очи.
— Сегодня что, инспекции не будет? — спросила Мия.
— Вот она, идет, — ответила Ким.
— Тихо! — шикнула из своей клетки Бленда.
Мия подняла глаза. За решеткой клетки светится по периметру запертая дверь в торце барака, в проходе кормушка с хлебом и кукурузой, на стене висит аптечка.
Девушке, с которой Мия делила клетку, было двадцать два года, ее звали Ким, точнее — Кимбелл. Ее родители были родом из Мексики, но Ким родилась и выросла в Мальмё. Ее похитили, когда ее гандбольная команда направлялась на турнир.
Ким походила на мать, только лицо у нее было гораздо худее.
На решетке каждой клетки висели полароидные фотографии родителей, братьев или сестер. Маму Ким сфотографировали в кровати. Она, видимо, проснулась за секунду до того, как вспышка осветила спальню. Глаза расширены, рот испуганно, растерянно приоткрыт.
Памелу сфотографировали в зеркале, сквозь решетку лифта.
Цезарь явно не знает, что заявление Памелы отклонили.
Мия расспрашивала Ким, но так и не поняла, по какой причине с ними все это случилось, почему их заперли в клетки и есть ли у тюремщиков какая-то дальнейшая цель.
Похоже, бабушка делала для Цезаря все.
Иногда она садилась за руль фуры и на целый день исчезала.
Из-за жестокости и черной кожаной куртки Мия, наверное, и решила, что ее увез мужчина.
Теперь она понимала, что это была бабушка.
Иногда бабушка привозила новых девушек.
Никого из них, похоже, никуда не продавали. Отсюда был один выход — смерть.
Ким не знала, сколько времени существует эта «ферма». Она попала сюда два года назад; тогда здесь жила девушка по имени Ингеборг. Ингеборг к тому моменту провела на «ферме» семь лет.
Дни здесь текли однообразно, ничего особенного не происходило. Женщины вели подневольную жизнь, пару раз в месяц появлялся на сером «валианте» Цезарь и насиловал кого-нибудь из них.
Еще недавно избранные жили в главном доме, носили дорогую одежду и золотые украшения, но после неудавшегося побега Йенни Линд Цезарь впал в крайнюю жестокость и запер всех насельниц своего хозяйства в клетки.
Все знали, что у Цезаря связи в полиции. По словам Бленды, Йенни, видимо, считала, что в Стокгольме ей ничего не будет угрожать и она позвонит в службу спасения.
Девочки видели фотографии, сделанные той дождливой ночью, когда Йенни постигла кара. На первом снимке она, похоже, верила, что ее простят. Потом — борьба за жизнь, выкаченные глаза, напряженный рот, кровь струится по шее. И вот, наконец, тяжело обвисшее тело.
По словам Ким, бабушка переменилась. Поначалу она бывала доброй, иногда называла их «мои сладенькие», а теперь вечно ходит суровая и злая.
У бабушки имелась палка с ядовитым шипом. Если шип воткнется глубоко, то уснешь на несколько часов. Если он тебя оцарапает или ампула окажется неполной, то просто ненадолго ослепнешь.
Мия спрашивала, нельзя ли как-нибудь обманом заставить Цезаря пожалеть их, отпустить на свободу, но все в один голос ответили: он гораздо хуже бабушки. Именно Цезарь распоряжается их судьбой.
На прошлой неделе он разгневался на Аманду и убил ее.
Рассказывая об этом, Ким плакала и твердила, что все было как в кошмарном сне.
Снаружи донесся собачий лай; в другом бараке пронзительно кричала женщина — она явно не могла сдерживаться. Ким заскулила от страха, и Мия взяла ее за руку.
— Все будет хорошо, если мы доверимся Господу, — сказала Бленда.
Бленда, старшая из девушек, старалась помочь им приспособиться, заботилась, чтобы с ними не случилось ничего ужасного. Она, как старшая сестра, следила, чтобы они мылись по возможности как следует, заставляла их есть и пить, не обращая внимания на вкус еды.
Соседкой Бленды по клетке была румынка Ралука. Девушка не говорила по-шведски, в ее распоряжении были только несколько английских слов и немецких фраз. Ралука называла бабушку Бабой-Ягой, как будто и раньше ее знала.
— Сядьте, она идет, — сказала Бленда.
Проскрипела и стихла бабушкина тачка. Тяжело сопела собака. Бабушка принялась кидать еду в корыто.
— Всегда мечтала о бабушке, — пошутила Мия.
— Тихо ты.
— Баба-Яга, — прошептала Ралука и сжалась в комок.
Бабушка прислонила засов к стене и открыла дверь, впустив в барак ослепительный солнечный свет.
В воздухе заплясала пыль.
Поставив корыто на рабочий стол, бабушка взяла палку и подошла к клеткам. Открыла дверцу первой и впустила туда собаку.
На Ким были грязные красные шорты и футболка с изображением Леди Гаги. Собака подошла к ней, и девушка раздвинула ноги.
Ким сидела опустив глаза, с отсутствующим лицом.
Собака обнюхала ее, отвернулась, облизала нос и перешла к Мии.
Мия скрестила ноги, глядя на бабушку. Собака сунула нос ей в промежность и убралась из клетки.
Когда инспекция завершилась, девушки произнесли предобеденную молитву и получили бобы с вяленой лосятиной и по куску хлеба.
Сегодня первыми во двор, погулять, выпустили Мию и Ким.
Девушки были связаны в пару, грубые пластиковые ремни впились в кожу. Они уже отвыкли ходить, но старались успеть подвигаться как можно больше, пока их не загнали обратно в клетку.
В белой ванне, поставленной посреди двора, лежала девушка. Долгое купание, видимо, успокаивало ее. Поначалу девушка кричала ночи напролет, но после двухнедельной ванны затихла.
— Раз Йенни сумела добраться до Стокгольма, значит, сбежать все-таки можно, — заметила Мия.
— Даже не заикайся о побеге, — прошептала Ким.
— А я не собираюсь сидеть тут и ждать, когда меня изнасилуют.
Они шагали по сухой земле, поднимая пыль. Чтобы пластиковые ленты не так врезались в кожу, девушки взялись за руки.
— Кто-нибудь вообще видел эти пресловутые западни в лесу? — спросила Мия.
— Ты еще ничего не понимаешь.
Они прошли мимо девушки, сидевшей в ванне. Та вяло взглянула на них. Кожа под водой стала ноздреватой и на ногах и коленях отслоилась.
— У тебя не так, как у меня… Ты знаешь, что твои родители будут искать тебя и дальше, — сказала Мия. — А меня даже искать некому…
55
Санитар отвел Мартина к комнате дневного пребывания, и Мартин зашел в «телефонную будку» — тесную каморку, единственное окно которой выходило в коридор. Мартин закрыл дверь, сел и взял трубку.
— Привет.
— Как ты? — спросила Памела.
— Нормально, — ответил Мартин и немного понизил голос. — А ты как?
— Устала немного. Лежу в кровати, пью чай.
В трубке глухо зашуршало — Памела что-то подвинула.
— Проектные чертежи, — сказал Мартин.
— Ты услышал, как шуршит? Ты когда-то лежал рядом, рассматривал чертежи, а я объясняла, как себе все представляю. Мне так этого не хватает.
Мартин открыл дверь и выглянул в коридор. Никого. Мартин снова сел и зашептал:
— Примуса нашли?
— Похоже, нет еще.
— Почему я не помню, как подслушал его слова? Просто не понимаю…
Мартин опустил глаза на поцарапанный стол с огрызком карандаша и листком смятой бумаги.
— В понедельник похороны Йенни Линд, будет поминальная служба, — сказала Памела. — Я собираюсь на панихиду.
— Как-то странно.
— Может быть. Но мне очень хочется кое о чем спросить у ее матери.
— Насчет Мии?
— Я просто задам несколько вопросов напрямую, захотят ответить — ответят. Но я буду презирать себя, если не сделаю все, что в моих силах. Поедешь со мной? Мне кажется, твое присутствие бы помогло.
— Как?
— Если тебе это слишком тяжело — не езди. Но должно же у них проснуться чувство вины, когда они тебя увидят.
Мартин рассмеялся.
— Могу нос заклеить пластырем, чтобы меня стало еще жальче.
— Как хорошо, когда ты смеешься…
Мартин бросил взгляд на коридор. Мальчики наверняка накажут его, заявят, что он смеялся над тем, что у них нет могил.
— Если хочешь, я поеду с тобой.
— Думаешь, врач одобрит?
— Как будто я здесь на принудительном лечении…
— Я в том смысле, что надо ему объяснить, что ты собираешься на похороны. Не хочется же, чтобы тебе стало хуже.
— Я выдержу. Мне бы выбраться отсюда, — сказал Мартин.
— Деннис нас отвезет.
— Славный, славный Деннис.
56
Следом за надзирателем с раздаточной тележкой Йона подошел к камере номер 8404, взял с тележки поднос и вошел.
Дверь за ним закрылась, лязгнул замок.
Поставив поднос на стол, Йона включил диктофон, перечислил тех, кто находится в помещении, и назвал точное время и дату.
Сестра Примуса Ульрика Бенгтсон сидела на нарах, одетая в просторную хлопчатобумажную робу, выданную в изоляторе. Одна рука висела на перевязи, украшения сняты полностью. Неприбранные волосы зачесаны назад, длинное лицо без косметики.
Ульрика прожила в браке с Николичем тридцать пять лет, детей у них не было.
Женщина взглянула на Йону; ей все не удавалось сомкнуть губы своего странно зубастого рта.
Серая рубашка Йоны натянулась на груди и мускулистых плечах. Пиджак он оставил в машине, а рукава рубашки закатал по локоть.
От прохладного воздуха руки покрылись гусиной кожей.
На предплечьях и запястьях у Йоны виднелись бледные шрамы, оставленные парашютными стропами и ножами.
— Надеюсь, у вас есть кому кормить птиц, — начал он.
— Птицы — дело Стефана… я вообще не понимаю, как можно любить птиц. По мне, они просто гадкие мелкие динозавры… но он по образованию орнитолог, вы бы слышали, как он разливается — «само совершенство», «представляешь, они могут летать!», «когда они дышат, у них скелет наполняется воздухом», и так далее, и тому подобное.
— А у вас — тату-салон.
— Да.
— Хорошо дела идут?
Ульрика пожала плечами.
— Во всяком случае, одна клиентка у вас есть.
— Вы про Лену? Она не совсем клиентка. Она Стефанова подружка и хотела сделать ему сюрприз этой татуировкой.
— Подружка вашего мужа?
— Я свое уже отработала… Столько раз ему отсасывала — и вот эволюционные последствия, — сказала Ульрика и продемонстрировала зубы.