Я взял.
На следующий день я начал учить ее драться.
Что она беременна, я понял поздно, когда она уже вся ушла в живот — на лице остались одни глаза, щеки втянулись, ключицы, колени и локти торчали, как у скелета, а живот бугрился — гладкий, большой. Она носила своего брата или сестру, знала об этом, но обсуждать не хотела.
Мы прекратили тренировки, я стал чаще охотиться и покупать в деревнях больше молока, меда и творога. Я предложил остаться и пожить на ферме или постоялом дворе, пока ребенок не родится — я легко находил работу — но Лара отказалась.
— Я не могу останавливаться, — сказала она. — Нам нужно идти. Пойдем дальше. Пожалуйста.
Роды начались в проливной дождь, мы не успели дойти до фермы, хотя шли среди возделанных полей. Я подхватил Лару на руки и унес под большой клен, листва которого слегка задерживала воду с неба. Я постелил на мох старый плащ ее отца, и она корчилась, выгибалась и каталась по нему следующие несколько часов. Мальчик родился мертвым, синеватым, перевитым пуповиной. Я разрезал тугой канатик, помассировал маленькую грудь — бывало, что такие младенцы снова начинали дышать. Этот не начал. Лара держала и укачивала его тельце, пока не стемнело. Кажется, она что-то ему пела. Дождь кончился, облака расступились, мы завернули мальчика в окровавленный старый плащ и похоронили под деревом, где он родился.
Мы забыли привязать оленя, но он вернулся сам, ткнулся Ларе в руку, лизнул ее. Она погладила Рема по голове.
На ферме я подрядился помочь вспахать под озимые несколько полей. Лара лежала на сеновале и большей частью спала. Я приносил ей хлеб и молоко, она немного ела, жадно выпивала большую кружку, кивала и снова засыпала.
Через неделю я вернулся с работы и не нашел ее, где обычно. Девчонка ушла в лес и прыгала с палкой по поляне, яростно колотя по низким сосновым веткам, как по хлипким шеям всех своих врагов в этом мире.
Рем щипал траву под деревом и не обращал на нее внимания.
Я долго смотрел на нее.
— Не так, — сказал я наконец. Подошел и показал ей, как.
Однажды ночью мне приснилась огромная черная женщина, худая, как смерть, выше деревьев. Вместо рук у нее были грабли, черные волосы космами свисали над белым лицом с круглыми мертвыми глазами. Она рыла своими ужасными руками склон холма, земля сходила слоями, в ней были кости, чумные кости, и ветер нес чуму вдаль, через лес, к ближайшей деревне.
— Почему мы ждем здесь? — спросила Лара. У нее был арбалет, стреляла она уже вполне прилично. Мы лежали за камнями у вершины холма и ждали чумное чудовище. И оно появилось, многоголовое, разноголосое.
Разбойники ехали на лошадях, а перед собой гнали крестьян из соседней деревни — с кирками и лопатами. Я слышал о таких бандах. Чужими руками, наблюдая с безопасного расстояния, они раскапывали старые могильники и грузили монеты и ценности в плотно сшитые кожаные мешки. Скупщики вываривали добычу в трех водах — красной, зеленой и белой, потом снова пускали в оборот. А старые болезни просыпались в разрытых костях и приходили в города и деревни вместе с теми, кого заставили их потревожить.
— Дай-ка арбалет, — сказал я Ларе. Девчонка заупрямилась, отвела руку.
— Почему?
— Рано тебе еще убивать. Я сам.
— Ничего не рано, — сказала Лара. — Которого?
Крестьян была пара десятков, они тут же разбежались, как только людям с оружием стало не до них.
Разбойников было восемь. Лара убила одного и подстрелила еще двоих. Я помчался по склону смертельным вихрем, доставая мечи из-за спины. Шестеро полегли, двое сбежали, мы не стали догонять.
Они подкрались к костру, когда я спал, а Лара ушла на охоту. Меня ударили по голове и привязали к дереву. Когда я очнулся, разбойники пили вино из моей фляги, а на углях костра жарился Рем — Лара оставила его привязанным к дереву. Мужики были крепкие, бывалые, злые. Их равнодушные взгляды скользили по мне, не предвещая ничего хорошего.
— Ну что, глаза или яйца? — спросил тот из них, кто был лыс, того, у кого был шрам через всю морду.
— А не знаю даже, и так и так весело, — ответил тот. — Можно и то, и другое, но не знаю, с чего начать.
Они достали затертый стаканчик с костями и сыграли на то, ослепить меня или оскопить. Выиграл первый.
— Ну а как же теперь, выколоть или выжечь? — задумался над забавой лысый.
Выпало, что выжечь. Один примотал мне голову к стволу и задрал руками мои веки, выставив глазные яблоки. Он дышал возбужденно, часто, обдавая меня зловонным дыханием. Второй шел от костра с двумя тлеющими сучьями. Я думал, что последним, что я увижу, будут их мерзкие рожи — но за секунду до того, как огонь коснулся моих глаз и взорвался в голове, в круг костра вышла Лара. Ее лицо было очень белым и напряженным, в руках она держала мертвого кролика и один из моих мечей.
Она опоздала всего на несколько секунд. Но я успел увидеть ее лицо.
Одного она зарубила сразу, ему повезло. Второй, судя по звукам, долго пыхтел и прыгал вокруг костра, потом меч свистнул коротко, он свалился в угли, заорал, покатился, замер, постанывая и тяжело дыша, я понял, что Лара встала над ним.
— Пожалуйста… — жалобно простонал разбойник. Меч свистнул, что-то хрустнуло, плеснуло, раздался вопль боли. Потом она ему еще что-то отрубила. Он орал не переставая.
— Нет, мне так не нравится, — сказала Лара почти задумчиво, и я услышал, как лезвие вошло глубоко в плоть. Разбойник умолк.
Лара бросилась ко мне. Увидев мое лицо, она застонала, но руки быстро отвязали меня от дерева, поддержали. Она помогла мне доковылять до костра и уложила на землю. От нее пахло кровью и прелой листвой.
— Жди здесь, — сказала она. — Глаза… раны нужно промыть и забинтовать. Я вскипячу воды и соберу целебных листьев там, у ручья. Не вздумай умирать, слышишь? Не вздумай!
Я не умер.
Лара стала моими глазами, моим посохом, моим мостиком обратно.
Мы останавливались на фермах, на постоялых дворах, и теперь я лежал и спал на сеновалах, а она шла мыть посуду, чистить хлев или рубить курам головы. Иногда ко мне приходили женщины — фермерши, служанки, наймички. Они жалели меня, гладили мое лицо, ласкали, жарко шептали в ухо, туго насаживали свои горячие тела на мою плоть. От них пахло молоком, навозом, потом, землей, травами, солью. Когда мы уходили, они набивали наши котомки вкусной едой, иногда добавляли несколько монет к тому, что заработала моя «дочь».
Однажды Лара не стала разжигать костер, когда мы остановились, а вложила мне в руки две тяжелых палки. Их концы были обточены в точности, как рукояти моих мечей.
— Похоже? — спросила Лара. — Давай, атакуй. Совсем разленился.
— Темно, — сказал я. — Мне темно.
— Для тебя нет темноты, — ответила она. — Темно бывает, когда возможен свет. Или он есть, но мало. А если его нет и увидеть нечем, то все одно. Нюхай. Слушай. Бей.
Я ударил. Попал. Она охнула и засмеялась. Я падал и поднимался. Тело вспоминало. Я начал учиться жить в темноте.
В мою деревню мы вошли около полудня. Я узнавал запахи домов, деревьев, прогретых осенним солнцем камней колодца на площади. Они были такими же, как двадцать лет назад, когда я уходил отсюда на далекую войну, неопытным, но самоуверенным наемником в войско короля Дэндэва.
Теперь, достигнув цели, я перестал понимать, почему шел именно сюда, в чем было отличие этого места от любого другого. Мои родители умерли, брат ушел на войну через два года после меня и пока еще не вернулся. Я сидел на каменной скамье у колодца и смотрел прямо перед собой глазами, которых больше не было. Я шел не домой, я шел к себе, чтобы найти того, прежнего себя, снова им стать.
— Дом кузнеца на холме в лесу пустует, — сказала Лара, вернувшись. — Местные верят в проклятье, что-то про медведя, смерть и деву. Зимовать будем там.
И она взяла меня за руку и повела от старого-себя к новому-себе, к тому, кем я стану, когда у меня хватит сил каждый день продолжать им становиться.
Лара привела в дом раненого, когда в лесу уже лежал снег. Она уходила охотиться далеко, за полдня пути, через лесные топи, почти к самому замку Цага-ан. Они ввалились в дом в облаке морозного воздуха, рука юноши на плечах Лары, она помогала ему идти, почти тащила. Она очень выросла и окрепла за последнее время, начала набирать силу.
Теперь я чувствовал и понимал многое по малому, моя темнота больше не была пустой и плоской.
Юноша был одним из наследных принцев Цагаа-на, на него напали на охоте, стреляли из арбалетов, убили лошадь, пробили ему плечо и ногу. Ему удалось убежать глубже в лес, пошел снег, скрывал его следы и кровь. Тогда преследователи спустили собак. Когда Лара нашла его, обессилевшего на снегу, лай своры был уже слышен за деревьями.
— Раздень его, — попросила она меня. — Я вскипячу воды, перевяжем его. Стрелу надо вынуть. Ты голодный? На ужин сегодня собачье рагу.
Принца звали Арвай, он был достаточно сговорчив, не привередничал в еде и был благодарен нам за приют. У него был хороший голос, он пел, когда мы его просили, и учил Лару стихам и песням.
Он подолгу смотрел, как мы с Ларой бьемся во дворе на палках. Когда его нога зажила, он попросил меня испытать его в поединке. Я обрадовался — как боец, Лара была моим созданием, слишком походила на меня в приемах и движениях, порою казалось, что я дерусь с самим собой, предугадываю собственные движения и уклоняюсь от ударов до того, как они приходят мне в голову. У принца была отличная выучка, много новых приемов, бой с ним заставил меня попотеть. Когда мы закончили, он дышал тяжело и долго молчал. Потом поклонился мне низко, я почувствовал движение воздуха.
— Усэй, — сказал он. — Сохор усэй, слепой воин. Прошу вас, научите меня.
Лара рассмеялась и хлопнула в ладоши.
Это была счастливая зима.
Весной Лара принесла из деревни новости — в замке опять случился переворот, наследником престола объявили Арвая. На прошлой неделе на площади пытали и сожгли тех, кто напал на него на охоте. Его усиленно искали.