— Люми?
— Я смотрела новости, про тех девушек…
— А-а, это… все хорошо, что хорошо кончается.
У Люми так дрожали ноги, что она села на пол, привалившись спиной к стене.
— Это же ты их спас, да?
— Мне помогали.
— Папа, я была такой дурой. Прости.
— Вообще-то ты права. Мне и правда пора завязывать с полицейской службой.
— Нет, не пора. Я… Я так горжусь, что ты мой папа. Ты спас тех девушек…
Она замолчала и вытерла мокрые щеки.
— Спасибо.
— Я даже боюсь спрашивать, ранен ты или нет.
— Так, пара синяков.
— Говори как есть.
— Я в реанимации. Ничего опасного, но у меня несколько ножевых ранений, осколки от взрыва и еще яд, который врачи пока не определили.
— Какие мелочи! — улыбнулась Люми.
После развернувшихся на ферме событий прошло пять дней. Йона все еще оставался в больнице, но уже не в реанимации, к тому же он снова мог ходить.
Бомбы, которые Цезарь заложил в бараки, так и не взорвались.
Двенадцать девушек обрели свободу, но Бленда скончалась несколько дней спустя от ран, полученных, когда грузовик перевернулся.
Изуродованное тело Цезаря обнаружили на дне старого карьера. Среди остатков прицепа и обломков мебели лежала картонная коробка, в которой содержали скелеты братьев и сотни норочьих черепов.
Бабушку отправили в изолятор, дело передали в прокуратуру.
Примуса арестовали возле дома сестры.
Техники-криминалисты продолжали работать на месте преступления; оставалось неясным, сколько женщин умерли или были убиты на ферме за все эти годы. Некоторых кремировали, некоторых зарыли в землю, а иных, рассовав по мусорным мешкам, выбросили в местах, куда не так легко добраться.
В промежутках между сдачей анализов, физиотерапией и перевязками Йона проводил время на встречах с прокурором.
Валерия перебронировала билеты и уже возвращалась в Швецию. Она так тревожилась за Йону, что, разговаривая с ним по телефону, плакала.
Вчера Йону навестил Эрик. Подвижность в плече почти вернулась, Эрик пребывал в исключительно хорошем расположении духа и рассказал, что начал новую главу своей книги. Материалом к ней послужила старая рукопись «Отражение».
Йона, одетый в черные тренировочные штаны и застиранную футболку с надписью «Лейб-гусарский полк», возвращался от физиотерапевта: после ранений следовало укрепить живот, грудь и спину.
Хромая по коридору, он размышлял о маленьких скелетах. Как странно, что братьев не похоронили и не кремировали. Надо позвонить Нолену, спросить, как шло разложение: мальчиков закопали в землю или сразу выварили, обнажив кости, как в случае с норочьими черепами?
В своей палате Йона положил список упражнений на кровать и подошел к окну. Поставил бутылку с водой на подоконник и выглянул на улицу.
Солнце, пробившееся сквозь тучи, осветило толстое стекло бутылки. На костяшки Йоны, на пластырь поверх зашитых ран, легла исполненная света тень.
Скрипнула дверь. Йона обернулся — и увидел Памелу. Одетая в зеленую трикотажную кофточку и клетчатую юбку, она опиралась на костыль. Кудрявые волосы убраны в хвост.
— Когда я заходила в прошлый раз, вы спали, — сказала Памела.
Она прислонила костыль к стене, хромая, подошла к Йоне и обняла его. Потом отступила на шаг и серьезно посмотрела на него.
— Йона, я не знаю, как начать… То, что вы сделали…
Голос стал сиплым, Памела резко замолчала и опустила голову.
— Жаль, что я так долго искал ответ на загадку.
Памела прочистила горло и снова посмотрела на него.
— Вы нашли ответ раньше всех. Благодаря вам я вернула себе свою жизнь… и даже больше. Столько, что я о таком даже не мечтала.
— Так и должно быть, — улыбнулся Йона.
Памела кивнула и посмотрела на дверь, а потом крикнула в коридор:
— Заходи, навести Йону.
Вошла, осторожно ступая, Алиса. Взгляд девушки был настороженным, щеки пылали. Синие джинсы, джинсовая куртка. Распущенные волосы рассыпались по плечам.
— Здравствуйте. — Алиса прошла с метр и остановилась.
— Спасибо, что помогла там, в прицепе, — сказал Йона.
— Я и не раздумывала. Выбора не было.
— Но ты очень смело поступила.
— Да нет… Я так долго просидела в клетке, что уже почти смирилась, что никто никогда нас не найдет. — Алиса взглянула на мать.
— Ну, как дела? — спросил Йона.
— Очень неплохо, — сказала Памела. — Синяки, пластыри, швы… У Алисы воспаление легких, но ей прописали антибиотики, температура спала.
— Отлично.
Памела бросила взгляд на дверь, посмотрела Алисе в глаза и вполголоса спросила:
— А Мия решила не заходить?
— Не знаю.
— Мия! — позвала Памела.
Вошла Мия. Она взяла Алису под руку и направилась к Йоне. Розово-голубые волосы висят вдоль щек, губы накрашены красной помадой, брови подведены. На Мии был камуфляжный жилет и черные штаны.
— Мия, — представилась она.
— Йона. — Йона пожал протянутую руку. — Я искал тебя не одну неделю.
— Спасибо, что не бросили.
Мия замолчала, и у нее заблестели глаза.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Йона.
— Я? Мне повезло. Со мной все в порядке.
— Она теперь моя сестра, — сказала Алиса.
Мия опустила глаза и улыбнулась.
— Мы приняли решение удочерить Мию, — сказала Памела.
— До сих пор не верится, — прошептала Мия и спрятала лицо в ладони.
Памела села на стул и вытянула раненую ногу. Солнечный свет лег на усталое лицо, окрасил кудри в медный цвет.
— Вот вы говорили о загадке, — заговорила она. — Я теперь знаю ответ, но все-таки не могу понять, как Мартин это делал, в голове не укладывается. Я же его знаю, я знала его, он был хорошим человеком…
— Да, мне тоже. — Алиса оперлась о стену. — Но мне непонятно по-другому… сначала я все умоляла Цезаря отпустить меня, звала его Мартин, пыталась говорить о маме, о том, что у нас общие воспоминания, но он не реагировал. Он как будто вообще понятия не имел, о чем я говорю… и через некоторое время я начала думать, что Цезарь просто как две капли воды похож на Мартина, но что это как бы не он. У меня в голове это никак не вязалось.
Йона провел рукой по волосам, и между бровями залегла глубокая морщина.
— Я довольно много говорил об этом с Эриком Барком. Думаю, нам придется принять, что Мартин и Цезарь жили в одном и том же теле, но чисто психически были отделены друг от друга. Мартин, по всей вероятности, понятия не имел, что Цезарь вообще существует, хотя постоянно подсознательно боролся с ним… А вот Цезарь про Мартина знал. Он ненавидел Мартина и отказывался признать его право на существование.
— Неужели такое бывает? — Памела вытерла мокрые щеки.
— Думаю, другого объяснения нет, — сказал Йона.
— Мы остались живы. Только это и важно, — проговорила Памела. Алиса спросила:
— Можно я подожду за дверью?
— Мы уже уходим. — Памела поднялась.
— Я не хотела вас торопить. Просто хочу выйти подышать. — Алиса подала матери костыль.
— Потом договорим, — сказал Йона.
— Я позвоню, — пообещала Памела. — Но хочу спросить: вы уже знаете что-нибудь о суде?
— Суд, похоже, начнется в середине августа… прокурор потребует, чтобы процесс проходил за закрытыми дверями.
— Очень хорошо, — заметила Памела.
— Ни журналистов, ни посторонней публики — только те, кого дело касается напрямую… жертвы, свидетели.
— Мы? — уточнила Мия.
Йона кивнул.
— Да.
— А бабушка там будет? — спросила Алиса и побледнела.
98
Двери в зал городского суда Стокгольма были закрыты. Искусственный свет отражался от стены из пуленепробиваемого стекла, установленной перед почти пустым залом.
За столом светлого дерева сидели судья, трое присяжных и стенографист.
Прокурор — женщина лет пятидесяти, с симметричным лицом и большими темно-зелеными глазами — передвигалась с помощью роллатора. Одета она была в светлый костюм, в русых волосах — розовая заколка.
Бабушка, одетая в мешковатую одежду, которую ей выдали в изоляторе, сидела неподвижно. На обоих глазах у нее были повязки, правая рука в гипсе. Крепко сжатые губы изрезаны грубыми морщинами, отчего казалось, что рот зашит.
Ни она, ни Цезарь нигде не были зарегистрированы. Бабушка отказалась сообщить ее имя, поэтому ее называли NN.
Все указывало на то, что бабушка, как и ее сын, родилась и выросла на звероферме.
За все время, что длились основные слушания, старуха не произнесла ни слова, она ничего не сказала даже своему представителю. После того как прокурор огласила исковое заявление, защитник пояснил, что ответчица признает некоторые обстоятельства, но не считает себя виновной в совершении каких-либо преступлений.
Допросы истцов и свидетелей продолжались две недели. Многим девушкам, спасенным со зверофермы, было трудно рассказывать об изнасилованиях; иные сидели с неподвижными лицами, обхватив себя руками и глядя в пол. Другие просто плакали и дрожали.
В последний день дачи показаний в суд вызвали Йону Линну.
Прокурор медленно подошла к свидетельскому месту. Резиновые колесики роллатора беззвучно катились по полу. Прокурор остановилась, достала из корзинки папку, а из папки вынула фотографию; у нее тряслись руки, и ей пришлось прерваться. Выждав немного, прокурор показала фотографию Йенни Линд — ту самую, которая после исчезновения девушки была во всех СМИ.
— Не могли бы вы рассказать о действиях полиции, которые вылились в операцию на звероферме? — попросила прокурор.
Когда Йона заговорил, в зале воцарилась тишина. Слышен было только его голос, жужжание диктофона да время от времени — покашливание.
Бабушка склонила голову набок, словно слушала музыку в концертном зале.
Заканчивая свою речь, Йона подчеркнул, что бабушка была активной соучастницей в похищении и удержании женщин, избиениях, изнасилованиях и убийствах.
— Мартин находил жертв в соцсетях и внимательно следил за ними… но именно эта женщина, надев парик и черный кожаный плащ, садилась за руль фуры.