Губы Мартина продолжали шевелиться, беззвучно произносить слова и фразы. Он сжал и разжал руки, подбородок задрожал.
— Мне не слышно.
— Все умерли, — прошептал Мартин.
— Вернитесь в ту ночь, когда мама вас разбудила.
— Она велела мне идти с ней. Завести грузовик и ждать ее.
— Сколько вам было лет?
— Семь с половиной… я уже начал учиться водить машину, ездил по двору… Чтобы дотянуться до педалей, приходилось стоять. Мама сказала, что это такая игра, что я играю, а она смотрит на меня… я увидел, как мама подтаскивает лестницу к дому, машет мне, взбирается по лестнице, в руках у нее шланг, который она воткнула в выхлопную трубу. Шланг она вставила в приоткрытое вентиляционное окошко спальни.
— Кто был в спальне? — У Эрика взмокла спина.
— Все… папа, Зелфа и мои братья, — с вялой улыбкой ответил Мартин. — Мама усадила меня на первом этаже перед телевизором и включила мне передачу, а сама стала вытаскивать тела… и когда закончила, объяснила мне, что все в порядке.
— В каком смысле?
— Двенадцать сыновей суждено было иметь не моему отцу, а мне… Я смотрел на свое лицо, а оно отражалось в телевизоре поверх человека в цилиндре, и видел, что я доволен.
Раньше Эрик не сомневался, что Мартин изобрел Цезаря в попытке переложить убийство и чувство вины на кого-то еще, но теперь он понял, что Мартин заключен в Цезаре.
— Вам было семь с половиной лет. Что вы подумали, когда мама сказала вам, что у вас родятся двенадцать сыновей?
— Мама показала мне картинку, череп норки, и сказала, что это мой знак. Что здесь изображен я в конфирмационном одеянии… широкие рукава, островерхая шапочка.
— Не вполне понимаю.
— На картинке был я, — прошептал Мартин. — Бог сотворил рай для своих сыновей… и они играют, а мамы смотрят на них.
Стараясь удерживать Мартина в состоянии глубокого гипноза, Эрик осторожно вел его сквозь прошлое.
Цезарь рассказывал о строгом христианском воспитании, о том, как он работал и учился на ферме. Иные эпизоды было невыносимо слушать — например, когда он описывал доставку корма, куда входили рыба и отходы со скотобойни.
— Когда старый водитель перестал работать у нас, его место заняла молодая женщина, Мария. Когда она приходила, я всегда держался на расстоянии от нее, но мама заметила, какие взгляды я на нее бросаю… Однажды мама зазвала Марию выпить кофе с печеньем. Мария уснула на диване, мама раздела ее и сказала мне, что Мария подарит мне много сыновей… Мы заперли ее в подвале, и я ложился на нее каждую ночь, если только у нее не было крови… к следующему лету у нее вырос животик, и ей позволили жить в доме.
Улыбка исчезла, из вялого рта на подбородок потекла слюна. Равнодушно, невнятно выговаривая слова, Цезарь-Мартин рассказывал, что произошло потом. Иногда Эрик не мог разобрать, что он говорит, но изо всех сил пытался найти в его словах связь.
Разумеется, Мария умоляла отпустить ее ради ребенка. Поняв, что никто ее не отпустит, она повесилась в спальне. Цезарь испытал потрясение и потерял всякую опору в жизни.
— Я был травой, которую вырвали с корнем и бросили в реку, — бормотал он.
Насколько Эрик понял, Цезарь покинул ферму и в состоянии диссоциативной фуги бродил по дорогам, пока не добрался до дома Густава Шееле. Пациент ничего не мог вспомнить, пока врач не заговорил с личностью, которая жила у него внутри и которую он не знал. Личность звали Мартин, совсем как младшего брата пациента. Мартин не знал ничего, что было до Сетера.
— Я был вынужден делить с ним тело, — протяжно произнес загипнотизированный. — Иногда… иногда меня словно против воли то подключают, то отключают.
— Вы именно так это ощущаете?
— Поле зрения сужается, и…
Пациент что-то бессвязно забормотал о зеркалах, направленных друг в друга, о бесконечной извилистой червоточине, которая складывается, как баянные мехи.
Потом пациент замолчал и долго не отвечал на вопросы. Эрик уже приготовился вывести его из гипнотического транса, когда пациент заговорил о том, чем он занимался, пока Мартин искал жилье в Стокгольме.
Цезарь вернулся к матери, на ферму, начал вместе с ней разъезжать на грузовике по дорогам и похищать молодых женщин. Он описывал, как они выглядели, как именно он сношался с каждой из них и как они погибали.
На взгляд Эрика, Мартин, сам того не зная, вел двойную жизнь. Он много ездил по командировкам и, видимо, при каждой возможности возвращался к матери.
С годами Цезарь начал следить за девушками через соцсети. Он подробно изучал их жизнь, подкрадывался как можно ближе, фотографировал их.
Его рассказ выходил не вполне ясным, но, похоже, потом мать стала похищать девушек в одиночку. Она привозила их на ферму и перед изнасилованием накачивала наркотиками.
— И Мартин не знал, чем вы занимаетесь?
— Нет. Он слепец… он ничего не понял, даже когда я забрал Алису.
— Алису?
— Мартин не мог мне помешать… когда фура уехала, он направился к еловым лапам, которые указывали, где полынья, и ногой проломил тонкий лед, чтобы умереть.
…Эрик посмотрел в потолок и с отчаянием подумал о Памеле. Памела считала, что Алиса в тот день утонула. Он хотел выдернуть стилет из плеча, но не сумел. Пальцы онемели, правая рука не двигалась. Дыхание участилось, и Эрик понял: еще немного, и он истечет кровью.
Эрик пытался заставить пациента говорить дальше, но заметил, что тот уже выходит из гипноза.
— Цезарь, вы чувствуете глубокое, глубокое расслабление… Слушайте мой голос. Если вы услышите любой другой звук, просто сосредоточьтесь на моих словах еще больше… Я вскоре вернусь к Мартину. Когда я досчитаю до нуля, со мной снова будет говорить Мартин… Но сначала я хочу, чтобы вы рассказали мне, где вы держите девушек.
— Какая разница. Они все равно умрут… ничего не останется, ни камня на камне, ни…
Лицо у него напряглось, глаза открылись и уставились в никуда. Губы шевелились, словно он подыскивал слова.
— Вы погружаетесь глубже, тело расслабляется еще больше, дыхание спокойно. Ничто из того, о чем мы сейчас говорили, не представляет для вас опасности и не пугает вас. Когда вы расскажете, где сейчас эти девушки, все будет хорошо…
Мартин, все еще в гипнотическом трансе, встал с кушетки, держась за ухо, перевернул торшер, взял бронзовую пепельницу и ударил Эрика по голове.
…По щекам лился пот. Эрика затрясло от озноба.
Сердце норовило выпрыгнуть из груди.
Эрик закрыл глаза и услышал, что в саду за окном кабинета кто-то есть. Он хотел позвать на помощь, но сумел только вздохнуть.
93
Йона гнал машину по Семидесятому шоссе; когда он объезжал нагруженный лесовоз, в машине что-то стукнуло. Поездка на север оказалась безрезультатной, хотя Йона заглянул не на одну звероферму, в том числе и с норками — в районе Хедемуры таких было несколько.
Он уже проехал Авесту, когда нашел старый форум, где упоминалась незарегистрированная ферма под названием Дормен. Ферма дешево продавала вещи «Блэкглама».
Гугл навел Йону на закрытую ферму где-то в лесу, неподалеку от шахты Гарпенберг, километрах в десяти от Хедемуры, не больше.
Вероятно, «Дормен» ему и нужна.
Йона разогнал машину до ста шестидесяти в час. Справа мелькнул цементный завод. Йона позвонил руководителю оперативной группы Рогеру Эмерсону.
— Мне нужно, чтобы ты немедленно выслал штурмовую бригаду.
— В прошлый раз моему лучшему другу разнесли голову, — напомнил Рогер.
— Знаю. Прими мои соболезнования…
— У него была такая работа, — перебил Рогер.
— Я знаю, что ты в курсе нашего расследования. По-моему, я вычислил, где Цезарь.
Сколько же времени все это отнимает, подумал Йона.
— Ладно.
— По-моему, он на старой ферме, где разводили норок. Недалеко от шахты Гарпенберг, возле Хедемуры.
— Понял.
— Я как раз еду туда. Есть риск, что нам придется иметь дело с удержанием заложников.
— Сам не справишься?
— Рогер, сейчас не время выяснять отношения. Скажи, что ты понимаешь, насколько все серьезно. Мне надо знать, что я могу на тебя положиться.
— Успокойся. Мы приедем, приедем…
Возле Хедемуры Йона свернул с шоссе и погнал машину между лугами. Оросительные устройства имели в темноте какой-то мрачный вид.
При съезде направо Йона хотел сбросить скорость, но машина так разогналась, что шины скользнули по асфальту. Сухие кусты с шумом царапнули по борту. На прямом участке Йона снова газанул и въехал на узкий мост через Дальэльвен. Вода внизу поблескивала, как в подземной реке.
Когда Йона проезжал мимо опоры, в машине громыхнуло. Зазвонил телефон. Йона ответил, отметив, что за окном мелькнули огни Викбюна.
— Йона, здравствуйте. Это Беньямин Барк, сын Эрика…
— Беньямин!
— Папа ранен… я сейчас с ним в «скорой». Все нормально, он выживет… но он настоял, чтобы я позвонил вам и сказал, что Цезарь и Мартин — один и тот же человек…
— Что с Эриком?
— Я нашел папу в кабинете, с ножом в плече… Папа говорит, этот человек сейчас направляется на свою звероферму, чтобы уничтожить все следы и исчезнуть…
— Я уже почти там.
— В лесу вокруг фермы полно капканов.
— Спасибо, что предупредил.
— Папа путался, когда говорил, но прежде чем ему надели кислородную маску, он сказал что-то вроде «Цезарь похитил девушку, которую зовут Алиса».
— Да, мне Нолен только что сообщил.
После Финнхюттана Йона свернул налево и оказался на узкой лесной дороге. За деревьями поблескивало черное озеро.
Свет фар метался по дороге, выхватывая из темноты серые, как сталь, стволы. Косуля пару секунд постояла на обочине и снова скрылась в темноте.
По всей очевидности, думал Йона, Мартину удавалось ложиться в клинику и выписываться из Четвертого отделения так, что Памела об этом не знала.
Врачебная тайна, конфиденциальная информация.
Но тогда он должен где-то держать машину. В гараже или на долгосрочной парковке.