– Масштабно править не надо, – подытожил Сталин. – Внесите те небольшие дополнения, о которых вы упомянули, товарищ Ефремов, и этого будет достаточно. Например, что совершенно не обязательно забирать детей от матерей в год возраста, можно и попозже. Главную книгу коммунизма писать нужно искренне и по своему убеждению. Никто вам приказывать не будет – как уже небезызвестному вам Солженицыну, например.
И взглянул на Анну. Та ответила:
– А со сволочью и предателем нельзя иначе. И по моему пониманию, враг, снявший маску, менее опасен, чем тот, кто прикидывается своим. Но это другая история, Иван Антонович, к нашему обсуждению отношения не имеет. Если вам интересно, после вам расскажу.
– Конечно, будет интересно. Подумать только, что в мире «Рассвета» и я в начале 70-х считал, что он порядочный смелый человек и за ним правда… Впрочем, как понимаю, тогда он еще не успел показать себя во всей красе и многих так же сумел обмануть, прикидываясь борцом за справедливость. Но да – это, разумеется, тема для другого разговора… И впредь, товарищи, хотелось бы, если вы с чем-то не согласны, обсуждать это так же, как в этот раз, и обсуждать аргументированно. Ну а я – сделаю все, что от меня зависит. И все ж не хотел бы уходить из науки – как это там случилось.
Там, насколько Иван Антонович успел прочесть в своей же биографии, он после своего длительного отпуска по временной инвалидности просто не смог вернуться в ПИН в конце пятидесятых – все подходящие места оказались заняты, да и не нужен он оказался там многим новым сотрудникам и руководителям. И Орлов, несмотря на дружбу, оказался заложником ситуации, уже не смог ни на что повлиять… Здесь же в науке положение иное. После реформ – адмирал Лазарев сказал, «по примеру флота, где командир занят тактикой, а для рутины на корабле старпом есть». Первыми были, как ни странно, медики – впрочем, там часто бывало, что профессора уровня Вишневского сутками не отходили от операционного стола, и заниматься бумагами им было просто некогда – так что логичным было придать им «ассистентов-администраторов» из числа менее талантливых, но более поднаторевших в переписке. Было такое и в системе трех главных управлений (атом, ракеты, электроника) и у примкнувших к ним авиаторов – ну не дело главного конструктора мелкие бумажные вопросы, на то у него зам по администрации должен быть, а главному лишь окончательная подпись. И вот Иван Антонович с удивлением обнаружил, что по факту тоже стал такой же персоной – все бумажные проблемы за него решал или лично Орлов, или он же кому-то поручал. Что вызывало ропот иных коллег – но сказать в глаза Ефремову никто не отваживался. А сам Иван Антонович не опускался до того, чтобы убеждать, что никакой «лапы» наверху у него нет. Оказывается, была – вот она, напротив сидит.
Что в сорок восьмом было – тоже ее забота? Когда Ефремову шепнули, что в самом Президиуме АН СССР собираются рассмотреть вопрос о низком уровне теоретических работ ПИНа, по причине терпимости к разработкам западных палеонтологов, и отсутствии борьбы за развитие советского дарвинизма. Насчёт западных палеонтологов напрямую относилось к Ефремову, который ещё с довоенных времён вёл переписку с зарубежными учёными – но и всему Институту не сулило ничего хорошего (как минимум потребуют перекроить и штаты, и утвержденные планы). Но в последний момент что-то произошло – и Президиум этот вопрос даже рассматривать не стал. Зато Анна Петровна тогда сказала при очередной встрече:
– А вы работайте, Иван Антонович, пишите. И ни о чем не беспокойтесь!
И ведь он сам никогда не жаловался – не к лицу. Значит, был у «инквизиции» в ПИНе кто-то, оперативно докладывающий наверх? Сам Ефремов уже тогда начал о чем-то догадываться, но – товарищ Лазарева всего лишь одна из многих инструкторов ЦК, отвечающая за пропаганду, при чем тут палеонтология? А вот о работе милейшей Анны Петровны в «инквизиции» он узнал лишь совсем недавно. Когда некий доброхот из коллег (даже его имя называть Ефремов не хочет) сигнализировал о якобы имеющих место злоупотреблениях во время монгольской экспедиции и значительной финансовой растрате. Да, начальники отдельных отрядов имели на руках деньги для найма рабочих и закупок у населения, и расписок после у полуграмотных монголов было не получить, – но голословно обвинять в присвоении казенных сумм? И делу было дали ход, но тут же вмешалась Служба партийной безопасности, и оказался в итоге сам жалобщик главным виновным. И опять же, сам Ефремов ни о чем никого попросить не успел!
И надо отдать должное – без этой помощи, снявшей с него львиную долю рутины, он в изменившихся условиях (новые и куда более масштабные экспедиции и научные работы, отсутствовавшие в ТОЙ истории) уже не смог бы полноценно работать на два фронта: в рабочее время – Институт, в нерабочее – писательство. Поскольку верно Анна Петровна отметила – это требует не только полета мысли, но и сбора фактографического материала, то есть поиска в библиотеке, в архиве. Да что там библиотеки, со сколькими людьми приходилось лично разговаривать, чтобы узнать что-то, чего ни в каких книгах не найдешь! А он уже не мальчик, здоровье уже не то – хорошо, если этот целитель поможет, но все же вдруг придется выбирать? Потому и не возражал против выдвижения себя кандидатом на должность члена-корреспондента Академии наук (в том мире не прошел, но сейчас положение в советской науке совсем иное, и дело даже не в том, что у него есть поддержка наверху, просто с падением Лысенко поменялось многое в отношениях между учеными) – это не роскошь, а скорее необходимость: членкору положены и более свободный режим работы и по штату уже помощь ассистентов, и деньги тоже не помешали бы. Хотя если верить тому, что он прочел, – там он сделает выбор в пользу литературы. Но это будет лишь через несколько лет – сейчас же он к этому не готов. Да и тогда – интересно все же читать свою будущую биографию, вышедшую в серии «Жизнь замечательных людей» – его уход был в значительной степени вынужденным, и здоровье уже не позволяло тянуть два фронта сразу. А что будет здесь – если курс целительства поможет? Хватит ли сил – должно хватить. А после – посмотрим, что получится.
– Надеюсь, здесь вам и не придется из науки уходить, – ответил тем временем Сталин. – Что же касается Книги, то… Книга товарища Ефремова, конечно, важна, но это не все. Идеи там в основном заложены правильные, но вот воспитывать в людях нравственность и бороться с эгоистическим инстинктом нам надо уже сейчас, не дожидаясь, пока наука подготовит нам полную теоретическую базу для этого. Я ведь тоже долго думал, чего там нам не хватило, когда и как с правильного пути свернули. И кажется, нашел, и это совпадает с тем, что сам Иван Антонович утверждал – я вашу биографию тоже прочел, Иван Антонович – про то, что удовлетворить ВСЕ материальные потребности обывателя невозможно, они будут расти бесконечно, а значит, надо вместо этого поощрять развитие духовных потребностей, и про то, что если все так и пойдет, как вы наблюдали в шестидесятые годы, то в девяностые – будет взрыв безнравственности – верно вы все же, Иван Антонович, дату угадали, да еще в начале семидесятых, когда мало кому это в голову могло прийти. Да, кстати, про то, что вы меня ТАМ в контрреволюции подозревали – я тоже прочел, но не беспокойтесь, ЗДЕСЬ я и сам понял, что в чем-то был раньше не прав, и ошибки прежние свои и некоторых подчиненных стараюсь теперь исправить. Но вернемся к шестидесятым. Так что же тогда произошло, что вы в том времени наблюдали своими глазами, раз сделали ваши выводы?
А именно где-то с шестидесятых пошло главной темой книг, фильмов, песен – частная жизнь, быт, личное благополучие. А о великом – лишь в славном героическом прошлом. И началось это, как Хрущев провозгласил, что главная цель – это повышение благосостояния наших людей. Вы, товарищ Ефремов, в том времени уже все поняли, не знаю, правда, как сейчас… Вот и я размышлял, чем госкапитализм отличается от социализма. Так я скажу – сразу после революции мы все же строили именно социализм: с повышением культурного уровня трудящихся, с реальным вовлечением их в процесс управления – и парткомы, профкомы играли важную роль, не для галочки, и движение рационализаторов было. Рабочий не был винтиком – по крайней мере, мы искренне пытались сделать его не таковым, с каким успехом, с теми руководящими кадрами и на том человеческом материале – это уже вопрос другой. А Хрущев как раз и объявил госкапитализм, перевел всех в статус наемной рабсилы: ты больше работаешь, тебе больше заплатим, вот все, что от тебя требуется, а в остальное не лезь. И поначалу это работало: из бараков в «хрущевки», и телевизоры, радиолы, холодильники, пылесосы, что там еще – в каждый дом. А затем забуксовало – отчего в нашем народном хозяйстве возник структурный кризис – это вопрос отдельный, на Совете Труда и Обороны я его уже поднял, меры принимаются. Касаемо же того, что мы сейчас обсуждаем – власть перед народом свои обязательства по принятому «общественному соглашению» выполнять перестала: например, автомобили так и не стали общедоступными, и было очевидно, что улучшения благосостояния не будет даже в перспективе, а «в США по две машины в каждой семье». Вот отчего народ «перестройку» в массе и принял. Не говоря уже о том, что такая постановка цели тотально плодила обывателей: если мое благосостояние и есть высшее достижение, тогда вороватый завмаг вполне искренне мог себя считать человеком будущего. И никто не знал, не видел, а дальше-то куда идти? Когда нет высокой цели – вылезает самое мелочное, и становится главным. Вы, товарищ Лазарев, когда-то говорили мне – «единомышленники, кто ради дела и за идею, по мелкому вопросу быстро договорятся в рабочем порядке, а когда идеи нет, то за любой пустяк спорят и интригуют до неприличия». Что-то сказать хотите, дополнить?
Адмирал Лазарев кивнул.
– Так все верно, товарищ Сталин. Там я родился в семидесятом – и годы перед самым обвалом хорошо помню. «Занзибар, Занзибар», или «засыпает синий Зурбаган, а за горизонтом ураган» – песни из окон общаги Института культуры, куда мы, курсанты, к девушкам ходили. Всем было комфортно – у большинства уже отдельные квартиры, где холодильник ЗИЛ, цветной телевизор, ковры на стенах, магнитофон «Шарп» и стенка с мини-баром. Частная жизнь превыше всего – перед «перестройкой», кажется, даже политику на кухнях уже не обсуждали, а где что достать. Занзибар, Зурбаган, Арабески и Рики энд повери, «Ирония судьбы» на Новый год и завод имени Маркса или какое-нибудь НИИ или КБ, где предполагалось работать до пенсии – и всем казалось, так будет вечно. В то же время какое-то недовольство было, вроде все есть, а хочется еще чего-то. Потому и поверили Горбачу – думали, будет еще лучше, а хорошее, что есть, никуда не денется. И наслушались всяких там, кто вопил «так жить нельзя», – не зная, что эти мелкие беды раем будут вспоминаться в девяностых, всего через пять, десять лет. При том что материальный ресурс был, Союз не ломать и капиталу не сдаваться – уж если на советских остатках все воровские девяностые тянули. Главная причина была, что идеи не стало, веру потеряли. Большинство, кто без особых амбиций, в целом было довольно – но кому-то захотелось и в рокфеллеры. И обрушили все.