Теперь королевские переговорщики готовы, знатоки канонического права и языков, богословы и счетоводы. В десятках городов Нидерландов и Франции они встретятся с такими уже учеными мужами, чье черное платье украшено единственной тяжелой золотой цепью. Каждого будут сопровождать писари с картами и хартиями, генеалогическими деревьями и схемами очередности наследования. Если переговоры застопорятся, из Англии отправят посланников с новостями о крепком здоровье короля и его расположении к обсуждаемому браку.
Он, министр, должен действовать на всех фронтах – перебегать от доски к доске, двигать шесть королев разом. За два часа фигуры могут смахнуть на пол – в иностранном канцлерстве сменятся люди, и договоренности пойдут прахом. Или девица помрет, как раз когда ты подписываешь денежные соглашения. Иногда посланец возвращается и говорит: «Езжайте сами, лорд Кромвель, вы сумеете ускорить дело». Но он решительно против. Его появление в любом иностранном городе наделает слишком много шума и приведет к завышенным ожиданиям, придаст одним переговорам больше веса за счет других.
В феврале король отправляет во Францию Филипа Хоуби. Хоуби – один из королевских джентльменов, евангелист, умный и пригожий, получивший самые подробные указания от самого лорда – хранителя малой королевской печати. Генрих все еще надеется заполучить мадам де Лонгвиль, хотя шотландский король и утверждает, что они помолвлены. Впрочем, невредно будет взглянуть и на ее сестру, Луизу. Есть третья сестра, Рене; по слухам, ее отдают в монастырь. Быть может, она согласится оторваться от четок ради английского престола?
И раз уж Хоуби за морем, пусть заодно нанесет визит дочери герцога Лотарингского. Не волнуйтесь, говорит он своим помощникам, вам не обязательно помнить каждую из дам по отдельности, во всяком случае, пока король какую-нибудь не выберет. Они все между собой в родстве, в основном папистки и зовутся по большей части Мариями или Аннами.
Герцогиня Кристина в Брюсселе у тетки, наместницы своего брата-императора. В начале марта он, лорд Кромвель, поручает Гансу отправиться вместе с Хоуби и написать ее портрет. Двенадцатого марта она три часа позирует Гансу.
– Думаю, – говорит Генрих, увидев рисунок, – сегодня вечером мы можем немного помузицировать.
Кристина высокая, статная, ясноглазая. Когда я закончу портрет, пишет Ганс, вы увидите, какая она юная, словно цветок в росе. Она серьезная, сосредоточенная, но в лице угадывается улыбка. Легко вообразить, как она откладывает перчатки, которые теребит в руках, и вкладывает теплую ладошку в вашу ладонь. По словам нашего посланника Хаттона, она знает еще три языка, кроме латыни. На всех говорит мягко, приятно, чуть-чуть пришепетывая.
Джентльмены короля не сомневаются, что Генрих ее вожделеет. Говорит, мы должны молиться о ней, как если бы она уже была нашей королевой.
Впрочем, Генрих говорит и другое:
– У мадам де Лонгвиль рыжие волосы. От этого у меня чувство, будто мы уже знакомы, будто мы члены одной семьи. И она уже доказала свою плодовитость. – Король снова смотрит на рисунок Кристины. – Даже и не знаю, какую из дам полюбить.
– Эта Кристина похожа на мою племянницу Мэри Шелтон, – говорит Норфолк.
– Думаю, с него хватит ваших племянниц, – замечает Чарльз Брэндон.
Однако Шелтон все еще не замужем. Генриху она всегда нравилась. Он мог бы жениться на ней прямо сейчас. Томас Болейн возвращается ко двору, быть может, как раз с целью склонить короля к этому браку: обе семьи очень близки между собой, очень алчны. Болейн, несмотря ни на что, остался графом Уилтширским. Он сильно поседел, исхудал настолько, что это тревожит врачей. Носит орден Подвязки и золотую цепь, но поверх скромного платья джентльмена, не занимающего придворных должностей. Ни он сам, ни кто-либо из его скромной свиты не бахвалится, не задирает нос, не затевает ссор с челядинцами Сеймуров. С хранителем малой королевской печати Болейн говорит тихо, доверительно, точно со старым другом:
– Мы видели такие времена, лорд Кромвель, памятуя, сколько всего произошло в Англии с восшествия моей покойной дочери на престол, видели столько событий за одну неделю, что в обычное время их хватило бы на хронику десяти лет.
Чтобы не терять времени, он, лорд Кромвель, берет быка за рога:
– Ваше величество, вы подумываете о мистрис Шелтон?
Генрих улыбается:
– Быть может, ей пора замуж. Хотя не обязательно за меня.
Он откланивается. Король не в настроении подтверждать или отрицать. Он думает, у покойного Гарри Норриса вроде была дочь? Она, должно быть, в том возрасте, когда девиц представляют ко двору. Бесполезно писать ей: оставайтесь дома, храните себя в чистоте. Девицы бегут, как глупые овцы на заклание, как мученики на арену, едва заслышат рычание львов.
Ко двору является новый французский посол, Кастильон, честный малый из тех, кто вечно показывает открытые ладони: смотрите, мол, на мою честность.
Он оглядывает посла с головы до ног:
– Мсье, полагаю, ваш союз с императором не более чем перемирие на зиму?
Мсье Кастильон вздыхает:
– Надо стремиться к постоянному миру, когда представляется возможность. Мой господин хочет показать всему свету, что он – христианский король.
– Мой тоже, – говорит он. – Однако Франциск мог бы проявить больше заинтересованности в нашем браке с француженкой.
– Вы сами не против этого? Лично.
– Я хочу одного: чтобы мой король был счастлив.
Кастильон говорит:
– Вашему королю следует очень четко изложить свои предложения.
– Можете поговорить со мной. Деньгами заведую я.
– Но я о пакте, о военном союзе…
– Поговорите с Норфолком. Армией заведует он.
– Норферк к нам куда дружественнее вас.
– Может быть, потому, что вы платите ему больше.
В торгах с французами ему всегда не хватает совета Вулси. Французы страшились кардинала. Называли его le cardinal pacifique [58]в надежде, что он их не уничтожит.
С нового года по богатым и плодородным землям Кента гуляют слухи о смерти короля. Ими обмениваются за столами в кентерберийском «Чекерсе», их разносят от двери к двери торговки рыбой. Говорят, король умер от поноса, от лихорадки, от кашля, и жаль, что не умер семью годами раньше. Еще говорят, что введут налог на рогатую скотину и подушную подать на ее владельцев – высокую, чтобы обогатить Томаса Кромвеля и поставить честных фермеров на колени.
Тех, кто сеет лживые слухи, прибивают за ухо к столбу на базарной площади, но узнать, кто их пустил, обычно не удается. Не нашли и того, кто изготовил воскового младенца. Мастер Ризли прошел по цепочке имен, но она вела либо в пустые разрушенные дома, либо к людям, которые в ответ на вопросы несут такую белиберду, что от них вылетаешь с головной болью от бессмысленно-мудреных слов и ртутных паров. Лондонские колдуны в обиде на лорда Кромвеля, и немудрено. Он приглядывает за ними со смерти кардинала. Он конфисковывает их перегонные кубы и реторты, змеиную кожу и тайные колбы с гомункулами, мантии, хрустальные шары и волшебные палочки. Он изымает их Clavicula Salomonis[59] для вызывания мертвых и читает их тексты в зеркальном отражении; он отдает дешифровщикам их альманахи на неведомых языках. Любой желающий может открыть его сундуки и осмотреть плащи-невидимки, которые он, по словам колдунов, забрал для собственного употребления.
В конце зимы на севере тихо, но затем приходит отчет о некой Мейбл Бригг, наводящей на короля порчу. Она вдова тридцати двух лет, такая крепкая, что каждый Великий пост соседи ей платят, чтобы за них постилась. Она может поститься за благое дело, например за выздоровление ребенка. Однако Бригг умеет держать и черный пост, изводящий жертву. Сейчас она постится против короля и герцога Норфолка. Каждый час, который Бригг проводит без еды, король и герцог спадают с тела.
– Против меня она не постится? – спрашивает лорд – хранитель малой печати. Он удивлен.
Однако его доносчики объясняют:
– Герцога она видела лицом к лицу. Считает, он ей знаком. Она говорит, что он обманщик. Что он разграбил север.
Узнав об этом, герцог скачет на север – лично повесить Бригг. Король дороден, ему никакие вдовы не страшны, а у Норфолка каждая унция на счету. Вы же знаете мое завещание, пишет Норфолк, то, что я передал вам в шкатулке? Пришлите его мне, Сухарь, я должен его переделать. У меня так мало денег, что придется продавать свои кровные земли. Бога ради, запишите на меня какой-нибудь монастырь.
Он, лорд Кромвель, от злости чуть не рвет письмо. Разве он не уговорился с герцогом на аббатство Касл-Акр? Что за ненасытная утроба?
Февраль приносит шторма, в Дувре рушится западный пирс. В дальних краях готовятся к войне: император и венецианцы под громкое одобрение папы снаряжают поход против турок. Однако, когда в воздухе Англии начинает пахнуть весной, к лорду Кромвелю возвращаются былые силы. В совете он излучает спокойствие, хотя король по-прежнему все делает наперекор. Генрих говорит: «Я открою вам свои мысли» – и тут же убирает свои мысли в окованные сундуки, словно прячет имущество от воров. Говорит: «Не бойтесь высказываться начистоту», а на самом деле заносит ваши слова в список обид, который когда-нибудь предъявит. Грегори замечает: «Он как-никак король, думает не как мы, не знает того, что мы знаем. Вот вы, отец, с ним спорите, а я бы поостерегся, чтобы Господь меня не убил».
Я спорю, говорит он, чтобы Генрих спорил в ответ, чтобы высказал свои мысли и желания. Семь лет я стою рядом, когда король прокладывает курс. Я видел его на мели, когда не стало кормчего, кардинала. Тогда король остался без доброго наставления, изводился похотью, досадовал на советников, бился в путах собственных законов. Я наполнил его казну, укрепил его монету, избавил его от старой жены, чтобы он женился на своей избраннице; и все это время я умасливал его и забавлял шутками. Если бы я, подобно сказочной принцессе, мог сплести младенца из соломы, я бы год трудился ночами. Теперь он получил своего принца. Да, дорогой ценой, но за все приходится платить. Пора ему это понять; пора ему повзрослеть.