– Почему?
Если бы пациент был старше, доктор спросил бы: «Чем обусловлено ваше решение?», но я была школьницей, со мной полагалось разговаривать простым языком. Мы, школьники, не самые разумные существа, по мнению взрослых. Я перевела взгляд с лица доктора на лампу, источающую желтый свет. Смотрела на нее, пока глаза не заболели.
– Потому, что я хотела стать врачом, чтобы не появляться перед камерами. А сейчас этой необходимости больше нет.
Честный, предельно честный ответ. Чертова музыка, как обычно, превращает мои мозги в кашу. Я попыталась собраться, прикусить язык. Бесполезно. Петерсон делал заметки в своем блокноте. Он видел мои попытки противостоять зомбирующей музыке. Его это явно забавляло.
– Почему ты больше не хочешь скрываться от камер? – доктор чуть придвинулся вперед. Было ли это выражением интереса или у него просто геморрой от постоянного сидения и ковыряния в мозгах тинейджеров? От этой мысли с губ сорвался смешок. Геморрой…
– Вы не должны задавать какие-то другие вопросы, чтобы убедить меня вернуться на путь истинный? – лгать в этом чертовом кабинете было выше моих сил, но отвечать вопросом на вопрос у меня пока выходило. Это хорошо. Петерсон улыбнулся и сделал заметку в блокноте.
– Нет, Гель. Я должен помочь тебе выйти на собственный путь и не важно, будет ли он правильным в глазах твоих родителей. Но если ты не хочешь говорить о камерах, не говори. Родители сказали, у тебя появились новые друзья-студенты. Возможно, с ними как раз и связано изменение твоих целей и стремлений?
Ничего ему родители не говорили. Этот гад бессовестно читал мои файлы, скачанные из базы Зрителей. Психологам такое можно. Вообще профессия неплохая, жаль только пожизненная, как и любая другая. А значит, место доктора Петерсона освободится только если он сам этого пожелает.
– Да, у меня появилась пара новых друзей.
– Друзья старше тебя. Успешные. Все с высокими Рейтингами. Друзья, которые могут достать для тебя пропуск в Слепую зону.
Петерсон не на шутку начал меня раздражать. Я перевела взгляд на стену с изображением леса. Казалось, сделай шаг, ступи на зеленый мох и провалишься в него. Вскочить бы с кушетки и удрать в эти зеленые дали, ободрать руки о кусты дикой малины, обжечь лодыжки о крапиву. Когда больно, то можно собраться. Найти ту часть себя, которая спрятана от камер, Зрителей, всего мира. Ту часть, которая только моя, которой не нужно ни с кем делиться. Я отрешенным голосом задала вопрос:
– На что вы намекаете? – Нос уловил запах корицы. Петерсон включил дополнительную стимуляцию, чтобы я расслабилась. Я люблю запах корицы, он напоминает мне о бабушке и печенье, которое она готовила на Универсальное Рождество. Она добавляла туда имбирь и корицу. Клала натуральное сливочное масло, а потом выпекала пять минут. Она заставила меня выучить рецепт, а еще назвала несколько имен, которые я должна была запомнить, чтобы назвать так своих детей, если они у меня будут. Имена отчего-то были очень важны. Как и рецепт. Бьорн, Олаф, Ингар, Тор, Хьердис и имбирное печенье. Все, что осталось от бабушки.
– На то, Гель, что скорее всего у этих молодых людей есть причины, по которым они с тобой дружат.
Ага, он видел вчерашний пропавший отрезок моей жизни. Наши взгляды встретились. Он знал, что я знаю то, что он видел произошедшее в доме Анастасии. Не все, конечно, но этого хватило, чтобы догадаться. Петерсон вдруг улыбнулся. Не так, как улыбался пациентам, а как-то по-особенному. По-настоящему. Я сказала:
– Думаю, потому что я очень многосторонняя и интересная личность. А еще я нравлюсь Локи, а им интересно знать, кто он такой.
Я тараторила быстро, стараясь увести разговор в другое русло. Не хотелось подставлять ребят. На противозаконные действия его клятва о конфиденциальности пациента могла не распространяться. В том, что взлом камер был противозаконен, я не сомневалась. Находился ли закон на пересмотре или нет, не знаю. Подобные действия скажутся на Рейтинге, а из-за них Анастасия, Шон и Иван могут вылететь из университета. Маневр удался. Петерсон поинтересовался:
– Локи. Кто такой Локи?
– Мне кажется, это наш новый историк. Или это Тео. Тео был бы таким крутым вариантом, историк тоже ничего, но он мне не нравится. Он странный и из Красного города. Хотя и сын Жанны Бернар. Маме нравятся ее картины, там огромные дома на красном фоне. Мама такую хочет себе в коллекцию, но Жанна не всем продает… – затараторила я вроде бы правду, а вроде и нет. Петерсон отключил запах корицы, возвращая мне часть контроля над своими словами.
– Гель, не могла бы ты мне рассказать о Локи?
И я с удовольствием начала рассказывать ему о поэте, добавила еще и о нашей фотографии в Сети. Я чувствовала, как самодовольно звучу, и со стыдом осознала, что популярность и правда вскружила мне голову. Осознал это и Петерсон. Трудно было сказать, доволен он мной или разочарован, но, кажется, вопрос в накачивании меня таблетками больше не стоял.
– Я все понял, Гель, и хотел бы дать тебе дружеский совет, – на его лице появилась приятная улыбка. Глаза светились добротой. Не дожидаясь моего ответа, он сказал: – Я бы посоветовал тебе прекратить общаться со старшими ребятами. По твоему гормональному фону несложно понять, чем вы занимались, а чем нет. Оргию в джакузи все бы поняли, но только это была не оргия. Студенты прикрылись тобой. Для чего? Не в моей компетенции отвечать на подобные вопросы, поэтому я оставлю их без ответов. Запомни – посиделки в ванной с подружками, чтобы обсудить мальчиков – это одно, а со старшими ребятами неизвестно зачем – совсем другое.
А потом как-то быстро и нервно, словно совершая преступление, он передал мне записку, которую я тут же прочитала. Теперь-то мне стало понятно, что он все это время писал в своем блокноте:
«Анастасия Рейнер находится на грани, она опасна для себя и окружающих. Только связи семьи Рейнер позволяют ей совершать противоправные действия. Но и их влияние не бесконечно. Анастасия пыталась использовать родного брата так же, как сейчас использует тебя. Эта девушка может пропасть из Зеленого города уже к концу года. Я знаю тебя и знал твою сестру. Не повтори ее судьбу. Будь осторожна. Уничтожь эту бумагу».
Я поглядела на мозгоправа, которого все это время если не ненавидела, то относилась с долей презрения. Искусственные глаза доктора блестели, когда я взглянула на его холеное лицо. Все это время я думала, что он работал с нашей семьей потому, что мы ему хорошо платили, но, кажется, я действительно ему небезразлична. Я сжала бумагу в кулаке. За то, что он только что передал мне записку можно лишиться лицензии.
Зачем Петерсону делиться со мной подобной информацией и рисковать работой? Почему Анастасия пропадет к концу года? Я думала, изгнание добровольно. А если не так? Что, если Мист вовсе не по своей воле ушла в Красный город? Нужно предупредить Анастасию. Я должна предупредить ее!
Когда мы покинули кабинет, я жевала мятную конфету выловленную из огромной стеклянной вазы в приемной, стены которой также были окрашены в приятный мятный цвет. Я остервенело жевала ее в попытке приглушить чувство тошноты и утихомирить бешенный пульс. После сеанса полагалось быть спокойной и расслабленной, вот я и пыталась соответствовать этому образу.
Петерсон беседовал с родителями, и, судя по их счастливым лицам, о чем-то приятном. Записку, которую дал мне врач, я изорвала еще в его кабинете и выбросила. Сожгла бы, но пожар в кабинете психолога поставил бы мою адекватность под вопрос. Я безмятежно улыбнулась маме и нырнула папе под руку. Он потрепал мои рыжие волосы.
– Я очень рада, что с нашей девочкой все в порядке, – сказала мама.
– Более чем. Последние изменения были вызваны стрессом из-за давления в школе, как вы и полагали. Я бы посоветовал вам предоставить Гель больше свободного времени, чтобы она смогла уделить его какому-нибудь хобби. Чтению, например.
Доктор посмотрел на меня и улыбнулся. Мое мнение о нем определенно было предвзятым. Петерсон не просто очередной винтик в машине слаженной работы Зеленого города. Кажется, у него была душа. Значение слова «душа» мне объяснила Мист. Раньше люди верили в это. «Душевный», «бездушный», «широкая», «загадочная душа», Мист научила меня этим словам. Интересно, откуда она сама их знала? А запомнила я их так же четко, как запомнила бабушкины напутствия.
– Может лучше медитация? – спросила мама. – Я знаю прекрасный спа-салон, где можно медитировать на кварцевом песке.
Мы с доктором синхронно вздохнули, а потом переглянулись.
– В медитации нет необходимости. Должен сказать, что у Гель очень высокая способность к концентрации. Я в своей практике редко встречал более устойчивую к воздействиям психику, при ее высоком уровне эмпатии и интеллекте. Из Гель бы вышел отличный психолог.
Кажется, Петерсон сейчас пытался воспользоваться моим уровнем эмпатии. Теперь, когда я поняла, что Петерсону благодаря его специальности были доступны тайны, о которых никто больше не был осведомлен, я убедила себя в том, что его профессия подходит мне больше всего.
Я вмешалась в разговор, щебеча как утренняя пташка:
– Вы подали мне идею, доктор, – радостно сообщила я ему, а родители перевели на меня взгляды.
– Ты окончательно решила, что будешь поступать в медицинский? – спросил врач приятным тоном, вызывающим доверие.
– Да, но я не хочу быть хирургом. Я пойду учиться в отдел психиатрии. Буду как вы.
Вот мой вердикт!
– Мне через пять лет как раз понадобится ассистентка, обещаю – место твое, если к тому моменту ты еще захочешь пойти работать к старому доктору.
Родители округлили глаза. Рейтинги у всех троих подскочили вверх на две десятых деления. Чтобы получить ассистентскую позицию, студенты выстраивались в очередь и бились как гладиаторы на арене в древнем Риме. Никому просто так подобные предложения с неба не падали. В этот раз я не позволила тщеславию затуманить свой разум. Только с благодарностью пожала Петерсону руку. Очевидно, он хотел помочь мне найти свое место в этом мире. Почему? Кажется, потому, что он не смог помочь моей сестре.