Арвай и Лара долго шептались тем вечером. Я мог прислушаться и услышать, но не стал. Наутро Арвай простился со мной, поклонился.
— Спасибо, усэй.
Лара ушла проводить его до замка через заросли, болота и топи. Вернулась очень молчаливая и рассеянная.
Я попросил ее спеть, она завела одну из песен Арвая, прервалась на полуслове, замолчала.
— Прости, усэй, — сказала она и ушла спать. Теперь и она звала меня усэем.
Сваты приехали через месяц, когда весь снег сошел и река бежала между холмов бурная, громкая, наконец свободная ото льда.
Мы сидели за столом, а молодой король, волнуясь, ждал за дверью. Я кивнул и Лара открыла.
— Сохор усэй, — попросил Арвай. — Отдай мне Лару.
— Она не моя, чтобы отдавать, — сказал я. — И ты уже взял.
— Тогда скажи, чем мне отплатить тебе за мою жизнь, усэй?
Я подумал, и ответил, чем.
Строители из замка работали быстро. Дом кузнеца на холме выглядел по-прежнему, но под ним теперь была система хранилищ и подземелий не хуже той, сквозь которую я влюбленным юношей пробирался к красавицам в замок Цагаан. Я не помнил имен и лиц красавиц, но до сих пор помнил подъемы и повороты тех подземелий. Там было очень темно, я пытался разогнать густой плотный мрак светом своего факела и каждый раз очень боялся. Если бы не томление в сердце и в паху, и не предвкушение горячей влажной неги, я боялся бы той темноты еще сильнее. Теперь я знал, что она была лишь предчувствием настоящей.
Первые ученики пришли ко мне в тот летний день, когда Лара стала Королевой Цагаана. Я сидел на крыльце и слушал мир. Миру не было дела ни до далекой коронации, ни до меня.
Их было двое, один постарше, покрупнее, сильный и крепкий, второй еще совсем мальчишка, шел, как летел. Они встали на колени и застыли в низком поклоне, не дойдя до меня нескольких шагов.
— Сохор усэй, — сказали они хором, очевидно, подготовившись. — Просим вас, примите и научите.
Я усмехнулся и ушел обратно в дом. Юноши не тронулись с места. Я позвал их уже к вечеру, когда я закончил готовить рагу из кролика, а где-то во дворце Лара и Арвай, усталые и улыбающиеся, закрывали за собой дверь спальни.
Юноши вскочили с колен, радостно побежали к дому. Я сел за стол, показал им на котел и на стопку посуды. Они загремели, накрывая на стол, старательно сдерживая возбуждение, переговариваясь шепотом.
Осенью нам пришлось достраивать дом — учеников было уже семь.
В весне они жили в спальнях по четверо — их стало двадцать.
Я учил их драться, бегать, прятаться в засаде, держать дыхание, двигаться быстрее, чем может ожидать враг. Мы разговаривали о мире и войне, о том, что есть правда и доброта, о том, какими растениями лучше приправлять речную рыбу и о свойствах стали в оружии разных стран. И о любви. Мы говорили о любви.
Лара присылала мне длинные письма — она знала про моих учеников и что мне их прочитают. Она была очень счастлива. Арвай был хорошим королем. Они любили друг друга. Вначале она диктовала свои послания, но потом, научившись, стала писать сама. Мне говорили, что её почерк — сильный и летящий.
К концу ее беременности тон писем стал более беспокойным, она искала моей поддержки, она знала, что я тоже помнил про клен в лесу и сверток под его корнями. Но она разрешилась благополучно и в срок, здоровой девочкой, и пушки Цагаана палили так громко и долго, что эхо доносило и до нас.
— Ничего, что девочка, король и королева так молоды, у них еще уйма попыток, — говорила торговка хлебом, и звала меня в кладовку за амбаром, тёмную и жаркую, чтобы я проверил качество муки. Ведь мы покупали так много хлеба. Я шел, держась за ее мягкую руку, проверял. Мука как мука.
О том, что случилось в замке, я узнал спустя целую неделю.
Королева оказалась ведьмой из далеких земель и отравила молодого короля. Сразу несколько советников заявили о своих подозрениях, Лару тут же бросили в темницу, и после небольшого допроса она во всем созналась. Двоюродный брат Арвая, теперь наследник престола, никак не мог решить судьбу своей маленькой племянницы. С одной стороны, королевская кровь, с другой — ведьмино семя.
Учеников у меня за последние три года стало уже больше сотни — целая армия. В дальних комнатах подземелья была сокровищница и арсеналы — Арвай был щедр, мы были богаты и хорошо вооружены. Мы были сильны.
Я выбрал двоих учеников — тех самых, первых, чтобы довести меня до Цагаана. Лесными тропами, через топи, прямо под стены города.
— Усэй, — сказал, волнуясь, Мунх, сильно выросший мальчик с легкой походкой. — Позвольте нам пойти с вами. Вы — великий воин, но вы слепы, усэй.
— Я знаю, — сказал я. — И мне не нужно стараться осветить темноту. Я могу быть ее частью. Откатывайте камень.
Упираясь, вдвоем они откатили огромный булыжник от скалы. Я протиснулся в тайный вход и пошел по подземелью. Я шел быстро и боялся, как никогда прежде. Не за себя всегда страшнее.
Одна из моих юных подруг была дочерью тюремщика, я помнил повороты. Я вспомнил и её — светловолосую, капризную, пугливую, но очень страстную. Она когда-то показала мне «королевское крыло» темницы.
Я давно не убивал и жалел, что снова придется, но я не мог рисковать, что тот или иной тюремщик очнется и поднимет шум. Чтобы добраться до Лары, мне пришлось перерезать четыре горла. У предпоследнего мертвеца нашлись ключи, один из них подошел к решетке «королевского крыла». Войдя, я затушил факелы. Пусть всем здесь будет темно, как мне.
— Лара, — позвал я шепотом. — Лара.
— Усэй, — тихо отозвался голос. Потом она впервые позвала меня по имени. — Ерден, я здесь.
В камере пахло очень плохо — застарелым физическим страданием, дерьмом и плесенью. Воздух не двигался, окон не было, мы были глубоко под городом. В углу горела свеча из дешевого жира. Лара лежала на соломенном матраце на полу, а на скамье у стены сидела полная женщина средних лет, держала на руках полугодовалого младенца и вздыхала от удивления.
Я опустился на колени перед Ларой, нашел рукой ее плечи, погладил по лицу. Сухие губы дрогнули, прижались к моей руке.
— Арвай так ужасно умер, Ерден, — сказала она. — Ему было так больно, так долго, а я ничего не могла сделать. Завтра меня собираются сжечь на костре с нашей дочерью на руках. «Очищение огнем». Это Сарнай, наша кормилица. Ее обещали потом отпустить, но мы обе в этом сильно сомневаемся. Она поможет тебе с малышкой. Ты сможешь её защитить?
— Я смогу защитить вас всех, — сказал я. — Нас ждут снаружи. Если ты не можешь идти, я тебя понесу.
— Нет, — сказала она и откинулась на матрац. — Они меня сломали, Ерден. И внутри и снаружи. Нога, с которой сняли кожу, воспалилась, в другой кость раздроблена. Не заживет, не срастется. Я смотрела, как корчится и умирает мой муж, а потом оговаривала себя в его убийстве. Я пуста и разбита. Нет, усэй. Защити мою дочь. Ее зовут Ада.
Малышка вздохнула на руках у кормилицы. Женщина тихо плакала. Мы никогда не плакали, ни я, ни Лара.
— Выйди, Сарнай, — сказал я. — Отойди на пять шагов от входа, прислонись к стене и жди меня. Осторожно. Там очень темно.
— Как? — спросил я Лару. Она подумала несколько мгновений.
— Руками, Ерден. В моем теле за последние дни было достаточно острого металла… Подожди… Я хочу тебя поцеловать.
Я наклонился к ее лицу и поцеловал ее. Она пахла смертью и гнилыми цветами.
— Спасибо, — сказала она. Я зажал ей нос и рот, перекрыл воздух и крепко держал ее голову, пока она не обмякла и не перестала биться. Лара была последним, что видели мои глаза. Я был последним, что видели её.
Я опустил ей веки, разгладил волосы. Я не стал прощаться и шептать мертвой девушке о своей любви. Весь мир дышал моей любовью, ею пульсировала темнота и дрожали камни большого города. Не было силы крепче, чем она, не было света ярче.
— Держись за мою руку, Сарнай, — сказал я, выходя из камеры. — И покрепче держи малышку. Мы пойдем быстро, пол гладкий, но от страха можно споткнуться.
Ада проснулась и залопотала, бессмысленно и прелестно. Её кормилица сжала мою руку своей, мягкой, но крепкой.
— Веди, усэй, — сказала она. У нее был приятный голос.
Мы пошли сквозь подземелье к тайному лесному выходу.
Сквозь темноту — к свету. Как все всегда надеются.
♂ СвиноводыМайк Гелприн
Когда мир был юн и горяч, предки моих предков умели летать. Они ещё не знали огня, не знали железа и не владели письменностью и счётом. Они ещё не покорили мир, но умели уже сбиваться в стаи и вместе давать отпор хищным тварям. Земным, водным и поднебесным.
Потом на мир обрушился холод. Он льдом затянул моря, снегом выстудил землю и ветрами распахал небо. Холод закалил нас и научил выживать. Исполинские земные люты, гигантские морские злобни и чудовищные небесные свирепени вымерли. Мы, птериксы, остались. И завоевали мир.
Крылья моих предков уменьшились в размерах и срослись с плавниками. Конечности увеличились и распрямились. Птериксы перестали летать, но выучились плавать. А потом и ходить.
Мои предки разожгли в гнездовьях огонь. Они выковали на нём оружие. Построили корабли и вышли в море. Считается, что с тех пор, как отступили холода, существуют две древнейших профессии. Потомственные воины и потомственные мореходы по праву гордятся ими. О третьей же профессии, не менее древней, принято стыдливо умалчивать.
Это несправедливо. Птериксы владеют миром не только потому, что покорили сушу и море. А может быть, и не столько. Я уверен: мы правим оттого, что приручили свинов. Первые свиноводы появились в наших стаях ещё до того, как заточил боевой топор первый воин и поставил парус первый мореход.
Мой отец был свиноводом. И его отец. И отец его отца. И сотни, а может быть, тысячи предыдущих поколений. Я — потомственный свиновод и горжусь этим.
Большинство птериксов сторонится нас. Они брезгуют нами, обходят нас стороной. Зло шутят, что от свиноводов смердит так же, как от их подопечных. Что мы, якобы, спим вместе со свинами в хлевах, хлебаем из их корыт, а то и вступаем с ними в постыдные связи. Что, дескать, свиноводы все как один тупы, ленивы и невежественны. А ещё прижимисты, изворотливы и нечисты на крыло.