Работало радио – исключительно новости, где может быть полезная информация, а не развлекательно-музыкальные передачи, отвлекающие от работы. Месье Фавро был строг – все помнили, как он в прошлом году уволил несчастного месье Лавиня, посмевшего этим злоупотребить. До обеда говорили на тему вчерашнего, затем события понеслись потоком. Наш президент жив – да здравствует Франция! Он выступил против коммунистов и заговорщиков, чтобы восстановить порядок и закон. Надзор за выполнением которого есть обязанность не только полиции и войск, но и каждого сознательного французского патриота!
Американский бомбардировщик сбросил на Париж атомную бомбу. Все в комнате вздрогнули и дружно взглянули на окно, ожидая увидеть вспышку – но нет, как оказалось, взрыва не произошло. Бомба лежит на дне Сены, возле Моста Искусств – боже? это ведь совсем неподалеку, километра два или чуть больше! А еще там Лувр рядом, и Дворец Правосудия, и Нотр-Дам-де-Пари. Мы что, с Соединенными Штатами воюем? Или это был русский самолет, притворившийся американцем?
Какой-то месье Мелош, отрекомендованный радиоведущим как военный эксперт, долго рассуждал на тему, взорвется бомба или нет. Сказал, что атомная бомба упрощенно – это тот же боеприпас, отличающийся от обычного лишь намного более мощным зарядом, – и «мы помним, как в недавнюю войну и немцы и англичане использовали авиабомбы, взрывающиеся через какой-то срок после падения, от нескольких часов до пары суток». А если причиной была неисправность механизма детонации, то взорваться может в любой момент, от малейшего сотрясения или иного воздействия. В общем, сейчас находиться от места падения бомбы желательно не ближе, чем в десяти-пятнадцати километрах, и в прочном глубоком подвале, по возможности герметичном.
Есть уже первые жертвы. На бульваре Сен-Жермен кто-то, увидев опускающийся парашют, сообразил, что это такое, и крикнул: «Атомная бомба!» После чего возле входа в метро толпа устроила давку, в которой есть погибшие и покалеченные – число разнится от десяти до тридцати. Полиция призывает парижан соблюдать закон и порядок, не допускать паники и избегать больших скоплений людей, например на вокзалах, поскольку есть опасность повторных терактов. Боже мой, они что, не понимают, что если Бомба взорвется, то погибнут не десятки и сотни, а сотни тысяч!
Месье Бриссон прикинул, к какой родне ему надлежит срочно отправить из Парижа Мари и Клода. Но прежде надо было позаботиться немного и о себе. Он придвинул к себе бланк стандартного страхового договора «Эврики» и в графе «особые обстоятельства» вместо обычного «за исключением форс-мажора, как то: война, массовые беспорядки, большая природная катастрофа» вписал «включая атомную бомбардировку». По всей форме заключил договор касаемо недвижимой собственности (в том числе находящейся в ипотечном владении) некоего месье Жана Бриссона, проживающего: Париж, улица Шампьоне, дом, квартира… И, есть грех, завысил сумму компенсации – чтобы в самом крайнем случае хватило и на остаток расчета с банком, и на покупку нового жилья уже в полную законную собственность. Успел подсунуть документ в папку на подпись – в надежде, что даже при атомном апокалипсисе сейф в подвале здания «Эврики» уцелеет. Еще прошение на недельный отпуск, с завтрашнего дня – тоже, на стол месье Фавро. И с чистой совестью отбыл из конторы, сказав соседу:
– Поль, скажешь боссу, что я уехал на встречу в «Рошетт», заявленную еще вчера.
На улицах было нездоровое оживление – но пока никого не грабили и не били. И одному богу известно, сколько стоило сейчас найти грузовик – ведь Мари категорически отказалась уезжать без самого необходимого и дорогого имущества. Даже устроив скандал: если мы останемся живы, но безо всего, нищими, клошарами, зачем нам такая жизнь? Потому прошло часа три, пока все было собрано, упаковано и готово к отъезду. И тут зазвонил телефон.
– Бриссон? Так и знал, что застану вас дома, – голос самого месье Фавро. – Немедленно оторвите вашу задницу от стула и приезжайте на службу. Жду вас через двадцать минут!
И гудки. Что там случилось? А бомба может взорваться! Ладно, Мари, вы едете немедленно в Шампань, тот городок под Труа, где мы гостили прошлым летом. Я заеду на работу и вас догоню – уверен, что там ничего серьезного.
Месье Фавро был сильно не в духе. Усы воинственно топорщатся, и смотрит на Бриссона будто сверху вниз, хотя сам ростом меньше. Но вопрос задал неожиданный.
– Скажите мне, Жан, зачем вы живете?
Бриссон не понял – как это зачем? Чтобы жить, любить семью, и вообще…
– Неверно, Жан, – сказал Фавро, – жить надо, чтобы приносить пользу обществу. То есть развивать свой бизнес, платя налоги. А не жить в свое удовольствие, как животное. Все остальное – вторично. Нет дела – незачем и жить. Жизнь слабака, труса и неудачника имеет цену лишь для него одного. Знаете, я делю всех людей на тех, кто произошел от Адама, – и тех, чьим предком была обезьяна. Так вот, я в вас разочарован, Жан, за эти годы я считал вас не тем, кем вы оказались. Вы предпочли бежать, чем оставаться на своем посту до тех пор, пока вам не дозволят его покинуть, ведь «Рошетт» не назначала никакой встречи – что ж, нельзя требовать от мартышки человеческого поведения, довольно лишь впредь относится к ней так, как животное заслуживает. Но вы пытались обмануть меня и мой бизнес, а это намного больший грех. Спасибо месье Гарону, который заметил составленную вами бумажку – а то я ведь мог бы ее и подписать. Гарон в фирме самый ценный работник, стоящий десятерых таких, как вы, – хотя сам он не ищет клиентов, однако как лев бьется за каждый франк, даже за каждый сантим. И вот что я с ней сделаю – и с этой бумагой, и с вами.
Он разорвал договор в мелкие клочки. Нажал кнопку – и в кабинет вошел Рене, охранник, здоровенный громила, ранее служивший в Иностранном легионе.
– Вы уволены, Бриссон, – сказал Фавро, – с формулировкой «утрата доверия». И я позабочусь, чтобы никто во Франции не взял вас на работу. Рене, проводите этого месье, – а если он будет упорствовать, спустите его с лестницы, я разрешаю.
Это был конец. Банк заберет и квартиру – так был составлен договор ипотеки. А он, Жан Бриссон, больше ничего не умеет – если говорить о занятии с достойной оплатой. Физический же труд, не говоря о крайне низкой его доходности, имел еще и крайне высокую конкуренцию, а главное, это была яма, из которой уже не было пути назад. Но говорить о том было бесполезно: проблемы неудачников – это только их проблемы. И сущей мелочью было, что уже на улице, перед тем как захлопнуть входную дверь, Рене отвесил Бриссону пинок в стиле сават, выразив свою месть низшего персонала к бывшему небожителю из конторы. Отчего Бриссон полетел, ткнувшись лицом в тротуар.
Он вспомнил прочитанный недавно американский журнал – про то, как в Прекрасную Францию придут русские варвары и погонят всех добрых французов в свой ужасный ГУЛАГ. Там персонажа, по странному совпадению носящего то же самое имя, заставили шпалы таскать по двенадцать часов в день, чтоб не умер от голода. Именно это с ним сейчас и случилось, только без русских и ГУЛАГа. Денег в кармане осталось – пару недель в ночлежке, когда его из квартиры выкинут, а после на улицу, в клошары. И это был конец.
Ночь он провел один в своей уже бывшей квартире (как назло, через два дня срок очередного платежа, а еще через три дня уже придут выселять). Думал, что если Бомба сейчас взорвется – это будет лучшим выходом, решающим все проблемы. Но настало новое утро, нечего было делать и некуда идти. И тогда он вспомнил про револьвер – обычно лежавший в ящике стола, так как Бриссон не умел стрелять. Хотя помнил, как заряжать, взвести курок и нажимать на спуск.
Застрелиться самому? Но разве это будет по-христиански, если виновники его беды останутся жить?
«Ситроен» стоял во дворе, бензина в баке должно было хватить, чтобы доехать до бульвара Османа. Если продать машину, можно, пожалуй, прожить еще месяц… а после все равно конец, лучше уж сразу. Париж будто вымер – приличная публика куда-то исчезла, зато несколько раз по пути Бриссон видел какие-то шайки, весьма похожие на мародеров. Магазины все были закрыты, иные уже зияли разбитыми витринами и выломанными дверьми. Нигде не было полиции. Может, и Фавро уже сбежал, что в опустевшем городе делать страховой фирме?
Нет – хотя во дворе суета, пара машин стоит, что-то грузят. Крысы бегут от пожара – и вся вина его, Бриссона, что он пытался сделать это раньше на один день. И сам Фавро должен быть здесь – если этот бизнес его жизнь. Не будет у него ни того, ни другого!
Бриссон остановился у двери – все же трудно было ему, кто раньше даже улицу в неположенном месте не смел перейти, сейчас переступить черту. Дверь раскрылась сама, и выглянул Рене. Сказал с ухмылкой:
– Не велено пускать. Пошел вон. Клошаров здесь не кормят.
Это было последней каплей. Бриссон легко выдернул из кармана руку с револьвером. Рене умер не сразу, стрелять пришлось дважды, в грудь и в живот, слишком здоров был. Бриссон вошел внутрь тем же путем, которым он ходил двадцать лет – однако же сейчас чувствуя себя богом, вершителем чужих судеб. Выстрелов не могли не слышать – но жизнь приучила простых парижан не бежать туда, где стреляют, а запереться и ждать, пока те, кому положено, полиция и армия, решат проблему – так и тут, на входе должен караулить Рене, он опытен и вооружен, никто ведь не знал, что он уже мертв? Черт, у Рене где-то должен быть пистолет – надо было взять, а то пять патронов всего осталось. Вернуться – но нет, вот открывается первая дверь справа и в коридор выскакивает Симона из бухгалтерии, пару раз Бриссон ее даже на чашку кофе приглашал в бистро и ничего не имел против этой женщины в возрасте под сорок, всегда готовой мелкую услугу оказать – но сейчас она, увидев человека с револьвером, застывает враскорячку посреди коридора, выставив руки, и дико визжит – этот звук просто невыносим для нервов, и Бриссон снова стреляет, и идет дальше, переступив через тело. Вот четвертая дверь слева,