— Цезарь не из тех, кто может попасть куда-нибудь против своей воли…Он рассказывал, как ускользнул из Освенцима в вагоне первого класса… как король. — Примус передернул плечами.
— Почему вы упомянули Освенцим?
— У меня синдром Туретта, я вообще несу черт знает что безо всякой связи.
— Цезарь когда-нибудь попадал в Сетер?
— Почему вы об этом спрашиваете? — Дрожащие губы Примуса растянулись в улыбке.
— Потому что в судебно-психиатрической клинике Сетер собственная железная дорога, которая ведет прямо сюда. Потому что там собственный крематорий. Потому что…
— Я этого не говорил, — перебил Примус и вскочил так, что опрокинул стул. — Даже не заикался.
— Не говорили. Но можете кивнуть, если я…
— А ну хватит! Я не собираюсь кивать! — завопил Примус и ударил себя по лбу. — Вы меня не обдурите, не заставите сказать то, чего я не хочу говорить.
— Примус, в чем дело? — Санитар тяжело поднялся.
— Никто не пытается вас обмануть, — заговорил Йона. — Вы правильно поступите, если расскажете то, что вам известно.
— Перестаньте, пожалуйста…
— И никто… никто не обвинит вас в том, что вы пытаетесь помочь себе, — перебил Йона.
— Я не разрешаю вам рассказывать третьим лицам о нашем разговоре, — дрожащим голосом произнес Примус.
— Хорошо, но тогда мне нужно знать…
— Я больше ничего не скажу! — прокричал Примус.
Он подошел к окну, несколько раз крепко стукнулся лбом о стекло, отшатнулся назад и, чтобы не упасть, схватился за штору.
Санитар нажал кнопку тревоги и подошел к Примусу.
Тот упал, потянув за собой карниз. Карниз грянулся о пол, и вокруг шторы взметнулась пыль.
— Поднимись, пожалуйста, я тебя осмотрю, — попросил санитар.
— Не трогай меня!
Держа санитара на расстоянии вытянутой руки, Примус встал. Из раны на лбу текла кровь, заливая ему лицо.
— Черт тебя возьми, — проговорил он, наставив палец на Йону. — Я тебе ничего не говорил… Ни черта я тебе не рассказывал…
Дверь открылась, и вошел еще один санитар.
— В чем дело? — спросил он.
— Примус что-то разволновался.
— Вот же, — буркнул второй, — мать его…
Второй санитар оттащил Примуса от Йоны и усадил на диван.
— Как ты себя чувствуешь?
— Меня пригвоздили к кресту…
— Слушай, галоперидол ты уже получил. Но я могу дать тебе десять миллиграммов оланзапина, — сказал санитар.
69
Примус проснулся у себя в кровати. Ему казалось, что язык распух, а рот переполнен слюной. Примус сглотнул. Как ловко он вертел тем комиссаром! Был сам себе адвокатом, придерживался правды, но при этом проявил себя гением шифровки.
Загадал загадку не хуже, чем парадокс Булоса.
Никто ее не решит.
Но комиссар вошел в комнату, закрыл глаза, положился на случай и вытянул верную карту.
Ну и подумаешь.
Примус был уверен: его беспокойства никто не заметил.
Все отлично, он только немножко заспался из-за того, что ему что-то вкололи в задницу. Надо поторапливаться, иначе Цезарь потеряет терпение и рассердится. Он, Примус, исполнит то, что должен исполнить. Вот только он понятия не имеет, какой цели послужит выполнение задачи.
Левая рука не ведает, что творит правая.
И пусть Пророк называет Примуса денщиком, рабом или навозной мухой — Примусу все равно. Цезарь сказал, что Примусу будет позволено выбрать себе жен и наложниц из толпы девственниц.
Наверное, там целая шеренга.
Пророк отказался помогать Цезарю. Ну и пусть сидит в своем поселковом таунхаусе-развалюхе в Тэбю, копит деньги на секс-куклу.
Примус съехал на пол, сунул ноги в тапки и хотел посмотреть на дверь, но вместо этого увидел потолок. Вокруг разбрызгивателя расплывались пятна сырости.
Из-за лекарства глаза у Примуса закатывались сами по себе.
Вытянув руки, Примус осторожно прошел вперед, проморгался и снова увидел пол и дверь.
Он быстро зашел в туалет, сплюнул в раковину слюну, которая так и лилась изо рта, и достал из бачка ножницы, украденные в кабинете психиатра.
Подойдя к двери, Примус улегся на живот и выглянул в коридор.
На стуле у двери сидел полицейский.
Примус тихо лежал, слушая, как тот дышит, как касается пальцами телефона, слышал короткие сигналы: полицейский посылал сообщения, ставил лайки.
Через час с небольшим он поднялся и ушел к туалетам.
Примус вернулся в кровать и быстро нажал на кнопку тревоги. Через несколько минут в замке заскрежетало, и вошла ночная сестра по имени Нина.
— Что случилось, Примус?
— По-моему, у меня аллергия на лекарство. Голова чешется и трудно дышать.
— Давай я тебя осмотрю. — Нина подошла к кровати.
Примус еще не решал, что будет делать. Он просто схватил сестру за тонкое запястье и потащил к себе.
— Отпусти!
Примус встал с кровати. Он еще успел заметить ее встревоженное лицо — и глаза у него снова закатились: ему вдруг предстала некрасивая лампа со светло-серым пластиковым плафоном.
— Только пикни, — прошептал Примус и приставил ножницы сестре к горлу.
— Ну перестань.
Глаза пришли в нормальное положение. Примус увидел, что случайно порезал Нине щеку ножницами.
— Я тебе нос отстригу и буду трахать, как свинью, и чтоб кровь лилась из пятачка.
— Примус, успокойся, давай…
— Мне надо выбраться отсюда, поняла? — прошипел Примус и увидел у нее на лице капли своей слюны.
— Давай завтра поговорим с лечащим врачом, и…
Примус взял с кровати носок и затолкал его сестре в рот. Внимательно рассмотрел ее лицо — вытаращенные глаза, напряженные губы, сморщившийся подбородок — и провел острыми лезвиями по бровям и носу.
— Когда ты заходишь, я все замечаю. Ты так меня хочешь, только не решаешься, думаешь, что должна подчиняться правилам, по которым живет это отделение. Но я каждый раз ощущаю, как пахнет, как пульсирует у тебя между ног, как у тебя в трусах все расширяется, становится скользким…
Он сплюнул на пол, повернул сестру, приставил ножницы ей к шее и повел к двери.
— На выход. Если ты последуешь за мной, я дам тебе все, я тебя целыми днями буду на члене носить.
Оба вышли в пустой коридор. Над полом тянулись лампочки ночного освещения. Примус шел за Ниной, держа ее за руку выше локтя и прижимая лезвия к ее горлу.
Глаза закатились, и Примус на ходу увидел трубки дневного освещения на потолке.
Нина остановилась, и Примус понял, что они дошли до первой двери.
— Вставляй карту, вводи код…
Примус крепко моргнул и увидел, как дрожащие руки сестры касаются светящихся кнопок.
Он встал поближе и свободной рукой стиснул ей грудь.
Дверь зажужжала, оба вошли в следующий коридор. Комната дневного пребывания. Пустая регистратура.
Примус потащил сестру за собой к двери пожарного выхода. По лестнице они спустились на первый этаж и вышли на заднем дворе. В первые секунды Примус видел только черное небо и угодил ногой в цветочный ящик. Он выпустил Нину и моргал до тех пор, пока дома, фонари и переулки не проступили из темноты.
— Хочешь со мной? Хочешь приключений?
Нина шагнула в сторону и вытащила носок изо рта. Примус отшвырнул ножницы, сплюнул и криво улыбнулся ей. Нина, напряженно глядя на него, помотала головой.
— Шлюха, — сказал Примус и бросился бежать.
70
Днем снова стояла жара, как в парилке. Зной спал только около восьми вечера.
Всю вторую половину дня до них доносилось отдаленное ворчание грозы.
В июне Магда и Ингрид закончили девятый класс. Работы на лето они не нашли, а в августе обеих ждала гимназия в Вальдемарсвике.
Из-за летнего безделья и жары время остановилось, как в детстве.
Девочки ужинали дома у Магды. Ее отец разжег гриль на заднем дворе таунхауса, все трое сели на свежем воздухе за белый пластмассовый стол, есть курицу на шампуре, картофельный салат и чипсы.
В начале одиннадцатого Магда и Ингрид дошли до лесной опушки за футбольным полем, куда Магда вытащила свое оранжевое каноэ. Девочки вместе проволокли его по траве к реке. Ингрид столкнула лодочку на воду и придерживала, пока Магда устраивалась на корме.
В воде серым облачком распускалась глина со склона.
Ингрид села на переднюю скамейку и оттолкнулась от берега.
Девочки развернули лодку и стали на веслах подниматься против течения. Река, извиваясь, стремилась к глубокой расщелине, тянувшейся вдоль небольшого поселка.
Ингрид думала о старшей сестре. В мае та переехала со своим парнем в Эребру. Она тогда сказала, что ни за что не вернется, отчего Ингрид заплакала.
Большие деревья склонялись над водой, образуя насыщенно-зеленый портал. Девочки перестали грести, и лодка беззвучно заскользила по воде, на которой лежали тени.
Над подружками мелькало между листьями светлое вечернее небо.
Магда опустила руку в теплую воду.
Они уже в третий раз выбирались на озеро Бингарен так поздно. Несколько лет назад муниципальные пляжи закрылись, когда стало известно о том, что завод сливает в озеро отходы.
Из Гусума нельзя есть вообще ничего — ни картошку, ни овощи, ни грибы или рыбу. Содержание тяжелых металлов, мышьяка и ПХБ что в почве, что в воде зашкаливает.
А Магде и Ингрид нравилось, что озеро принадлежит только им. Они на веслах добирались до островка, курили и купались голые в блестящей, как зеркало, воде.
— Хочу, чтобы тело светилось, — говорила Магда.
Зеленеющий портал остался позади. Закругленный нос каноэ резал медленно текущую воду.
Лодка заплыла в темный туннель под автотрассой, и девочки услышали плеск воды о влажный бетон.
Магда взяла правее, чтобы обогнуть ржавую магазинную тележку, застрявшую между двумя камнями в самом устье.
Вот и конец туннелю.
Лодочный бок гладила луговая трава, росшая на склоне.
— Погоди, — сказала Ингрид и стала грести назад и развернула лодку носом к берегу.
— Ты чего?
— Видишь сумку? Вон там, повыше? — указала Ингрид.