– А чего ты по-китайски? Не мог по-русски спросить? Глеб хмыкнул:
– Так я наших всех знаю, а вы не наши. Да и корабль…
Сашу и перевязанного шкипера посадили на оленей. Мы со старшим патруля по имени Глеб шли пешком.
– А что, у русского сектора кораблей нет?
– Два стоят, да летать некуда, и топлива мало. А трапперы мы все в аренду отдали, добытчикам из Кормушки.
– У вас с китайцами война?
– Да так, ни то, ни се. То стреляем, то миримся. А как на Земле?
– Примерно так же: то миримся, то стреляем.
– Вообще здорово, конечно, – улыбнулся Глеб, – что Земля все-таки существует.
– В каком смысле? – удивился я.
– Ну, я родился на Парисе, уже после заварухи. Все детство – в убежище. В темных тоннелях с мокрыми стенками. У меня был планшет с детскими сказками. И еще там было про Землю: голубую теплую планету, где растут такие длинные зеленые штуки. Деревья, во. Там живут драконы, красивые принцессы в высоких замках сидят у открытого окошка – и ведь пургой их не сдувает! И китайские истребители не бомбят. Сидят и ждут этих, как его. Рыцарей! На безрогих оленях. А это, оказывается, не сказка. Вы и вправду существуете. А чего не прилетали раньше?
– Существуем, да, – пробормотал я, – а безрогие олени у нас в правительстве сидят. Вот и не прилетали.
Я не стал рассказывать ему про «Квадрат» и про то, что он только недавно открылся – может, парень меня бы и не понял.
Мы шли по тундре – мимо каких-то развалин, мимо ржавых ободранных остовов брошенных машин.
– И чем живете?
– Олешек пасем. Хорошо, что зародыши догадались взять с Земли сорок лет назад. Ну, теплицы есть, овощи выращиваем. Грибы опять же. Оленину меняем на хлеб у китайцев. Они-то на экваторе, да светильник у них висит – вот и вызревает кое-что. Еще мастерские у нас, всякие машины соседям чиним. Из двух одну собираем. Все на коленке, запчастей нет.
– Я помню по архивам: у вас были автоматические заводы. Три-дэ принтеры, опять же.
– Да сгинуло все, когда заваруха началась, – вздохнул Глеб, – кто в живых остался – сюда ушел. Здесь опытная станция была, в тундре. И подземные лаборатории. Европейцев и латиносов, например, вообще не осталось: сектора погибли, а кто выжил – приткнулись к нам, амерам или китайцам. Я почему и подумал на вас, что вы – из их потомков.
Тропа ползла между невысокими сопками: вздыхали олени, дремала Саша в седле. Кашлял капитан, сплевывая беспрестанно розовым.
– Ему, похоже, обломком ребра легкое пробило, – сказал я.
– Ничего, подлечим. Врачи есть.
Прошли черное поле солнечных батарей, потом – рощицу ветряков. Добрались, наконец, до базы. У входа перемазанные в масле парни матерились, копаясь в капоте древнего гусеничного грузовика.
– Ты как ротор выпилил, твою мать?
– Каком кверху, тля. Напильником выпилил, тля, чем еще?
Саша сказала задумчиво:
– Так вот ты какое, прекрасное далеко.
Коридоры с гладкими стенами, вырубленные в черном камне. И залитые светом белые потолки. Шахматные клетки площадок.
Здесь было тепло и чисто. Энергии колонистам хватало: кроме фотобатарей и ветряков, работали старые реакторы термояда на топливе, полученном из добытого в Кормушке урана.
Совет ждал меня в зале, больше напоминавшем подземный командный пункт: пульты, экран на полстены, защитные противоатомные костюмы в стеклянных шкафах.
Да это и был командный пункт.
– Какой еще ревизор, – буркнул Громов, крепкий старик в ветхом камуфляже, – нас не проверять, нас вытаскивать из дерьма надо. Помогать.
– Все будет. Надо разобраться сначала, – сказал я терпеливо.
– Мы вам предоставим все данные, – кивнул губернатор, – и покажем хозяйство. А что потом?
– А потом я с полученными данными и списком неотложных потребностей вернусь на Землю, и к вам будет отправлена полноценная экспедиция, – ответил я, стараясь выглядеть убедительно.
Хрен его знает, на самом деле, подлежит ли «Джейран» восстановлению. И сможем ли мы отсюда улететь. Но я старался об этом не думать.
– Так, это мобильные медицинские модули, – сказал главный инженер колонии, шелестя пластиковыми листами, – во, роботы для подземных работ, отлично. Сможем наконец-то добраться до железнорудного узла. А это зачем? Стереоустановка «Каскад» на тысячу пользователей.
– Мы привезли записи современной музыки, – объяснил я, – там комплексное цветозвуковое воздействие на зрителей, молодежи нравится.
– Дискотеки нам только не хватает, – скривился Громов, – а оружие? Что вы привезли из оружия?
– Ничего. Это мирная миссия.
– Идиоты, – буркнул Громов.
Встал и вышел из зала.
– Чего это он? – спросил я.
– Все воюет, – вздохнул губернатор, – как начал тридцать лет назад, так остановиться не может.
– Если бы не Громов, колония не выжила бы в первой войне, – заметил инженер.
– Кто знает, – сказала старший биолог Юлия (седые короткие волосы и самодельные сережки из местных самоцветов), – если бы не Громов, может, никакой войны бы не было.
– Что вы имеете в виду? – насторожился я.
– Ничего я не имею. Не обращайте внимания, – сказала она, – у вас, случайно, нет сигарет? Меня местные эрзацы выворачивают наизнанку, а земные запасы кончились лет тридцать пять как.
– Есть. Где у вас тут курят?
– Пойдемте.
– О-о-о, – простонала Юлия и прикрыла глаза, – какой оргазм. Господи, благославенно солнце, позволяющее созреть настоящим табачным листьям.
Мы стояли под необыкновенно красивым закатом Алтимы – все мыслимые оттенки красного, от розового до багрового. Рядом, под прозрачным куполом – Зал Памяти. Там высокая береза, посаженная сорок лет назад – единственное на планете дерево. Крошечный, с ладонь, травяной газон. И экраны с фамилиями погибших на Парисе – от эпидемий, в первой войне, в геологических партиях…
– Я поделюсь с вами запасами сигарет, – проявил я щедрость.
– Это будет божественно. Не представляю, чем мне расплачиваться.
– Расскажите о Парисе. Что тут было?
– Ревизоры все такие? – хмыкнула она, – Вы хотите, чтобы я за пять минут рассказала сорокалетнюю историю колонии?
– Не надо официальную историю, с ней меня ознакомят ваши коллеги. Конспект впечатлений.
– Любезность за любезность. Сначала скажите мне: как там, на Земле? Все болезни победили, включая старость? Старость – это ведь болезнь, хотелось бы надеяться.
Она грустно улыбнулась, собрав морщинки у глаз, и продолжила:
– Наверное, люди не работают, кругом роботы? Как себя чувствует Его Величество Константин Третий?
– У нас императрица, Ее Величество, а не Его. Константин давно почил. Люди работают, хотя и роботов полно. В торговом флоте, например, одни автоматические транспортники. А в боевом – нет. Потому что приняли закон, по которому роботам запрещено убивать людей, эту привилегию человечество оставило себе. Со старостью боремся, она начинается после ста двадцати. Рак – победили, грипп – нет. А теперь – ваша очередь.
Она говорила долго.
Как праздновали первую годовщину Свободного Париса: с американскими горками, латиноамериканским карнавалом, немецким пивом и китайским «танцем дракона».
Как отправляли на Землю первый автоматический транспортник: в нем улетела и статуэтка оленя, вырезанная из черного вулканита пятиклассницей Юлей.
Как исчез «квадрат», и очередной робот-почтовик вернулся на планету ни с чем. Как начались паника, споры и раздоры. Первые драки между колонистами, превратившиеся в перестрелки. Самодельные бомбы из топлива для ядерных станций и торпеды, изготовленные из синоптических высотных ракет.
Жуткая вспышка, столбы атомных грибов и бегство в тундру – пешком, в толпе растерянных, обожженных, полуодетых людей. Непонятные болезни, голод и промерзающие стены туннелей, пока не наладили энергетику. Периодические блокады, лишающие поставок хлеба от соседей. Регулярные стычки, взорванные жилые туннели, сгоревшие теплицы, возведенные с таким трудом. Эпидемии оленей – явно искусственного происхождения.
– Мы вымираем, Крюков. Это я вам говорю, как биолог. Наш сектор – восемь тысяч человек. Двадцать лет назад было двенадцать тысяч. У китайцев чуть получше, у американцев – похуже, но картина подобная. Если Земля немедленно не поможет, то через пару поколений на проекте «Парис» можно будет ставить крест.