– Отсутствие самоконтроля, ленивый, нетренированный ум, минимум логического мышления препятствуют подавлению животных инстинктов. Если заглянуть в архивы… – анестезиолог, репродукт-неспособная женщина лет сорока, собралась было поддержать коллегу, но оборвала реплику, обнаружив, что по её бахилам только что проехался полотер. – Что вы себе позволяете?!
– Ноги подбирать надо, – буркнула одетая в форму медперсонала категории Е старуха. – Наполучают себе репродуктивных броней, а потом рассуждают тут… Попробовала бы выносить и родить шестерых, как я…
«Если ждать, то солдат обязательно вернётся». Все-таки такое могла выдумать только женщина. Изнуренная бессонницей женщина с надеждой в сухих глазах. Ждать и вздрагивать от каждого шороха в подъезде. Ждать и крепить переносной терминал к прикроватному блоку, настроив громкость на «шах», чтобы случайно не пропустить входящий звонок. Ждать, и нарезать кольцами лук, и стелить скатерть, и ставить круглые тарелки под пасту болоньезе.
Ждать.
«Я вернусь и привезу тебе платье»! – обещал солдат. Поэтому Долорес Романо выключает монитор до того, как мартиролог успевает загрузить номер нужной части, и спешит на кухню, чтобы добавить в бак с молоком чайную ложку лимонной кислоты. На столе замерли по стойке «смирно» тарелки, а в открытую дверь спальни видна застеленная свежим бельём кровать. Ждать!
Полупустая пыльная студия в Квинсе, где Чезаре провел первые восемь лет своей жизни, принадлежала Институту биотехнологий. Мария Таледжио как ведущий специалист категории А пользовалась правом на льготное жильё и личный транспорт. Пока Чезаре был совсем маленьким, Институт выделял приходящую няню. Потом эта же няня – пожилая женщина с серым, похожим на половую тряпку лицом – возила Чезаре и ещё нескольких сыновей работников Института в ведомственные ясли. Там, в яслях, Чезаре впервые осознал разницу между мальчиками и девочками. Он не мог пояснить словами, но ему казалось, что это похоже на нечестную игру в прятки, где у девочек всегда фора, и даже если их найти, они всё равно оказываются в выигрыше.
А ещё за девочками всегда приходили мамы. За мальчиками обычно приходили или женщины с серыми тряпичными лицами, или никто. Случались исключения. Например, сопливого Хосе из старшей группы мама забирала сама. Неопрятная тётка с голограммой охранника на нагрудном кармашке каждый вечер стояла у входного бокса и ждала, когда Хосе выбежит к ней навстречу. Она по-жабьи приседала, широко расставляла руки, и Хосе с разбега бросался на её шею. «Нюня, тряпка», – дразнили Хосе остальные. Чезаре тоже дразнил, хотя порой ему хотелось отпихнуть везунчика Хосе и самому уткнуться носом в переливающийся зелёным шеврон чужой мамы.
Однажды утром Чезаре подкараулил Марию за завтраком и спросил напрямую: «Скажи. Если бы я родился девочкой, ты бы сама забирала меня из яслей?» Она пожала плечами: «Ты мальчик и солдат. Все, что необходимо для воспитания солдата, получаешь с избытком. Я не могу нефункционально расходовать своё время», – добавила уже в дверях. Мария всегда уходила рано, а возвращалась заполночь, когда в Квинсе отключали освещение и прожектора-энергосберегайки кромсали лучами небо на треугольные лоскуты. Чезаре прятался под одеяло, чтобы не видеть пляшущих чёрных уродцев на стенах, и ждал мать. «Не спишь? – луч фонарика скользил по комнате. – Ложись. Уже поздно. И постарайся не отвлекать меня, Чезаре. Мне нужно ещё поработать».
Мать всегда называла его полным именем, поэтому, когда Чезаре впервые услышал, как Долорес Романо произносит «Чичче», как её певучий голос оглаживает каждый звук его имени, как мягко пружинит «ч» о влажное женское нёбо, он обмер. Он даже закусил губу, пытаясь удостовериться в том, что не спит и что эта полная женщина в длинной юбке и кофте с продолговатыми деревянными пуговицами действительно обращается к нему – Чезаре Броччио.
В тот день Чезаре исполнилось одиннадцать, и он уже три года назад перевёлся из общеобразовательной начальной школы с совместным обучением в кадетское училище. Там, в «кадетке», он, как и тысячи других мальчиков, осваивал азы мужской науки убивать и не быть убитым сразу. Шесть суток в казарме – день расписан по минутам: подъём, кросс, стройподготовка, тир, теория, снова тир, лётный симулятор, тренажерка, тир, сампо… Сутки дома. Увольнение начиналось в двенадцать часов ноль-ноль минут каждую субботу. Ровно через двадцать четыре часа зелёная полоса на рукаве превращалась в ядовито-оранжевую – сигнал для патрулей о нарушении курсантом казарменного режима. Каждую субботу Чезаре брёл до Квинса пешком, чтобы приблизительно в двадцать один час ноль-ноль минут открыть дверь студии и пробраться по тёмному коридору на кухню. Там он залезал на высокий металлический стул и старался не заснуть. Получалось трудно – бесконечные тренировки выматывали организм.
– Чезаре, ты здесь? – Мария сутулой тенью скользила к холодильнику, доставала банку с бобами и присаживалась напротив. – Как училище?
– Вчера отстрелялся лучше всех. По стройподготовке тоже первый! – Чезаре гордо выпрямлял спину, словно она могла разглядеть его в полутьме.
– Ясно. Ложись спать. И постарайся не мешать, мне нужно ещё поработать.
В тот день, а вернее, утро ему исполнилось одиннадцать. Нашивка предупреждающе мигнула – до установленного срока прибытия в часть оставалось три часа. Чезаре сидел на бетонных ступеньках подъезда и врал черноволосой соседской девочке про пленного мернийца, на котором в тренажёрке отрабатываются приёмы рукопашной борьбы. Девочка недоверчиво щурилась, однако слушала с интересом.
– Поможешь донести, солдатик? Лифт сломан, а мне на пятнадцатый, – немолодая, одетая в вязаную кофту и серую трикотажную юбку женщина доставала из старенького смарта какие-то пакеты и тяжелый бидон.
– Курсант Броччио к вашим услугам, мэм, – Чезаре вскочил и лихо, чтобы произвести впечатление на девочку, приподнял бидон с асфальта.
– Не надорвись, – женщина улыбалась, но не снисходительно или чуть отстраненно – к таким улыбкам в свой адрес Чезаре давно привык, – а с ласковой усмешкой. – Там пятнадцать литров. Давай-ка я возьму бидон сама, а ты держи остальное. Идём. Заодно накормлю тебя завтраком.
– В полдень я обязан быть в части, мэм. Но от завтрака не откажусь, – Чезаре подмигнул заскучавшей девочке и, подхватив свертки, направился к входу.
Вот тогда-то Чезаре и познакомился с синьорой Романо. Точнее, познакомились они через несколько минут в столовой уютной квартирки на пятнадцатом этаже. Когда клетчатая скатерть легла на стол, когда большие круглые тарелки – одна жёлтая, другая синяя – встали напротив друг друга, Долорес сказала:
– Чезаре – слишком колюче, поэтому я стану звать тебя Чичче. А ты можешь называть меня просто Долорес, – над её верхней губой дрожала маленькая родинка, а от кофты домашней вязки пахло почему-то молоком и мёдом. – Говоришь, у тебя сегодня день рождения? Поздравляю, милый.
Следующего увольнения Чезаре Броччио ждал так, как не ждал ещё ничего за свою одиннадцатилетнюю мужскую жизнь. Он впервые не пошел бродить по городу, а сел на транспорт, идущий прямо в Квинс. Помявшись недолго перед дверью с идентификатором «Д. Романо», Чезаре решительно надавил на кнопку звонка. Звук колокольчика, приглушенный изоляцией, заметался и угас, а потом Чезаре услышал шаги.
– Чичче? – динамики искажали её голос, усиливая едва заметную обычно хрипотцу.
– У меня дома никого, а ключ я в другом кителе оста… – он не успел договорить. Дверь распахнулась, и деревянные продолговатые пуговицы замаячили прямо перед носом.
– Конечно, заходи. Я как раз варю кофе. Ты ведь любишь кофе?
Двадцать три часа – период между 12:30 субботы и 11:30 воскресенья – Чезаре провел в квартирке на пятнадцатом этаже. После того как они разобрались с кофе, Долорес предложила перебраться на кухню. Чезаре устроился на стуле и с любопытством следил за тем, как Долорес режет бесформенный желтоватый сгусток длинным ножом, как мешает зернистую массу шумовкой. Как сливает через выложенный бинтом дуршлаг сыворотку и подвешивает влажный узел к специальному кронштейну над раковиной.
– Какой мягкий и прохладный, – Чезаре трогал получившуюся желтоватую массу через марлю. – Как… Как мертвый. А что с ним будет дальше?
– Сыр! – расхохоталась Долорес. – Сыр будет. Моцарелла. Маленькие сырные кругляши. Такие же симпатичные, как те, что у меня в холодильнике. И очень вкусные. Ну, пошли ужинать, солдат.
Они ели пиццу и захрустывали её свежими огурцами. Потом листали комиксы, в которых отважный Полковник Смит-Вессон уничтожает мернийский флагман и спасает пленных пехотинцев, потом они говорили о том, что у каждого в жизни есть свое предназначение и что в Центральном парке недавно открыли монумент погибшим героям, и надо бы в следующее воскресенье пойти посмотреть. А ближе к вечерним сводкам Чезаре сморило.
Долорес расстелила на диване простыню в синий горошек по белому полю. И когда лысая, похожая на модель земного шара голова курсанта Броччио коснулась подушки, Долорес запела. Она мычала что-то бессвязное, монотонное, глупое, но от этого мычания Чезаре стало спокойно. И он уснул.
Чезаре терпел день или два. В среду, когда рота собралась в душевой после тренажёрки, он не выдержал. Со старательным безразличием Чезаре расписывал друзьям «чудаковатую тетку, что живет на двадцать этажей ниже, одевается в тряпье, не умеет настраивать домашний терминал и не знает элементарной таблицы коэффициентов коагуляции Шавиньоля».
– Но кормит от пуза. Правда! И такая… ну не знаю. Не как другие. Нормальная, что ли! Такаая… – Чезаре неожиданно для себя расплылся в улыбке.
– Тетка? А что она от тебя хочет? – Дваро – смешливый пацан с параллельного потока – рассматривал синяк на лодыжке.