адыхаться. Колосов чуть ослабил хватку.
— Теперь понятно, отчего хищнички твои с ума все вдруг спятили, — процедил он. — О, они ребятки умные, секут быстро. Чуют, чуют за версту мертвечину… Ну? ТЫ, говорят, у нас тут снова перевозбудился? И разговаривать ни с кем не желаешь?
— П-пусти.., от-тпусти меня.., задушишь!
— Нет, что ты! Мы тебя, сволочь, могли прямо там.., там оставить. В ту самую могилку бы лег. И никто бы не пикнул Ни одна собака справки не стала бы наводить, как и что. А здесь.., здесь мы с тобой просто беседуем — Я.., я задыхаюсь! Отпусти меня!!
Колосов оттолкнул его. Кох сполз спиной по стене, судорожно растирая горло, хватая ртом воздух.
Никита выложил на стол карманный диктофон.
— Ну? Время не ждет. С тобой пока что я беседовать желаю. Или ты опять отказываешься?
Кох отвернулся к стене. Эти его бледные мальчишеские веснушки…
— В цирке все тебя до небес превозносят, — недобро усмехнулся Колосов. — Такой ты распрекрасный парень, оказывается, Генрих… А я думаю, стоит разочаровать твоих добрых коллег. Стоит, ой стоит им кое-что рассказать про тебя, а? Вазелинчик еще в кармане не завалялся?
Кох прижался щекой к бетонной стене.
— Мама, сестренка, папа, двоюродные братья у тебя в Саратове. Вызывать будем. Всех. А как же? — Колосов склонил голову набок. — Сестра красивая, я карточку видел у тебя на полке. Артистка, нет? Тоже циркачка? Глазки голубые, как лен, нежные. Придет — узнает, чем у нее братик старший в свободное от цирка время увлекается. Где ночи свои проводит, с какими бабами трахается… Ну? Что смотришь? При папе, маме, коллегах, сестренке откровенничать будем? Рискнешь? Или все же один на один предпочтешь? Со мной пока что?
— Я не могу.., так.., не могу, — Кох указал глазами на диктофон. — Язык не поворачивается.
Колосов снова зло усмехнулся, наклонился к задержанному:
— Ну, ответь мне. Только честно ответь. Ты что — псих, дурак, идиот, больной, полоумный?! Ну? Я тебя спрашиваю! Ты больной, ненормальный? Молчишь…
Нормальней всех вас, скажешь. Мозги в порядке — книжечки читаем-с… Книжечки, — он снова сгреб Коха за грудки. — Ты все мне скажешь, ублюдок. Все Как, что, по какой причине, когда, где, сколько эпизодов…
— Я.., мне трудно об этом говорить, я не могу.., я лучше напишу!
Колосов толкнул его к столу.
— Напишешь? Ладно. — Он вызвал конвой, попросил, чтобы принесли бумаги и ручку.
— Лучше в камере. — Кох затравленно смотрел на конвой. — Я один. Я там.., там напишу. Там!
— Два часа даю тебе на чистосердечное признание. — Никита глянул на часы — одиннадцать. — И запомни — по всем эпизодам полный расклад. И по тем, что раньше были, в других городах, во время Других твоих гастролей. — При этом пущенном наугад пробном шаре Кох побледнел как полотно. — И особенно я хочу прочесть четко и ясно — твои мотивы в убийствах Петровой и Севастьянова Черным по белому прочесть. А также обстоятельства поджога тобой севастьяновской машины. Обстоятельства и мотивы того, как ты разрывал и потом снова зарывал могилы. Обстоятельства и мотивы того, как ты разрубал вырытые тела.
Тут Никита осекся — дикий взгляд… Кох смотрел на него страшно.
— Через два часа, — пригрозил ему Колосов.
И задержанный вернулся в камеру.
Однако в назначенное время Никита в ИВС не спустился. Разговаривал с коллегами из отдела убийств, планировали, что же теперь делать дальше.
В половине второго из ИВС поступил звонок. Услышав новость, Колосов снова, как и после беседы со следователем, свирепо выругался.
— А вы куда смотрели?!
— Да мы же все по инструкции! Товарищ майор, он и содержится пока, как вы приказали, отдельно.
Но откуда же мы знали, что у него силища такая медвежья?
В камере у Коха все эти два часа, как докладывали Колосову конвойные, все было тихо. За ним время от времени наблюдали сквозь «кормушку»: он сидел на нарах, спиной к двери, и вроде бы что-то писал. Но…
Кох действительно обладал большой физической силой. Когда приехала «Скорая», Колосов сам лично осмотрел камеру. Правда, все по инструкции, никаких посторонних предметов. И лампочка под потолком забрана крепкой стальной сеткой. Но.., часть сетки вырвана.
— И как это он ухитрился куском проволоки вскрыть себе вены? — недоумевали врачи «Скорой». — Ведь обыкновенная железка…
Колосов выглянул в коридор: Кох — в лице ни кровинки, с перебинтованными запястьями, в окружении конвоя. Медсестра делает ему в предплечье укол. Оглядел с порога камеру — бетонный пол, заляпанный кровью.
— Никита Михайлович, гляньте-ка, — начальник ИВС протягивал лист бумаги. Алые строчки, даже рябит от них в глазах. Текст был написан кровью и ко всему еще по-немецки! Была даже подпись: Heinrich.
— Ну, как он? Жить будет? — спросил Колосов врача.
— Нас переживет. Правда, суицидные пациенты нередко вторую попытку делают. — Врач оглянулся на Коха, которого уводили конвойные. — Я б на вашем месте перевел его отсюда куда-нибудь.
Никита кивнул. В уме он уже перебирал подходящие СИЗО, при которых имеется тюремная больница.
В кабинете начальника ОВД уже собралась вся опергруппа. Весть о том, что некрофил пытался покончить с собой, вскрыв себе вены, уже разнеслась по отделу — Ну, кто в немецком силен? — спросил у коллег Никита, демонстрируя кровавую записку. Вроде стихи? Он вертел текст. Надо же как мелодраматично — алые чернила Ну, чем тут у нас в Стрельне не новая гостиница «Англетер»? Сам он, напрягая давно забытые познания школьного немецкого, с трудом разобрал лишь первую строку: «Mir war, als musstich graben»…
— Никита Михайлович, у меня знакомая есть, педагогический закончила, учительницей работает, я ей, разрешите, это покажу — она немецкий преподает!
Воронов проявляет инициативу. Лейтенантик оклемался после ночной засады и явился на службу.
Молоток. Колосов протянул ему записку.
— Только обращайтесь аккуратно, это все же вещдок.
— Вот это слово означает вроде «копать», — сказал Воронов.
— Давай звони учительнице своей, филолог! — Колосов начинал злиться. Он чувствовал: события вот-вот выйдут из-под контроля. «Чистосердечного» с первой попытки они от некрофила не добились. Ну ничего, главное, Кох жив. У них еще есть время. И кровавыми соплями он не отделается.
Без четверти шесть Катя спустилась в розыск.
Странно, начальника отдела убийств она застала в родном кабинете. Никита вернулся из Стрельни. Сидел за столом, читал какую-то книгу. Увидев на пороге Катю, встал, а книгу захлопнул. Она прочла заглавие на обложке — «Судебная психиатрия».
— Никита, кого вы задержали сегодня ночью? — спросила Катя, плотно прикрывая за собой дверь.
Вот так — ни здравствуй, ни привет, а сразу в лоб — кого взяли. Сейчас спросит «за что?» Никита прикидывал, откуда сведения могли просочиться к Екатерине Сергеевне. Воронов, конечно! Какие могут быть тайны у мальчишки, пишущего стихи?
— Ты присядь, пожалуйста, — сказал он. — Хочешь, чтобы я обозначил имя? А зачем? Ведь ты и так его уже знаешь. Катя.
— Я подумала, это какая-то ошибка. — Она села, тревожно глядя на эту «Судебную психиатрию». — Он совершенно не похож на…
— На кого?
— На некрофила, — она произнесла это слово с заметным усилием.
— А на убийцу?
Катя не ответила.
— Ты ездила в цирк? — спросил Никита. — Только не говори мне, пожалуйста, что ты там еще ни разу не была.
— Я ездила в цирк. Я была там. И я говорила с ним. И с другими тоже. И я.., я совершенно запуталась.
Колосов сбросил книгу в нижний ящик стола.
Включал и выключал свет настольной лампы, хотя за окном светило солнце.
— Ну, рассказывай, — произнес он так, словно делал ей великое одолжение. — Хочу послушать, что ты сама обо всем этом думаешь.
Молчать было глупо. Она же сама пришла! Никита слушал внимательно и отрешенно. Затем довольно сухо изложил голые факты и события минувшей ночи. Катя была потрясена.
— Он разделся и спрыгнул в могилу? — спросила она.
— Угу.
— И пришел на кладбище под проливным дождем? В грозу?
— Угу.
— Ив камере пытался вскрыть себе вены?
— Угу.
— И ты сказал.., эта фраза, что ты слышал от него там, на кладбище…
— «Mein Liebchen». Наверняка знаешь перевод.
Катя кивнула — Но ведь и намека не было на то, что Петрова ему нравилась! Я же говорю тебе, я слышала, что ему «вообще плевать на женщин».
— На живых, — Колосов поднял на нее глаза. — На живых, Катя, вот в чем штука-то. Смотри, что он нам оставил в качестве посмертного письма. — Он достал из стола фотокопию записки Коха.
Катя просмотрела ее. Потом взяла листок с переводом. Никита вспомнил, как делали этот перевод: малыш Воронов постарался через свою подружку-учительницу. "Это и точно стихи, Никита Михайлович, — сказал он озадаченно, — знакомая моя поначалу переводить дословно стала, а затем порылась в книге и уже готовый перевод нашла. Это вот: «Mir war, als…» — «Мне снилось, что яму копал я, вечерняя близилась мгла. Копал в ширину и в длину я — и это могила была…»
Никита следил, как сейчас эти же самые строки читает Катя: «И будто бы к этой работе был вынужден чем-то, но знал: что только ее я окончу, я все получу, что желал» [6].
— Был вынужден чем-то… — повторила Катя, вернула листок и снова спросила:
— Значит, он пришел на кладбище под проливным дождем в грозу?
— Припекло ублюдка. Ты бы видела это зрелище: дождь, молния и в ее фантастическом призрачном свете его голая задница и спущенные штаны. Кино!
Стивен Кинг.
Катя отвернулась к окну. Что можно ответить на его намеренную грубость?
— Тебе не кажется, что он попытался объяснить? — спросила она после паузы.
— Что?
— В первую очередь даже не вам, а себе природу этого страшного наваждения.
— Трупомании своей?
— Я не знаю , быть может, и чего-то еще.., у тебя есть копии протоколов обыска и осмотра его вагончика? Можно я посмотрю?