А Принц с Принцессой в сентябре пошли в школу, в один класс, и сели за одну парту.
А рисунок Короля занял первое место на любительской выставке, и его напечатали в международном каталоге под названием «Красота, не требующая слов». Поступали предложения на выпуск открыток.
А еще на прошлой неделе они нашли в саду котенка, совсем еще крохотного, мальчика, всего черного, с белым кончиком хвоста. Бегают теперь с кошачьей молочной смесью и пипетками, будильник на телефоне ставят на ночные кормления.
Таки живут теперь, и так и будут — долго и счастливо.
8. Скорпион — Я ВОЖДЕЛЕЮ
Сумерки, неизвестность. Мир чувственный и эмоциональный забирает все без остатка. Поиск пути.
♂ Мёртвые, неживыеМайк Гелприн
Не в духе Аникей с самого утра, к полудню непрестанным брюзжанием он выбивает-таки меня из обычной апатии.
— Ты вот что, Аника-воин, — в сердцах говорю я. — Надоело тебе — ступай за пригорок, там…
Договорить я не успеваю. На вершину размолотого войной холма, который мы называем пригорком и вид на который за три года набил нам оскомину, выползает…
«Переход в режим «А». Переход завершён, режим «А» установлен. Идентификация цели: самоходная пусковая установка типа «Камикадзе». Расстояние до цели: тысяча восемьсот метров, скорость два и шесть метров в секунду. Наведение на цель: наведение завершено, упреждение треть фигуры. Огонь! Переход в режим «Ч». Переход завершён, режим «Ч» установлен. Конец атаки».
«Камикадзе» не хочет умирать. От него мало что осталось — искромсанный лазерными ударами корпус мёртв, ходовая разбита. Но в чёрном бронированном нутре «Камикадзе» живут ещё уцелевшие автономные системы наведения, и он трудно и неуклюже ворочается на склоне пригорка в десяти метрах от вершины, которую пятью секундами раньше перевалил.
— Добить надо, — угрюмо говорит Аникей.
Он обесточивает лазер и выставляет на малую мощность аннигилятор. В режим «А» он не переключается: уничтожить неподвижную цель можно и дедовским способом. Секунду спустя вспышка накрывает «Камикадзе», дыбится бурыми клубами сдобренная атомами металлов земляная взвесь. Потом она оседает — на этот раз от «Камикадзе» не остаётся ничего, если не брать в расчёт глотнувшую со склона кус земли коническую воронку.
— Что-то они зачастили, — бурчит Аникей. — И, в основном, одиночками прут.
«Камикадзе» и в самом деле зачастили: за последний месяц мы вдвоём подбили шесть штук. И действительно, только раз прикончили сразу пару — остальных испепелили поодиночке. То ли дело танки — что тяжёлые «Самураи», что лёгкие «Ниндзя». Эти обычно атакуют скопом или, как поговаривает Сержант, гуртом.
Сержанта мы не то что не любим — недолюбливаем. До войны был он то ли фермером, то ли агрономом, то ли другим каким пейзанином, и его дотошная хозяйственность сидит у нас в потрохах. Я мысленно усмехаюсь — именно в потрохах, а не в печёнках, потому что никаких печёнок у нас нет, зато потрохов — хоть отбавляй.
— Ну что, Аника-воин, — подначиваю я Аникея, — тебе понравилось, как он сдох? Косорылые, если через пригорок махнёшь, с тобой поступят тем же макаром.
Аникей не отвечает, и до вечера мы сидим на позициях в молчании. Говорить, собственно, не о чем — за три года мы переговорили обо всём. Общих тем, впрочем, было немного, да и откуда им взяться, общим, если Аникушка до войны драл глотку в микрофон в кабацком ансамбле, а я учительствовал в гимназии.
За три года косорылые не продвинулись на нашем участке ни на микрон. Мы, впрочем, тоже. Странная идёт война, глупая какая-то, что ли. Сержант говорит, что позиционная, и на других участках, мол, дела обстоят так же, как у нас. Где они, эти другие участки, мы не знаем, а положение дел нас с Аникушкой устраивает. Он, правда, в последнее время хандрит, но ничего, у меня тоже было, пройдёт.
Сержант является, когда солнце седлает западный горизонт.
— Ну что, аннигиляшки хреновы, — приветствует нас Сержант и выдаёт дежурную шутку: — На металлолом не пора ещё? Гы-гы-гы.
— Пошёл ты, — напутствует начальство Аникей. — Неизвестно, кого из нас раньше переплавят.
— Тоже верно, — соглашается Сержант. — Ну, радуйтесь, что ли, вояки, мать вашу в дышло. Грядёт вам пополнение в количестве одной штуки.
— Какое ещё пополнение? — я изумлён. — Нас тут и так уже двое, явный перебор, от скуки мухи дохнут.
Насчёт мух я, конечно, хватил — никаких мух в радиусе в пару сотен километров от позиций не осталось, а если залетит вдруг какая — сразу помрёт, и не от скуки вовсе, а от радиации. Но зачем нам, бездельникам, пополнение, и вправду непонятно.
— Приказ Лейтенанта, — громыхает Сержант, — может, наступление ожидается. А может, нет, Лейтенанту виднее. Ладно, бывайте, что ли, пополнение я завтра с утра подгоню.
Сержант убирается по своим сержантским делам, и мы некоторое время молчим, каждый переваривает новость в одиночку. Пополнения ни разу за три года у нас не было. Даже в самом начале, едва мы заняли оборону и прорвавшиеся «Самураи» угробили Антипа, нашего третьего. С тех пор, правда, многое переменилось. Война не закончилась, но как бы затухла, что ли. То ли ресурсы с обеих сторон истощились, то ли готовит косорылое начальство какую-то пакость. А может, и наше заодно — на пакости любое начальство гораздо.
Наше дело, впрочем, телячье: скажут подыхать, будем подыхать, тем более, что нам не впервой.
— Андрюха, — уныло бубнит Аникей, — как думаешь, если война закончится, нам тоже конец?
Андрюха… Это не моё имя, да и не имя вообще. Андреями, Антипами, Антонами называют аннигиляторщиков, в просторечье аннигиляшек. Так же, как лётчиков кличут Лёхами и Лёньками, а артиллеристов — Артёмами, Артурами и даже Аристархами. До войны меня звали Игорем, мама называла Игорьком, а Алёнка, когда сердилась — Горем, иногда даже Горем луковым. Мама погибла в первый же день войны — от Владивостока ничего не осталось. Я не знаю, жива ли Алёнка, да мне лучше и не знать.
Что будет после войны, мы обычно не обсуждаем. Для нас — ничего хорошего, причём наверняка. Это потому, что у нас — узкая специализация: мы умеем только уничтожать и ни на что другое не годны. Начальству повезло больше: у Сержантов широкая функциональность, у Офицеров вообще универсальная, так что их можно перепрофилировать и использовать в мирных целях.
— Отбой, — говорю я вслух. — Давай спать. Вот закончится война, тогда и увидим. Если до тех пор уцелеем, конечно.
Сон, в отличие от еды и питья, нам необходим — он то немногое, что в нас осталось от человека. «Спят как убитые» — это про нас, и не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Я ненавижу древние афоризмы. Интересно, какой умник первым додумался до идиотской фразы «двум смертям не бывать».
«Переход в режим «А». Переход завершён: режим «А» установлен. Отключение Ч-сознания: Ч-сознание отключено».
Просыпаемся мы одновременно — автоматика инициирует режим «Ч» по всему Дальневосточному фронту. Происходит это каждый день, если, конечно, не было досрочного пробуждения личного состава по тревоге. Мы не здороваемся — желать друг другу здоровья нелепо. Никаких изменений в окружающем пейзаже за ночь не произошло: перед глазами — так мы называем встроенную в нас оптику — та же самая однообразная, выжженная ядерными ударами равнина. Передовая тянется с севера на юг извилистой зазубренной полосой, образованной отрытыми в земле траншеями в два моих роста, а значит, в четыре человеческих. Сосед слева — танковый батальон «Варяг», сосед справа — ракетный комплекс «Возмездие». В тылу — управленческие структуры, там тоже траншеи, только разветвлённые, а всё вместе, включая нас, называется укрепрайоном номер восемь.
Пополнение прибывает, едва солнечный желток проклёвывается из-за вершины пригорка. Подгоняемый Сержантом, из тыла к передовой ползёт наш с Аникушкой близнец, боевой самоходный аннигилятор, биомеханическая система «АН-11У». Съёмная гусеничная ходовая часть, массивный трапецеидальный корпус, две пары верхних конечностей, пара рудиментарных нижних и квадратная уродливая башка. В ней, в самых недрах, в титановой черепной коробке, и находится то, что некогда было человеческим мозгом, а ныне стало основной, управляющей частью биомеханической системы, когда та функционирует в режиме «Ч», человеческом.
Мы — мертвы, каждый из нас, от рядового до генералиссимуса. Я загнулся от лучевой болезни в новосибирском госпитале. Аникей погиб, придавленный рухнувшей железобетонной балкой в челябинском бомбоубежище. Сержант горел заживо под Иркутском и, несмотря на многочисленные пересадки кожи, не выжил. Лейтенант…
Я обрываю воспоминания. Нет разницы, кто, когда и как врезал дуба. Каждый из нас за несколько минут до кончины согласился на вторую жизнь, посмертную. Если, конечно, наше теперешнее существование можно назвать жизнью.
Мы — киборги. Неприхотливые, стойкие, нечувствительные к радиации идеальные солдаты. До войны биомеханические системы были запрещены как антигуманные. С её началом понятие «гуманизм» отошло в прошлое. Мы — принявшая на себя удар дохлятина, остановившие экспансию мертвецы, уродливыми корпусами прикрыли живых.
Три с половиной года назад локальный конфликт на острове Итуруп перерос в серию вооружённых столкновений на Большой Курильской гряде. Это мы знаем из последних радио- и телепередач мирного времени. Что произошло потом — неизвестно. Для России столкновения обернулись массированным ядерным ударом по восточным территориям. О вступлении в войну Китая, обеих Корей и Монголии я узнал, уже будучи мёртвым.
Косорылые оказались оперативнее нас. Их биомеханические орды вторглись на Дальний Восток уже через месяц после первых бомбардировок. Орды беспрепятственно двинулись по безжизненной территории вглубь страны, и остановить их, а потом и отбросить удалось лишь на подступах к Якутии. Пара месяцев прошла в непрерывных боях, потом фронт стабилизировался, и вот уже три года наша линия обороны тянется с Анадырского плоскогорья на севере, упираясь на юге в Пенжинскую губу.