Число 9 является числом силы, энергии, разрушения и войны. Оно представляет металл, из которого делается оружие войны, и планету Марс.
Число 9 является символом материи, которая никогда не может быть уничтожена, так как число 9, умноженное на любое другое число, всегда воспроизводит себя (например, 9 х 2=18, а 8 +1 снова = 9 и т. д.)
Тимур МаксютовВорон
Принеси мне, ворон, слезы
Из глубоких вод блестящих!
Год 895
Шипит вода за тонкими дубовыми досками бортов. Весла, упруго изгибаясь, рвут тело моря.
Свен Два Топора – лучший кормчий на весь Упланд. Находит путь по запаху тумана, по пению ветра, по цвету воды. Еле удалось уговорить, не хотел идти в этот поход. И сейчас глядит мрачно, что-то сердито бормочет под нос.
Опершись спиной на мачту, сидит Торд Кривой. Держит в руках последнее свое богатство, добытое в набеге – помятый серебряный кубок, украшенный жемчугом. Разглядывает единственным глазом. Длинный грустный нос, наклон головы, взъерошенные черные волосы – вылитый ворон.
Раньше он звался Тордом Скальдом. В прошлом походе потерял глаз, а раздробленная германской палицей рука висит неподвижно, потому и новое прозвище. Теперь уже ни в бой пойти, ни на веслах поработать. Эрик взял калеку с собой из жалости и уважения к прежним заслугам, да в тайной надежде, что о новых подвигах увечный певец сложит вису, которая прославит имя ярла в веках.
Свен гортанно закричал, тыча рукой в небо. Эрик поднял глаза – над драккаром летела крупная черная птица. Сделала круг и отправилась к берегу, уже недалекому.
– Плохой знак! – прохрипел кормчий, – говорил я тебе – неудачным будет поход. Кто сейчас ходит грабить в земли наследников ютландского Рерика? Зря я согласился.
Эрик поморщился. Эх, не те нынче времена! Викинги предпочитают перевозить товары на толстобоких кноррах, наниматься в гвардию к королям или, подобно Рерику, самими становиться конунгами диких земель. А эпоха лихих набегов уходит в прошлое.
Нет! Никакие богатства, почет или корона не заменят настоящему бродяге вольный ветер моря, которое все – твое, от края до края. А каменная башня конунга или лабаз из толстых бревен, в котором хранятся бочки с вонючей селедкой и пыльные связки мехов – не место для воина.
Эрик скривился, сплюнул за борт. И тут же обмер: нельзя оскорблять презрением стихию! Не простит.
Огляделся. Вырвал из скрюченных пальцев Торда Кривого серебряный кубок, бросил в зеленые волны, бормоча извинения богу моря Ньерду. Калека заверещал было, но ярл оборвал:
– Тихо, друг. Вдвое получишь из новой добычи.
Не помогла жертва. Когда уже подходили к заросшему темным лесом острову в устье реки Ниен, из протоки выскочили две новгородских ладьи.
Напрасно кричал Свен, призывая развернуть корабль. Стремительный драккар легко ушел бы от русов. Но Эрик, раздувая ноздри, уже стоял на носу, сжимая меч и желая схватки.
Потом были меткие новгородские стрелы, треск бортов сцепившихся кораблей, рев и лязг боя…
Ярл спрыгнул в море, когда остался последним. Долго выгребал одной рукой. Соленая кровь викинга смешалась с соленой водой. Выполз на берег. Чувствуя, как вытекает жизнь, увидел черную тень на песке. Понял: это ворон кружит над ним, посланник Одина. Эрик выплюнул кровавый сгусток, улыбнулся.
Значит, скоро придут валькирии. Славная смерть для бойца.
Год 1300
Встречное течение в горле залива было сильным, словно могучая река не хотела пускать к себе чужаков. Гребцы изрядно вымотались, прежде чем смогли вытащить корабль на берег.
Епископ посмотрел на стену серого насупленного леса, мокнущего под свинцовым небом. Вонзил меч в сырой песок, встал на колени и вознес молитву, прося удачи в благом деле обращения язычников в истинную веру Христову.
Магнус поскреб заросший бородой шрам, зябко передернул плечами. Пробормотал:
– Дурное место. Не зря предки здесь не высаживались никогда, а спешили подняться по реке, до Белого озера. Я читал в записях ярла Харальда. А людям надо дать отдохнуть прежде, чем пойдем. Дурное место…
Епископ мрачно посмотрел на старого вояку, сжал в узкую полоску посиневшие от холода губы:
– Наши предки были разбойниками и нечестивцами, пока не узрели свет христианства. А отдыхать некогда. Командуй.
Голодные и злобные, пошли в лес на запах жилья, звякая железом. Деревенька чуди в полтора десятка избушек из почерневших бревен сопротивлялась недолго. Деревянные вилы да три ржавых меча против полусотни бойцов. Крытые мхом убогие домишки горели плохо, злой дым выедал глаза.
Епископ внимательно осмотрел трупы мужчин, покачал головой.
– Волхва нет.
Магнус, перемазанный копотью и кровью, кивнул. Присмотрелся, выхватил из толпы пленных рыжеволосую в полотняной рубахе, поставил на колени, прижал к хрупкому горлу тяжелое лезвие сакса. Спросил, вспоминая финские слова:
– Где ваш шаман? Как его, «лойтсия». Ну?
Женщина молчала, только прозрачные слезы скользили по веснушкам. Магнус хмыкнул. Ткнул пальцем:
– Вот этого пацана сюда.
Ландскнехт схватил завизжавшего от ужаса мальчонку, подтащил. Командир прижал коленом извивающееся червячком тельце, ножом одним движением вспорол ребенку живот. Начал высматривать следующего.
Рыжая завыла, забилась. Прокричала:
– Не надо! Покажу дорогу.
Сквозь мрачный еловый лес шли осторожно, арбалетчики по флангам. Хлюпала болотная вода под ногами.
Колдун – длинный костистый старик в грязном рубище – ждал у землянки с приколоченным к двери медвежьим черепом. Солдаты крутили ему руки с тайной опаской, стараясь не касаться пришитых к балахону мышиных косточек и совиных крыльев.
Выволокли пленника на берег, поставили перед епископом.
Слуга божий махнул дланью в сторону замороженной ужасом кучки оставшихся в живых:
– Вели своим людям смиренно принять крещение. И сам покайся, откройся истинному свету.
Колдун посмотрел на скрюченные тела убитых, вдохнул горький дым догорающей деревни. Распрямился, оказался вдруг очень высоким. И пророкотал неожиданным басом:
– Не будет вам жизни на нашей земле. Проклинаю на века. И лес, и болота, и холодная вода Невы – все будет против христиан – чужеземцев. В страшных муках умрете все…
Магнус заткнул рот волхву рукой в стальной перчатке, поволок к берегу моря, доставая сакс из ножен.
Епископ покачал головой. Вынул из-под кольчуги деревянное распятие, подошел к язычникам, затянул:
– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti…
Магнус вернулся, стащил бацинет с кольчужной сеткой, склонил голову.
После окончания таинства спросил:
– Что с ними теперь?
– Неисправимы. Дети сатаны, – пожал плечами церковник, – в избушку всех и сжечь. Теперь хоть души их спасены.
Командир, отводя взгляд, пробормотал:
– Колдун перед смертью сказал, что только волшебный ворон Корппи может спасти эту землю от проклятия, гнездовье здесь у него. И то, если захочет.
Епископ прищурил глаза:
– Слаб ты в вере Христовой, солдат. Суеверен. Всякую ерунду слушаешь. Подберу тебе епитимью построже.
Лихорадка началась через неделю. Ландскнехты, измученные кровавым поносом, выползали из леса на прибрежный песок и умирали, захлебываясь собственной черной рвотой.
Когда показался большой флот Торгильса Кнутссона, на берегу их ждал последний, оставшийся в живых.
Магнус смог сделать крест из кривых стволов болотной осины, привязал к нему сутану покойного епископа. Стоял, покачиваясь. Размахивал руками и хрипел:
– Здесь смерть! Нельзя высаживаться.
Шведы поняли, пошли вверх по реке, к устью Охты – строить крепость Ландскрону.
Магнус лежал на спине. Мрачное небо плакало серой моросью.
Ветер раздувал плащ на кресте, как крылья огромного черного ворона.
Год 1792
На Выборгскую сторону из Литейной части переехали по наплавному мосту. Генерал-поручик Никита Иванович Рылеев наклонился, доверительно сказал:
– Вы, Карл Николаевич, будьте посмелее. Ея величество ценит в молодых людях бойкость. Мыслю, что понравился матушке ваш прожект, так и берите быка за рога. То, что пригласили вас в Охотничий домик, есть хорошее предзнаменование, чужих там не принимают.
Скромное деревянное строение пряталось в соснах. В двух десятках саженей блестела Нева, спеша на соитие с Финским заливом.
Стареющая императрица встретила приветливо и просто, сама налила гостю кофий в фарфоровую чашечку. Берд оглядел развешанные по стенам лосиные и оленьи рога, подивился богатой медвежьей шкуре у камина. Отметил неуместное здесь чучело огромного ворона. Впрочем, Россия – страна странных обычаев. Может, здесь охотятся и на воронов. Похвалил охотничий костюм:
– Ваше величество, вы в нем подобны юной богине Диане. Ни лесная дичь, ни сердца подданных не ускользнут от ваших метких стрел.
Самодержица рассмеялась, погрозила веером:
– А вы, оказывается, дамский угодник. Признайтесь, что многие петербургские красавицы вздыхают о вас.
Шотландец мягко перевел разговор:
– Ну что вы, ваше величество, мне совсем не до утех Амура, очень много забот. Да и в столице я недавно, а до того шесть лет занимался литейным делом на пушечном заводе в Петрозаводске.
Екатерина кивнула:
– Да, я читала записку. Приятно, когда молодые талантливые иноземцы выбирают для своей карьеры Россию, благословенную землю с бескрайними возможностями. А правда ли, что ваш прожект будет иметь для вас самые печальные последствия на родине?
– Да, государыня. Паровая машина Уатта запатентована в Королевстве, и ее строительство вне Великобритании карается смертной казнью. Я навсегда закрою себе дорогу домой.
Императрица вскрикнула:
– Но это же ужасно! Зачем такие жертвы, Карл Николаевич?
Чарльз Берд ответил не сразу. И со всей серьезностью:
– Ваше величество, мне уже двадцать шесть лет, я немало прожил и способен оценивать перспективы своих поступков. Моя первая родина, которую я покинул – Шотландия, власть в ней узурпирована ганноверской династией. Моя вторая и последняя родина – Россия. Если солдаты без малейшего сомнения жертвуют жизнью ради славы и процветания отечества, то чем же хуже иные ваши подданные?
Екатерина промокнула шелковым платком навернувшиеся слезы.
Казавшийся чучелом ворон внезапно открыл глаза. Подпрыгнул, взмахнул огромными, почти в сажень, крыльями. Подлетел и уселся на плечо пораженного шотландца, вцепившись грозными когтями. Берд только крякнул: в птице было добрых четыре фунта.
Императрица рассмеялась:
– Карпуша, ну разве можно так пугать гостей? Познакомьтесь, Карл Николаевич, это Карп. Он был старым уже тогда, когда я юной девицей приехала в Санкт- Петербург, чтобы стать царской невестой. Предание гласит, будто его, еще птенца, спас сам Петр Алексеевич во время строительства Петропавловской крепости, отбив от морских чаек. Великий венценосец посчитал это добрым знаком, мысля, будто чайки символизируют собою шведов, владеющих морем, а птенец ворона – юную Россию, пришедшую из дремучих лесов отсталости. Сие – забавный анекдот, вряд ли имеющий правдивую основу, ведь тварь небесная не может жить почти сто лет.
Екатерина задумчиво посмотрела на портрет Петра Великого, украшающий стену.
– Пожалуй, и сегодня мы с вами увидели добрый знак. Я подпишу ваше прошение. Стройте свой литейно-механический завод на Галерном острове. А будет тесно, и Матисов остров берите.
Карл Николаевич Берд проживет славную, долгую, насыщенную жизнь и умрет в возрасте 77 лет. На его заводе построят первую в России паровую машину и первый пароход, сделают всю работу по бронзовому литью для Исаакия и для Казанского собора…
На вопрос «Как дела?» петербургские заводчики, поскребя в затылке, неизменно отвечали:
– Как у Берда, только труба пониже, да дым пожиже.
Очевидцы рассказывали: когда Александровскую колонну в 1834 году водрузили на Дворцовой площади, на плечо бронзовому ангелу, отлитому на заводе Берда, уселся огромный черный ворон.
Год 1942
Надюшка поверх цигейковой шубы напялила старый пуховый платок. Кряхтя, с трудом завязала узел. Натянула валенки, захлопнула дверь и начала осторожно спускаться по обледенелым ступеням. Подражая бабушкиной интонации, проворчала:
– Вот ведь ироды, поганое ведро до улицы донести не могут – все расплещут, криворукие.
Бабули давно уже нет, месяц как. Мама, пряча глаза, сказала, что она уехала далеко, к подруге в Вырицу, и скоро вернется.
Да только это вранье. Бабушка умерла. Надя точно знает, видела свидетельство. А те, кто умер, больше не возвращаются.
И про боженьку, и про небеса – все вранье. Любой октябренок это вам скажет.
Наде даже стыдно: когда ночью плакала тихонько, чтобы мама не услышала, ей привиделось, будто бабушка сидит на облаке рядом с бородатым веселым старичком и болтает ногами, словно маленькая. Неправильный сон. Советская второклассница и ленинградка не должна такие сны видеть.
На улице встретила тетю Варю – почтальоншу. Та с трудом ходит, ноги распухли от голода. Стоит, опираясь на стену, отдыхает. Увидела Надю, подозвала:
– Возьми, деточка, письмо. Маме отдашь. Горе-то какое, господи.
Девочка поморщилась: опять про бога. Необразованные они, эти взрослые. А конверт красивый, прямоугольный, с печатью войсковой части. Надя обрадовалась:
– Вы, тетя Варя, путаница. Это же от папы письмо, с фронта! Какое же горе, когда радость!
Почтальонша охнула, заплакала. Странная она все-таки. Надя улыбнулась и пошагала очередь за хлебом занимать.
Хлеб черный и липкий. И очень вкусный, а пахнет чудесно. Надя малюсенький кусочек отщипнула, а больше не стала – надо маму дождаться со смены. Мама работает на заводе, где делают снаряды для фронта.
Вороненок Карп в клетке проснулся, завозился. Посмотрел одним глазом, потом повернул голову – и другим. Надя вздохнула, еще кусочек отщипнула и ему отнесла. Карп – птица казенная, из живого уголка. Когда школу закрывали, Наде Авдеевой поручили за ним ухаживать, потому что отличница и вообще пример.
Дверь заскрипела. Девочка встала со стула и чуть не упала – голова вдруг закружилась. Думала, мама. А это сосед. Он почему-то не на фронте. И глаза у него недобрые.
Сосед попросил газету для растопки. Увидел Карпа и говорит:
– А вы что, ворону не съели еще? Вот дурные. Если вам не надо – мне отдайте.
Наденька аж задохнулась от возмущения:
– Нельзя, он же школьный! Что я учительнице скажу?
– Кому?! Сдохла уже давно, небось, твоя учительница. И все мы сдохнем. Не город, а кладбище.
Надя даже заплакала от обиды. Соседа прогнала, дверь закрыла. Села на стул и незаметно заснула. Увидела сон, будто сосед в комнату на цыпочках вошел и тянет к Карпуше крючковатые пальцы.
Вздрогнула, проснулась. Взяла половину хлеба, вороненка накормила. Вытащила из клетки, открыла форточку. Сказала:
– Лети отсюда. А то сосед придет, суп из тебя сварит.
Птица расправила крылья и спрыгнула вниз, ложась на воздух.
А мама так и не пришла. Ее осколком убило.
Год 2014, 31 декабря
Город поджигает небо праздничными огнями.
Город ругается в пробках, давится в метро, месит бурую грязь итальянскими сапожками на шпильках и дырявыми стоптанными ботами.
А Толику папа подарил на Новый год пневматический пистолет. Только сам стреляет. Чудные они, эти взрослые.
– Па-ап, ну дай!
– Погоди, я вот сейчас по голубю.
Голубь от боли подпрыгнул. Упал на бок и затих. А от воробьишки только облачко перьев осталось.
Толик закричал сквозь слезы:
– Папочка, не надо, пожалуйста! Давай выбросим этот пистолет.
Папа прицелился в ворона. Тот крылья расправил, коротко каркнул. И с ветки упал кубарем.
– Чего ревешь, сопляк? Ты – будущий мужик. Привыкай.
Взрослые празднуют. Не заметили, как Толик на улицу убежал. Долго фонариком в кустах светил. В небе взрывались веселые фейерверки, хохотали шутихи. Разноцветные огни расплывались в слезах, не давали присмотреться.
Нашел ворона. Поднял, прижал к груди.
Птица благодарно ткнулась тяжелым клювом в ладошку. Мальчик шептал, гладя жесткие перья:
– Ты его прости. Папа не злой. Просто обиженный на все.
Ворон набирал высоту, кружа над Городом.
Над копошащимися в мусоре повседневности студентами и гастарбайтерами, депутатами и торговками, миллионерами и бомжами.
Его крылья, отливая синим, становились все больше, пока не сравнялись размахом с промороженным ночным небом.
Укрывая город. Защищая.