Он ничего против самого Фрэнсиса не имеет и Наместником Сатаны называет его любя. Гадко, что люди просят места Брайана, хотя тот еще не умер. Он пишет Брайану письмо с пожеланиями выздороветь и просит доктора Лейтона отправить тому превосходных груш, которые доктор Лейтон выращивает в своем ректорате в Хэрроу-на-Холме.
Мастер Ризли по пути через Антверпен отвез Женнеке его письмо. Ответа нет, чему он нисколько не удивлен: если она видит опасность, то не станет рисковать. Он думает о ней, видит ее сидящей под шпалерой, на которой выткана ее мать; яркая картинка на странице, в то время как Ансельма – выцветший текст. Ее приезд отмечает место в книге его жизни – книге, рассыпающейся на листочки. Печатники умеют читать в зеркальном отражении. Это их работа. У них ловкие пальцы и острое зрение. Однако открой любую книгу, и увидишь, что некоторые буквы перевернуты, некоторые перепутаны местами.
Ноябрь. Праздники Всех Душ и Всех Святых. За последние три дня Уильям Фицуильям шесть раз посещал Джеффри Поля в Тауэре. Фицуильям не пытал Джеффри, однако намекнул на такую возможность. После первого допроса арестант как-то раздобыл нож и пырнул себя в грудь.
Племянник Ричард едет к арестанту. Присоединяет свои уговоры к уговорам Фицуильяма. Просто расскажите нам все, облегчите душу и молите короля о милости. Не ждите, когда сюда приедет мой дядя.
Наконец приезжает он сам, лорд Кромвель:
– Как сегодня Джеффри?
Тюремщик Мартин отвечает:
– Для человека с раной в груди вполне сносно.
Врача пригласили сразу, тот сказал, рана пустяковая, через неделю и следа не останется. Вызвали жену Джеффри, леди Констанцию. На обратном пути в лодке она рыдала и твердила, что Джеффри погубит всю семью. Фицуильям сказал: «Надо допросить Констанцию в совете, она определенно много знает. Но пусть с ней прежде побеседует лорд – хранитель малой печати, он знает подход к женщинам».
Все эти недели никто Джеффри не оскорблял, все обращались к нему почтительно. Однако с началом допросов его привилегии урезали. В камере чувствуется запашок. Джеффри не ест, щеки запали. При виде посетителя он кое-как поднимается с постели. Вежливость или испуг?
– Кромвель, – говорит Джеффри.
– Я слышал, вы себя порезали. – Он качает головой. – Господи, Джеффри, о чем вы думали? Вам надо снова лечь, или можете сидеть?
Джеффри с сомнением глядит на табурет, словно подозревая подвох. Мартин помогает ему сесть.
– Приходил Фицуильям, – говорит Джеффри. – С пятьюдесятью девятью вопросами. Кто составляет пятьдесят девять вопросов? Почему не шестьдесят? У него был заранее подготовленный лист, на котором надо писать между строк. Я сказал себе, это какая-то хитрость Кромвеля.
Надо же, разграфленной бумаги испугался. Для Джеффри это такая же загадка, как гептаграмма или другая магическая фигура.
– Так делают просто для удобства писарей, – объясняет он и садится напротив Джеффри, подбирая полы одежды. – Помогает вписывать дату и место, имена тех, кто присутствовал при изменнических разговорах или совершал изменнические действия. Для нас это удобно, если речь идет о крупном заговоре. Особенно если злоумышленники между собой в родстве и носят одну фамилию. Помните святую девственницу? Мы записывали ее допросы на таких же листах.
– Бартон? Вы до сих пор мусолите ту историю? Бартон повесили.
Наконец-то Джеффри вышел из оцепенения. Руки на столе дрожат.
– Да, она благополучно в могиле, – говорит он. – Бедная деревенская простушка, которая и не думала бы об измене, не соблазни ее кентерберийские монахи. Она пророчила смерть королю и тогдашней королеве. Мне тоже пророчила. Мы все прокляты и умрем, говорила она, – я, мои племянницы, девушка, приносившая ей обед, когда она жила у меня, даже спаниель, который ночами согревал ей ноги, лежа на одеяле.
– Она жила у вас? – Джеффри потрясен. – Не знал. Что вы с ней сделали?
Он подается вперед:
– Вам и вашим родственникам повезло, что вас не повесили вместе с ней. Вы увязли в кознях Бартон по самую маковку, вы и Куртенэ. Король пощадил вас из уважения к древности вашей крови. Но вы знаете, что я об этом думаю. Я уважаю вашу кровь не больше, чем ваше дерьмо. – Он поднимает голову. – Мартин, принеси, пожалуйста, две свечи.
Вечер ранний, ясный, и, хотя окошко маленькое, снаружи еще довольно светло.
Джеффри вздрагивает:
– Не жгите меня!
– Восковые, Мартин, – говорит он. – Маленькие.
Чтобы жечь человека, сгодились бы сальные. Джеффри, сжавшийся было в комок, немного распрямляет плечи.
Он говорит:
– Я думал, мы с вами друг друга понимаем.
– Кто вас поймет, Кромвель?
– Я много лет платил вам денежное содержание и теперь вижу, что пустил деньги на ветер. Я платил вам, чтобы вы следили за родственниками, а теперь выясняется, что вы ничего не знаете. Это нерадение или глупость или вы меня нарочно водили за нос? – Когда Джеффри не отвечает, он добавляет: – Считайте это шестидесятым вопросом.
Мартин вносит две свечи и подсвечник.
– Джеффри, – говорит он, – у французских купцов есть обычай, который они называют vente à la bougie[62]. Допустим, у вас есть что-то на продажу. Может, тюки с шерстью, может, книга, а может, зáмок. Собираются заинтересованные стороны, пьют вино, обсуждают условия, а затем начинают предлагать ставки… и предлагают, пока горит первая свеча. Мартин, зажги свечу, пожалуйста.
– Я ничего не знаю об этом обычае, – говорит Джеффри. – Никогда о нем не слышал.
– Потому-то я вам его и объясняю. Когда свеча догорела, ставки прекращаются. Однако кто захочет заключать поспешную сделку? И продавцу, и покупателю нужно время подумать. Зажигают вторую свечу. Ставки могут повыситься. Когда догорает вторая свеча, сделка заключена.
Хриплый смех.
– Они так нерешительны, ваши друзья-купцы?
– О, они мне не друзья, – отвечает он самым невинным тоном. – Просто какие-то французы. Я с ними лично не знаком. Однако знаю, как это бывает. При второй свече ставки растут сильнее. Каждый за столом думает: я предложил больше всех… и тут же видит, что покупка от него уплывает. Он шарит по карманам, просит у друзей взаймы – и обнаруживает, что заплатил намного больше, чем собирался. Так вот, вы предложили нам несколько жалких пенсов. Я думаю, с вас можно получить добрую тысячу фунтов. Покопайтесь в своих закромах и найдите, чем сможете меня убедить.
– И что я получу? – спрашивает Джеффри.
– Caveat emptor, – отвечает он. – Это-то самое увлекательное. Вам придется делать ставки вслепую.
Он принес бумаги. Пока свеча горит зазря и Джеффри обливается пóтом, он выкладывает на стол стопку документов. Мартин приносит чернила, затем песок, и всякий раз, как тюремщик уходит за дверь, Джеффри провожает того глазами, как будто присутствие Мартина дает какую-то защиту.
– Извините, – говорит он, – я воспользуюсь свободным временем. Мне надо ответить на письмо епископа Латимера. Он в Хэйлском аббатстве, разбирается с их мошенничеством. С тем, что зовется Святой Кровью.
У Джеффри Поля дергается рука – при упоминании столь чтимой реликвии ему хочется осенить себя крестом, но осторожность берет верх.
– Латимер говорит, это какая-то смола, но, когда ей показывают монеты простых людей, она становится жидкой. – Он возвращается к письму Хью. – Не бойтесь меня отвлечь, как будете готовы сделать ставку.
Следующая бумага в стопке должна была бы отправиться Ричарду Ричу в палату приращений – речь идет о роспуске женского монастыря в Моллинге. Однако к листу приколота адресованная ему собственноручная записка аббатисы. Это Маргарет Вернон, наставница Грегори, заботливо учившая его писать свое имя и читать «Аве Мария». Я буду у вас, пишет она. Буду в пятницу. За один день мне из Кента и обратно не доехать. Я старею. Мне придется остановиться у вас на ночь.
– Мартин, – говорит он, – я нутром чую, что мой друг скоро захочет мне что-нибудь рассказать. Принеси записи милорда Саутгемптона, чтобы они были у меня под рукой.
– Саутгемптон, – кривится Джеффри. – Он разозлился, когда я назвал его просто Фицуильямом.
– Понимаю. Если меня сделают графом, я буду ожидать от вас обращения соответственно моему титулу.
– Вас? – хмыкает Джеффри. – Сказочка про края, где рыбы посуху гуляют.
– А деревья распевают, – соглашается он. – Теперь я начну задавать вопросы. Вы будете отвечать. А я решу, могу ли принять ваши ответы.
– У вас нет доказательств! – взрывается Поль. – Вы вменяете мне слова, слова, слова. Однако вы не можете подтвердить, что они вообще были произнесены.
– У меня есть письма.
– Мой брат жжет свои письма.
– Ваш брат Монтегю? Почему, интересно? Кучка пепла может быть красноречивой.
За окном темнеет. Он проглядывает заметки Фицуильяма, дает тишине время созреть. Чувствует на себе взгляд Поля. Первая свеча догорела, и Мартин, взглядом испросив у него дозволения, зажигает вторую от огарка.
– Это то, что называется le dernier feu[63]. Пока свеча горит, я принимаю ставки.
– Я не играю в ваши игры.
– Уверяю вас, это серьезная сделка. Я по-прежнему предлагаю торг. Помогите мне заполнить графы. Часть уже заполнена, но, как видите… – он поднимает бумагу, – есть еще пробелы. Я предлагаю вам жизнь. Вы будете жить на моих условиях, не на ваших, тем не менее это будет ваша жизнь. Тихая жизнь. Вдали от двора. Я не жесток. Вы будете получать содержание. Достаточное для джентльмена.
Пусть Поль это обдумает. Он возвращается к письму Маргарет Вернон. Она хочет заключить сделку. Давайте я продам одну из монастырских усадеб. Из этих денег я выплачу пенсион сестрам и рассчитаюсь со слугами. Оставшееся будет моей долей. Одинокой женщине хватит. Я знаю людей, у которых смогу поселиться.
Он думает, у меня не выходит помогать женщинам. Доротее. Моей дочери. Леди Рочфорд. Они приносят мне свою боль и терзания. Говорят, что растеряны, сиротливы, утратили надежду. Я даю им деньги. Либо, в случае королевской дочери, лошадь, драгоценный камень, совет.