Все верно, в госпитале, где обследованием руководил сам Князев – врач с К-25, Ивана Антоновича не обрадовали. Правда, серьезных болезней вроде бы и не нашли, даже сердце, несмотря на пережитый инфаркт, работало пока вполне нормально. Прописали принимать витамины, больше отдыхать и не слишком надрываться на работе – все, как обычно врачи в таких случаях и советуют.
Вот только Князев сказал, что в ином будущем, уже в 1955 году, врачи заподозрили у Ефремова «средиземноморскую лихорадку» – она же «армянская», она же «еврейская», она же «периодическая болезнь». Похоже, именно ее приступы и случались раз в несколько лет, начиная с 1929 года. Болезнь редкая в наших местах, наследственная (хотя Ефремов не помнил, чтобы у кого-то из родных было что-то похожее), но проявляющаяся обычно при сильных стрессах – труднодиагностируемая даже в будущем. Обнаружить ее, пока не начался приступ, – вообще невозможно. И, по мнению Князева, в будущем действительно серьезные проблемы с сердцем у Ефремова должны начаться именно из-за нее – такая это поганая болезнь, что способна изменять ткани организма, в его случае – сердца. А как сердечная ткань не в порядке станет или уже стала – тут уж…
Есть лекарство и от «средиземноморской», уже и здесь, в начале 50-х годов, разработали, – но терапия должна быть долгой, возможно, многолетней, под регулярным наблюдением врача. Тем более что возраст у вас, Иван Антонович… уже не молодой человек, сорок пять лет, наверняка не скажешь, как лекарство подействует, не будет ли опасных побочных эффектов. В общем, постоянный врачебный присмотр необходим… Потому-то Ефремов и предпочел отказаться, решил пока попробовать тот «нетрадицонный» метод, о котором рассказывал Смоленцев…
Так, за разговором, и приехали – как определил Ефремов, вроде бы в Замоскворечье, частный сектор, заборы. Странно – если это человек такой непростой, что ж ваша служба ему квартиру получше не подыскала?
– А это уже его, Бахадыра, условие. Не быть в «золотой клетке» – а чтоб дорога к нему для всякого человека была открыта. Так что пришлось уважить. В общем, Иван Антонович, не удивляйтесь ничему, а делайте как мы. Да, предупредить забыл – Бахадыр верующий мусульманин, отнеситесь к этому с уважением.
Кунцевич посигналил. Выглянул молодой человек в ватнике, открыл ворота, и сразу закрыл, впустив ЗИМ. Слева то ли грядки, то ли клумбы, справа сарай, а прямо – большой дом с верандой. Ефремов прошел к крыльцу, вслед за Смоленцевым и Кунцевичем.
– Салям алейкум!
Хозяин, узбек лет пятидесяти, одет по-городскому, лишь тюбетейка на голове.
– Здравствуйте, товарищи!
Женщина с улыбкой выглянула из кухни – русская, средних лет.
– Мя-яу!
Черный, как смоль, кот у ног трется, гостей совершенно не боясь.
В комнате обстановка, как в московской квартире – на полу ковер, чтобы без обуви ходить, два мягких дивана, между ними маленький столик, на нем блюдо с восточными сладостями и чашки. Только гости уселись, хозяйка чайник принесла, разлила горячий чай.
– С гормолой? – спросил Смоленцев. И, обернувшись, Ефремову: – Тоже лечебный.
А затем хозяину:
– Вот, уважаемый Бахадыр, тот хороший человек, о котором я вам рассказывал, – Иван Антонович Ефремов, ученый и писатель. Объездил в экспедициях всю Среднюю Азию еще до войны, бывал и в ваших краях, но, вот оказалось, страдает наследственной болезнью – «армянской лихорадкой», если вы про нее слышали, раз в несколько лет возвращается и осложнения на сердце дает. Я очень хочу, чтобы он жил долго и счастливо и много еще успел сделать.
Бахадыр внимательно посмотрел на Ефремова. И сказал:
– Аллах знает, сколько отмерено каждому из нас. И это плохо, когда кто-то не проживает своей меры. Полученные по наследству болезни – тоже облегчить можно.
И добавил:
– Ложись сюда.
Войлочный коврик у стены – размером как раз, чтобы лечь взрослому человеку. Ефремов снял пиджак и лег, как указал Бахадыр, лицом вниз. Вспомнив, что сказал Смоленцев – попытался вызвать в себе такое состояние. Почувствовал, как пальцы целителя сильно, но мягко ощупывают его голову, затылок, спину. Затем были удары, какие-то странные, не сильные, но иногда болезненные – по затылку, по шее, по позвоночнику, по всей длине рук и ног. После целитель стал разминать ему спину, мял, а в завершение резко надавил несколько раз, будто делал искусственное дыхание. Велел перевернуться на спину, повторил процедуру. В завершение положил руки на живот Ивану Антоновичу и стал нараспев произносить слова молитвы по-узбекски. Сколько прошло времени – пять минут, или час?
Ефремов встал, по телу разливалась слабость, но ощущение было приятным, как после отдыха. Опустился на диван, взял чашку с горячим чаем. Остыть не успел – нет, Наташа, хозяйка, подлила еще. Бахадыр сидел на диване напротив и тоже пил чай. Затем взглянул на Кунцевича и Смоленцева – кто следующий?
Ефремов мог наблюдать за процессом со стороны. В руках у Бахадыра были обточенные деревяшки, две или три, он брал попеременно то одну, то другую, приставлял к точке на теле пациента один конец, а по другому ударял деревянным же молотком. Затем он делал что-то похожее на массаж, то сильно, то осторожно – не механически, а следя за результатом, вот ему что-то не понравилось, он вернулся к месту, уже обработанному, повторил. Или даже не мял, а просто сидел, наложив руки на пациента, в полной неподвижности и молчании. И завершил так же, пением молитвы. Все заняло, как засек по часам Иван Антонович, пятнадцать минут.
И столько же у него ушло на третьего пациента.
А после они сидели все вместе и пили чай – и Наташа рядом с Бахадыром, и кот где-то под ногами.
– В пятницу бы приехали, плов был, – сказал Бахадыр, – настоящий узбекский плов. Есть правильно – это тоже важно. Вы же не будете в вашу дорогую машину, и керосин заливать? Человек, он крепче сделан, но и его повредить легко, если делать что-то неправильно.
Ефремов спросил – можно ли такому научиться? Бахадыр усмехнулся в ответ.
– Нет, тут дар нужен. Мне вот дед передал, незадолго до смерти – так и должно быть, через поколение. Я раньше был как все – жил, работал. А теперь вот Аллах мне путь указал. Делать, чтобы люди не помирали прежде, чем им отпущено. Чтобы ты жил долго, чтобы он жил долго, чтоб весь народ наш жил долго. И буду так, сколько мне Аллах дозволит.
Попили еще чай, простились. Сели в ЗИМ, парень в ватнике открыл ворота.
– Вот так, – сказал Смоленцев, – истинно божий человек. Ибо по его мнению Бог и Аллах – это лишь имена одного и того же на разных языках у разных народов. Потому – любому человеку надлежит помочь, без разницы, мусульманин он, или вообще безбожник. Грешникам лишь нельзя, поскольку они людей убивают – но можно солдатам, кто от этих грешников защищает. Такая вот диалектика. И кстати, молитва в конце – тоже часть лечения: было однажды, что он мне ее не прочел, так такое ощущение внутри, что тебя взболтали и не отстоялось.
– Что это за метод? – спросил Ефремов. – Слышал я о многом и в тех краях, но о таком – никогда.
– А бог знает, – ответил Смоленцев, – но работает, проверено. Когда у человека астма и врачи ничего сделать не могут, лишь облегчить – а Бахадыр поработал, и нет болезни, в госпитале обследовали, только руками развели – на моей памяти было, в прошлом году. И другие случаи задокументированы. Как это у него получается, медицине непонятно, несмотря на грозные приказы свыше изучить и перенять. А как тут изучать будешь, что измерять и чем? Бахадыр же твердит одно – есть дар, который не каждому доступен. Может, и в само деле это особенность персонально его и по наследству? Пока что он нас лечит, и дай ему бог здоровья и долгих лет!
– Так что ж вы его в таком месте поселили? А вдруг случится с ним что?
– Обижаете, Иван Антонович! – вступил в разговор Кунцевич. – Как думаете, паренек от какой конторы у него на воротах стоял? И «маяк» есть в соседнем доме с телефоном, и местная милиция в курсе и с полным пониманием. Ну, и всей подозрительной публике здесь твердо внушено, что против такого хорошего человека даже замышлять что-то недоброе очень чревато. Как и тех трогать, кто к Бахадыру или от него идет, даже самой ночью по темному переулку.
– А что, к нему и ночью приходят?
– Скорее, уходят. Вам сейчас спать не хочется после его процедуры? В Самарканде у него в доме целая комната была отведена для этого – хочешь, сразу домой иди, хочешь, поспи немного. И здесь такое бывает, хотя очень редко, на веранде спальные места есть. Однако же как вы себя чувствуете, Иван Антонович? По-хорошему, вам бы надо сюда еще раза четыре или пять, с интервалом в неделю. И снова после в госпитале обследоваться, чтоб быть спокойным.
– Да трудно сказать. Вроде легкость чувствую. И дышать легче.
– Ну, значит, процесс пошел. Вы здоровье свое берегите, Иван Антонович, мы очень на вас рассчитываем.
– Прочел я то, что вы мне дали – про иное время.
– Значит, задачу оценили? Чтобы организм всего общества вылечить. Не хирургией, а такой вот тонкой настройкой. Острые кризисы мы лечить умеем – разрезать, вычистить, выжечь и заново сшить, за ценой не постояв. Только ведь не было там войны, а хронические болячки накапливались, пока не рвануло. Вот и думаем, куда молоточком ткнуть, по каким точкам, чтоб здоровье в норму пришло. И главное, сам принцип пока непонятен. Что есть норма, идеал, к которому стремиться – вот вы нам это и укажете, хотя бы в первом приближении.
– Вы уверены, что я справлюсь?
– Там ведь сумели. Если даже после всех катаклизмов слова «Туманность Андромеды» у нас ассоциируется с миром победившего коммунизма.
– Если не секрет, зачем это лично вам, товарищ Кунцевич? Коль история разделилась и тому миру мы никак уже не поможем.
– Объяснение, что этот мир теперь мой и я за него болею, подойдет? И интересно в плане общеисторическом, даже философском. Там всякие самки собаки кричали, что коммунизм – это тупик на пути общественного развития. Но если здесь он победит, значит, случившееся там лишь частный случай, а не общий закон.