Перед ней выпорхнул сухопарый человек в распахнутой английской куцей шинели без погон, физиономия непонятная — то ли конокрад, то ли казачий урядник.
— Казак? — спросила Нина.
— Князь Шкуро, мадам, — отрекомендовался человек и вдруг подняв голову, сделал как бы собачью стойку, тревожно сузив глаза.
До Нины донесся откуда-то из толпы:
— Фараоны!
Физиономия князя приобрела армейскую определенность, какая вырабатывается за годы службы, никаких конокрадских отблесков в ней больше не светилось.
Прошествовал английский патруль в знакомых плоских фуражках — блинах, розовощекие поросята. Они мельком взглянули на князя и Нину и отвернулись.
— Не желаете в «крокер»? — спросила Нина.
Он возмущенно сдвинул брови, ожесточился лицом, но лишь на мгновение, пока не дошло, что ни к чему офицерская фанаберия.
— Вам чего, мадам? — спросил он.
— Ищу графа Грабовского и корнета Ильюшку, — сказала Нина.
— Вы на кого работаете? Я вас не припоминаю, — ответил князь.
— Некогда болтать, — отрезала она. — Вы их видели?
— Вон там, — он махнул рукой по направлению к Пера. — А давайте, мадам, организуем с вами трактир? Готовить умеете?
Нина пожала плечами и пошла дальше. Мало ли сумасшедших? Князь двинулся за ней, держась в двух шагах и говоря, что у него есть думка затеять на базаре харчевню под названием «Малороссийский борщ», однако борща он не умеет варить.
— Револьвер есть? — обернувшись, спросила Нина.
— Найдем! — обнадежил князь. — Значит, согласны?
— А ты не трус? — спросила Нина, в один миг подминая его, почувствовав, что он слабее ее. — Мне нужен храбрый человек.
— Зараз храбрецы все в могилах, — усмехнулся князь. — Вам телохранитель требуется или шайку сколачиваете? Для телохранителя я, пожалуй, не гожусь, а в шайку пойду.
Нина огляделась. Пробежал трусцой грузчик с огромной плетеной корзиной на спине. Продавец лимонов, прикрыв глаза, вполголоса твердил, как молитву:
— Амбуласи! Амбуласи!
Внизу открывалась пристань и сверкало море, усеянное пароходами и лодками. Дорого обойдется Рауфу пароход!
— Нужно еще два-три человека, — сказала Нина. — Что думаешь о Грабовском и Ильюшке.
— Достойные люди, — ответил князь. — Умеют держать язык за зубами, сейчас поищем их… — Он наклонился к Нине и добавил шепотом: — Завербованы англичанами. Может, я один справлюсь?
— Плевать на англичан! — воскликнула она. — Чтоб нашел мне людей. Как только найдешь, даю всем задаток.
— Не кричите! — попросил он. — Еще подумают, что к вам пристают.
— Ты, что, боишься турок?
— Нет, мадам.
— Называй меня Ниной Петровной. Разыщешь и приведешь в отель «Тройкос», это возле Пера. У тебя есть цивильная одежда?
— Нет, мадам… Виноват: Нина Петровна. — Князь вытянулся и выпятил грудь, его глаза преданно смотрели на нее — он увидел в ней надежду.
«Бедный офицер! — мелькнуло у Нины. — Как собака без хозяина». Его звали Василий Иванович Волков, он шел рядом с Ниной и рассказывал о своих приключениях, набивая себе цену. Но ее не интересовали ни бои, ни страдания.
Она не хотела жалеть Волкова, ибо собиралась использовать его только один раз, — и тогда прощай, князь Шкуро, живи как знаешь.
На верху лестницы, у начала Пера, она встретила графа Грабовского и корнета Ильюшку. Оба залавливали вислозадых и исполняли им свое: «Эфенди, беш куруш!», а вислозадые разглядывали на свет водяные знаки и забавлялись, перебирая осколки некогда грозной русской империи. Корнет Ильюшка согласился сразу, а граф Грабовский, наклонив к плечу голову, стал расспрашивать Нину о предстоящем деле.
— Вот вам по лире, — прервала она. — Завтра в семь утра встречаемся здесь. Возьмите револьверы. Стрелять, наверное, не придется. Припугнете одного неверного. И прошу — погоны снять.
На что она надеялась? На доблесть этих трех героев? Или на судьбу? Но больше не на что было надеяться.
Простившись с офицерами, Нина пошла по роскошной Пера мимо зеркальных витрин с золотым блеском, красными и голубыми драпировками, и уже не ощущала себя бедной беженкой. Она имела опору. Теперь можно было разговаривать с Рауфом на равных.
На углу возле кафе старик-турок жарил на маленьком мангале каштаны. Проехал черный экипаж, арабаджи-извозчик лихо щелкнул кнутом. Глядя на них, Нина подумала: а если собрать всех офицеров и захватить Константинополь и Турцию? Устроить здесь русскую губернию?
Какой заманчивой была эта мысль! Но послышались простые детские звуки дудочки, и по Пера, сразу ставшей узкой, заполняя даже тротуар, широким шагом двигался строй шотландских стрелков в коротких клетчатых юбках. Нина посторонилась. Крайний в строю стрелок чуть уклонился из строя и скользнул плечом по ее плечу и груди, потом оглянулся, смеясь молодым лицом, наткнулся на мангал с каштанами, и мангал зазвенел на плитах, рассыпая угли. Шотландец скакнул козлом, выломившись из строя, потом размашисто кинулся вперед и занял свое место.
Шотландская волынка продолжала играть детскую мелодию. Солдаты английского короля не остановились. А где русские солдаты, русская губерния? Их не стало.
Турок оглянулся с выражением стыда и какой-то робкой надежды, что никто не заметил его унижения. Увидел Нину, гордо отвернулся и, горюя, закрыл руками лицо, словно перевернулся не мангал, а все мечети Константинополя.
Великий Византий, кому издревле наследовала Россия! Кого только не было на этих холмах, кто не любовался городом на берегу Золотого Рога и кого не пронизывала вечность при виде ничтожных человеческих усилий, создавших прекрасный город. Здесь жили древние греки, персы царя Дария стирали город с лица земли, здесь первокреститель Руси святой Андрей проповедовал христианство, отсюда пролился яркий свет, дошедший потом до самых далеких уголков Российской империи. Прошли и исчезли в веках афиняне, римляне, крестоносцы, византийцы. Развалилась Османская империя, рухнула Российская. А город стоит, сохраняя память о Византии в мечетях, бывших некогда православными храмами. Мечеть Хаджа Мустафа-паши таила в себе образ храма святого Андрея, мечеть Календер — Богородицы, Айя-София — святой Софии, и многие мечети, перестроенные из церквей, вызывали у русских весной 1920 года странное чувство.
Из-под мусульманского великолепия Айя-Софии с зелеными щитами, на которых золотом были написаны стихи Корана, с резными мраморными решетками и колоннами, на сводах купола явственно проступала византийская мозаика шестикрылые серафимы.
Русские видели в незнакомых чертах города что-то родственное, явно из древних снов и старинных преданий был соткан Константинополь. И хотя одни беженцы жили в роскошном «Палас Пера» и в «Токатлиане», а другие в занюханном «Тройкосе» или по-цыгански ютились в общежитии посольства или вовсе мучились на Принцевых островах вблизи города, — все они одинаково надеялись, что город будет милостив к ним.
Нива возвращалась в отель. Спереди, сквозь уличный шум и голоса мальчишек-торговцев доносилась русская гусарская песня:
Оружьем на солнце сверкая…
Возле русского ресторана «Уголок» стоял слепой солдат с шарманкой и пел. Иссеченное шрамами лицо с раздвоенным носом было спокойно.
Она остановилась — стало больно, снова, как и в Новороссийске, вспомнился покойный Макарий. Он ведь тоже пел, когда ослеп, превратившись из авиатора в убогого лирника. Какая песня сильнее всех трогала сердце? Нина вспомнила: «Покрыты костями Карпатские горы, озера Мазурские кровью красны…» Печальна судьба героев. Этот солдат вырвался из новороссийского ада, чтобы огласить задорной песней турецкую улицу?
Нина опустила в его тарелку пять пиастров, потом подумала: не добавить ли еще, но не добавила. Он никуда не денется, можно добавить и завтра, после визита к Рауфу.
А если бы здесь был Макарий?
Раньше она считала, что калеки должны находить выход в самоубийстве, но на самом деле никто, с кем ей пришлось пройти крестный путь, не наложил на себя рук. Только брат Макария, гимназист Виктор, втянутый Ниной в «ледяной поход», с жестокой заботливостью застрелил раненного в шею, парализованного юнкера, исполнив просьбу мученика.
Нина еще раз вгляделась в слепого певца и пошла дальше.
Она еще не расхотела жить. Даже горе в Константинополе имело лицо надежды.
Наступила ночь, уснул древний город. Русские сны поднялись к небу, ища приюта у Создателя и вопрошая: «Это Ты, Господи? За что послал нам наши страдания? За что истребляешь нас?» И русским снам было отвечено:
— Посмотрите друг на друга! Вы сами знаете ваши дела, добровольно несете ваш крест.
В снах были красота и горе человеческой жизни, от утренней материнской улыбки, посланной ребенку, до немилосердного приказа начальника отправить на жертву во имя родины лучших своих воинов.
Сны посмотрели друг на друга и ужаснулись — столько злобы и ненависти увидели они.
Один из них, принадлежавший офицеру с острова Халки, где под охраной французских солдат-сенегалов жили русские, развернулся картинами унижений и скорби. К выложенному из диких камней колодцу подъезжает огромная водовозная бочка, ее тащат двенадцать русских, а сопровождает два вооруженных сенегала. Вот бочку наполнили, потащили по скользкой глинистой дороге в гору. Сапоги скользят, путь неблизок — четыре версты до монастыря. Сенегалы ворчат: «Аванте, болчевик!» Русские останавливаются передохнуть. Сенегал молча подходит и бьет русского прикладом в спину. За что, Господи?
Создатель молчал, и было непонятно, увидел ли он этот сон.
У его колен заклубился какой-то пар, послышался жалобный стон, потом все рассеялось, стало видно внизу большой город у моря, не Константинополь, а другой город — Одессу. Там идет бой, наступают цепями солдаты в защитной форме, а от них убегают синештанные, подпоясанные красными кушаками сенегалы. Это было видение африканца. Там русские побили сенегалов, здесь сенегалы — русских, отомстив за Одессу. Ведь все русские — большевики.