Она осторожно тыкала палкой перед собой, свободной рукой отводя ветки.
Лес становился все гуще, пробираться вперед было все труднее.
Путь Йенни преградило упавшее дерево; оно еще и застряло между двумя другими. Она подлезла под стволом и хотела уже распрямиться, как вдруг заметила какой-то блеск. Между деревьями протянулись перекрещенные нейлоновые нити. Йенни знала, что они каким-то образом соединены с колокольчиками в каптерке сторожа.
Она попятилась, распрямилась и пошла в обход поваленного дерева.
Под ботинком с хрустом сломалась ветка.
Йенни заставляла себя идти медленно. Вот и яма. Маскировка из веток и мха обрушилась на острые колья.
Йенни понимала, что это ее единственный шанс.
Но если она сумеет выбраться из леса, то доберется до Стокгольма, где знакомый Фриды поможет ей уехать домой.
Она не станет рисковать. Они с мамой и папой пойдут в полицию, чтобы им обеспечили защиту, пока Цезаря и бабушку не арестуют.
Метров через сто лес расступился, и открылась прямая просека — дорога, очищенная от леса, по которой уходили вдаль соединенные проводами мачты ЛЭП.
Обогнув вывороченное с корнями дерево, Йенни вышла на полянку — и тут позади нее раздался громкий стук.
Ворона с тревожным карканьем снялась с дерева.
Земля перед Йенни заросла огромными папоротниками.
Йенни стала пробираться через папоротники, то и дело тыча перед собой черенком от метлы.
Папоротники доходили ей до ляжек и росли так тесно, что она не видела собственных ног.
Теперь Йенни отчетливо слышала возбужденный собачий лай. Она уже готова была побежать, как вдруг черенок вырвался у нее из рук и со стуком упал на землю.
Йенни замерла, потом нагнулась и отвела папоротники рукой.
Черенок попал в медвежий капкан.
Челюсти капкана сжались так, что почти перекусили черенок. Йенни подвигала его туда-сюда, и он сломался.
Йенни осторожно пересекла полянку, тыча черенком в землю, миновала последние деревья и вышла на просеку.
Она прошла по желтой траве, между молодых березок с тонкими розоватыми ветками, остановилась, прислушалась. Потом снова двинулась вперед.
11
Ночью шел сильный дождь, но сейчас светило солнце, а с листвы падали последние капли.
В трех теплицах прижимались к стеклу в потеках зеленые листья.
Валерия подогнала тачку к сараю, собираясь набрать навоза для растений.
На ленте, свисавшей с шеи, покачивался датчик с тревожной кнопкой — на случай вторжения в дом.
Йона воткнул лопату в землю, надавил ногой. Распрямился, вытер потный лоб тыльной стороной ладони.
Под расстегнутой курткой виднелся серый вязаный свитер.
Волосы разлохматились. Глаза, цветом походившие на потемневшее серебро, отразили солнечный свет, падавший сквозь ветки.
Каждый новый день все еще казался Йоне рассветом после штормовой ночи. Светает, ты выходишь и осматриваешь разрушения, считаешь потери, но для тех, кто выстоял, в воздухе витает надежда.
Йона регулярно ездил на могилы с цветами из теплицы. У времени есть свойство разжижать горе, делать его прозрачным. Ты учишься справляться с переменами, с тем, что жизнь продолжается, даже если она выглядит не так, как хотелось бы.
Йона снова служил комиссаром в Национальном бюро расследований, вернулся в свой старый кабинет на восьмом этаже.
Все попытки выследить человека, называвшего себя Бобром, оказались безуспешными. Прошло уже восемь месяцев, но в распоряжении Бюро оставались только расплывчатые изображения с белорусских камер видеонаблюдения.
Полиция даже не знала, как зовут этого человека.
Каждое место, с которым его можно было связать, оказывалось тупиком.
Ни одна из ста тридцати девяти стран — членов Интерпола не обнаружила даже следов Бобра. Казалось, что все его земное существование ограничилось несколькими неделями прошлого года.
Йона остановился и взглянул на Валерию, не замечая, что улыбается. Валерия шла к нему по гравийной дорожке, катя тачку. Кудрявый хвост покачивался над черным стеганым жилетом — блестящим, но в пятнах грязи.
— Radio goo goo, — сказала она, когда их взгляды встретились.
— Radio gа gа, — ответил Йона и снова взялся за лопату.
Послезавтра Валерии предстояло лететь в Бразилию: ее старший сын готовился стать отцом. Присматривать за рассадой, пока ее нет, она поручила младшему сыну.
Приехала из Парижа Люми. Она собиралась остаться, пока Валерия не уедет, а потом пять дней пожить у Йоны в Стокгольме.
Позавчера они смотрели, как женская футбольная сборная Швеции разгромила на Чемпионате мира англичанок и взяла «бронзу». А вчера жарили филе ягненка.
За ужином Люми казалась задумчивой. Когда Йона попытался заговорить с ней, она держалась с ним отчужденно, как с незнакомым человеком.
Люми легла рано, оставив Йону и Валерию перед телевизором. Шел фильм о рок-группе Queen. Мелодии крутились у них в головах всю ночь и не стихли даже утром. Отделаться от них оказалось невозможно.
— All we hear is radio ga ga[1], — пропела Валерия от стоек с рассадой.
— Radio goo goo, — отозвался Йона.
— Radio ga ga, — с улыбкой ответила Валерия и пошла к теплице.
Напевая, Йона несколько раз копнул и отбросил землю. Он успел подумать, что все налаживается, и тут из дома вышла Люми. Девушка остановилась на крыльце.
Черная ветровка, зеленые резиновые сапоги.
Йона воткнул лопату в землю и пошел к дочери. Он уже собирался спросить, не застряла ли у нее в голове какая-нибудь мелодия, как вдруг увидел, что глаза у нее красны от слез.
— Папа, я перебронировала билеты… Я улетаю сегодня вечером.
— Может быть, попробуешь?..
Люми опустила голову, и прядь темно-русых волос упала ей на глаза.
— Я прилетела в надежде, что здесь буду чувствовать себя по-другому, но я ошиблась.
— Да, понимаю. Но ты же совсем недавно приехала. Может быть…
— Я знаю, папа. Но я уже отвратительно себя чувствую. Знаю, это несправедливо, ты столько сделал для меня, но та сторона, которую ты мне показал, меня пугает, я не хотела ее видеть, и я хочу ее забыть.
— Я тебя понимаю. Но я был вынужден поступать именно так, — проговорил Йона, ощущая какую-то грязь на душе.
— Пусть так, но мне все равно паршиво. Меня тошнит от твоего мира, я видела насилие, смерть. И я ни за что не смогу стать частью этого мира.
— Тебе и не нужно становиться — ты всегда была частью моего мира… но я воспринимаю этот мир совсем иначе. Может, это признак того, что ты права и со мной не все в порядке.
— Неважно, папа. Я хочу сказать — ты тот, кто ты есть, ты делаешь то, что считаешь необходимым, но я не хочу иметь к этому никакого отношения. Вот и все.
Оба помолчали.
— Зайдем в дом, выпьем чаю? — осторожно спросил Йона.
— Я уезжаю прямо сейчас. Посижу в аэропорту, учебник почитаю.
— Я тебя отвезу. — Йона повернулся было к машине.
— Я уже вызвала такси.
И Люми ушла в дом за сумкой.
— Вы что, поссорились? — Валерия подошла к Йоне.
— Люми улетает домой.
— Что случилось?
Йона повернулся к ней.
— Это из-за меня. Ей невыносимо жить в моем мире… я уважаю ее решение.
Между бровями у Валерии залегла резкая морщина.
— Она пробыла здесь всего два дня.
— Она видела, каким я могу быть.
— Ты лучший в мире.
Вышла Люми с сумкой; девушка успела переобуться в теплые черные ботинки на шнуровке.
— Жалко, что ты уезжаешь, — сказала Валерия.
— Жалко. Я думала, что готова, но… оказалось, что еще рано.
— Мы всегда рады тебя видеть. — Валерия раскрыла объятия.
Они с Люми обнялись.
— Спасибо, что позвала в гости.
Йона подхватил сумку Люми и проводил ее до поворота. Оба остановились возле машины Йоны, поглядывая на дорогу.
— Люми, я признаю твою правоту… но я могу изменить свою жизнь, — сказал Йона после долгого молчания. — Могу уволиться. Это просто работа, я живу не ради того, чтобы служить в полиции.
Люми не ответила. Она молча стояла рядом с отцом, глядя, как приближается по узкой дороге такси.
— Помнишь, как мы играли, когда ты была маленькой? Что я — твоя обезьянка? — Йона повернулся к дочери. Та коротко ответила:
— Нет.
— Я иногда не мог понять, сознаешь ли ты, что я — человек…
Такси остановилось. Шофер вышел, поздоровался, поставил сумку Люми в багажник и открыл заднюю дверцу.
— Не скажешь обезьянке «пока»? — спросил Йона.
— Пока.
Люми забралась в машину и, улыбаясь, махала Йоне рукой, пока машина разворачивалась; гравий хрустел под колесами. Когда такси укатило по узкой дороге, Йона повернулся к собственной машине, посмотрел на отраженное в боковом зеркале небо, оперся обеими руками о капот и опустил голову.
Валерию он заметил, лишь когда она положила руку ему на спину.
— Копов никто не любит, — пошутила она. Йона посмотрел на нее.
— Я уже понял.
Валерия тяжело вздохнула.
— Не грусти, — прошептала она и ткнулась лбом ему в плечо.
— Я и не грущу. Ничего страшного.
— Хочешь, я позвоню Люми, поговорю с ней? Ей довелось видеть страшное, но мы с ней остались в живых только благодаря тебе.
— «Благодаря» мне вы и оказались в опасности, об этом, по-моему, не стоит забывать.
Валерия притянула Йону к себе, обняла, прижалась щекой к груди, послушала, как бьется сердце.
— Пойдем обедать?
Они вернулись к стойкам с рассадой. На стопке пустых поддонов стояли термос, две упаковки лапши быстрого приготовления и две бутылки светлого пива.
— Пять звезд, — сказал Йона.
Валерия налила горячей воды из термоса в коробочки с лапшой, закрыла их, а крышки с бутылок сбила о край верхнего поддона.
Оба разломили палочки и пару минут подождали, после чего сели на прогретую кучу гравия и принялись за обед.
— Как-то это нехорошо, что я послезавтра улетаю, — сказала Валерия.